С такого рода размышлениями пошел я по деревне. Картины увидел обыкновенные: на самой середине улицы стояло целое стадо овец, из которых одна, при моем приближении, фыркнула и понеслась марш-маршем в поле, а за ней и все прочие; с одного двора съехала верхом на лошади лет четырнадцати девочка, на ободворке пахала баба, по крепкому сложению которой и по тому, с какой ловкостью управлялась она с сохой и заворачивала лошадь, можно было заключить об ее не совсем женской силе; несколько подальше, у ворот, стояла другая женщина и во все горло кричала: "Тёл, тёл, тёл! Тёлонька, тёлонька, тёл!.." По дороге, навстречу мне, шла десятский Марья с ималом* и уздой в руках.
______________
* Имало - овес в какой-нибудь чашке или плетушке, которым, поднося к морде лошади, приманивают ее и таким образом ловят. (Прим. автора.)
- Что это баба кричит? - спросил я ее.
- Корову, сударь, выкликает: коровка, должно быть, отстала, - отвечала она.
- Разве у вас не за пастухами?..
- Нет, не за пастухами: у нас пастуху нечего делать. Скотина гуляет не па чистаполью, а па лесам, что тут пастух сделает? Разбредется па кустам, так и он ничего не увидит...
- А если украдут?
- Николи у нас не крадут, зверь так обижает, а воровства здесь не чуть.
- Волк, что ли?
- Нет, не волк, медведь: нынешнее лето из нашей деревни, проклятой, двух коровок изломал.
- Вы бы стреляли его?
- Кому у нас стрелять? Был в Терентьеве один стрелок, да и тот перед заговеньем помер... Тоже вот эдак по весне сел на лабаз; медведь-то пришел, падалину только обнюхал, а его стряс с елки и почал ломать, всю шабалку{226} своротил; тем и помер, никак залечить не могли.
- Ты сама куда ходила?
- Лошадь ловить ходила, да не дается, пес ее драл.
- А разве в доме у вас нет мужика?
- Нет, сударь, ни одного нет-с: батюшка-тесть и мой-то муж - оба в Питере.
- Отчего же мой хозяин дома проживает?
- Клементий Матвеич?
- Ну да.
- Видно, не больно умно жил на чужой стороне, так теперь заделье и правит{226}.
- Загулял, что ли, он?
- Не без тово, чай.
- Мне жена его очень не понравилась.
- Она нездешняя, от Макарья{226} взята.
- Я это догадался: она ему не пара.
- Известно, что против него не будет; эдакому мужику надобно бабу покрасивее.
- Вот бы тебя, например.
- Да что ему меня, у меня свой не хуже его.
- Будто и не хуже?
- А чем хуже? Только еще человек молодой, а не хуже.
- Не волочится ли за тобой Клементий? - спросил я ее вдруг.
Она вся вспыхнула, потом посмотрела на меня пристально и улыбнулась.
- Что за волоченье? Он здесь смирно живет, - произнесла она и потупилась.
- А прежде?
- Прежде я не знаю: мало ли чего у них в Питере бывает? Человек был богатый, так уж, вестимо, без тово жить не станет.
Разговаривая таким образом, мы подходили к моей квартире. Нас нагнал Клементий, который уже возвращался с поля.
- Хоть бы вы, сударь, нашего хожалого постращали, а то он ничего своей должности не сполняет, - сказал Клементий, указав головою на Марью.
- Что меня стращать: не мне бы, а тебе, длинноносому, надобно эту должность исправлять, - отвечала та с улыбкой.
- Нет, уж я, тетка, в сотские буду проситься, чтобы ты у меня под началом была.
- Что же тебе такое в подначальстве моем?
- Известно что... Ах ты, голубка: ноги тонкие, бока звонкие! проговорил Клементий, ударив ее слегка по плечу.
- Перестань болтать-то: мало тебе в Питере бока назвонили.
Этот быстрый разговор и несколько взглядов, которыми перебросились Клементий с Марьей, показались мне подозрительными.
Я вошел в свою комнату: питерщик не замедлил явиться. Мы уселись на прежних местах, и разговор между нами тотчас же начался.
- Ты говорил, что с тобой была история; расскажи мне ее, пожалуйста! сказал я.
Клементий сначала призадумался немного, потом усмехнулся.
- Рассказать, судырь, пожалуй, наше дело: слабы на язык-то; только то, чтобы не наскучить вам: похождения мои длинные.
- Вовсе нет, я тебя прошу об этом.