-- "Плачь..." -- повторил Питер.
Мистер О'Рорк двинулся к первым партам.
-- "Плачь о своем герое..." -- продолжал он, идя по проходу. Затем резко обернулся и сказал: -- Дальше.
-- "Плачь о своем герое..."--снова проговорил Питер и замолчал.
-- "Остров",-- подсказал мистер О'Рорк. Он пристально посмотрел на Питера, глаза его сузились.
-- "Остров",-- сказал Питер, роясь во мраке памяти, но находя там лишь пустоту.
-- "Остров, остров, остров..." -- повторял мистер О'Рорк с каждым разом все громче. Питер решил рискнуть:
-- "Плачь о своем герое, остров, остров, остров". Мистер О'Рорк выпрямился. Лицо его отразило, гнев, изумление, боль.
-- К стене! -- ааорал он.-- Ты, твердолобый, ленивый, слабоумный бездельник! Скажи ему эту строфу, Кленси.
Кленси съежился под его взглядом, зажмурил глаза и произнес:
-- Сэр... "Плачь о своем герое, остров зеленый, плачь! О, если б сразил О'Нила воин, а не палач!"
Мистер О'Рорк кивал в такт с грозной благожелательностью. В то время как Питер, волоча ноги, шел к стене, его сапоги зацепились за металлическую стойку парты, раздался грохот. Мистер О'Рорк вытянул его ремнем пониже спины.
-- Ты хоть раз прочитал это стихотворение. Фаррел? -- спросил он.
Питер заколебался, затем сказал неуверенно:
-- Нет, сер.
-- Решил, что не стоит тратить на него время, так! Фаррел?
-- Нет, сэр, я не успел, сэр.
В этот момент раздался бой часов. Все встали. Мистер О'Рорк сунул ремень под мышку и перекрестился;! "In ainm an athar",--начал он. Пока читали "Богородице дево, радуйся...", Питер, не в силах молиться глядел на голые, пропитанные дождем деревья за окном и тесные ряды бледных, молитвенно поднятых лиц. Мальчики сели.
Мистер О'Рорк повернулся к классу.
-- Фаррел не успел,-- участливо сообщил он. Затем вновь взглянул на Питера. Глаза его метали молнии.-- Если бы это был английский комикс о закрытых школах или какой-нибудь детективчик, у тебя сразу нашлось бы время, но, когда надо выучить стихотворение такого патриота, как Девис, о преследованиях мучеников и героев твоей несчастной родины, на это времени нет. Из тебя бы вышел распрекраснейший англичанин.
И мистер О'Рорк прочитал с неподдельным пафосом :
Сассенахом (5), врагом коварным, в Леонардов праздник сражен,
Смерть за свою отчизну в Клох-Охтере принял он.
-- Что и говорить, его смерть -- тяжкая, очень тяжкая утрата, но, если он умер за таких, как ты, она к тому же еще и бессмысленная утрата.
-- Я хотел выучить,-- сказал Питер.
-- Дай сюда руку. Если я не могу внушить тебе уважение к нашим погибшим патриотам, клянусь подтяжками, я вколочу в тебя это уважение. Руку!
Питер протянул руку, прикрыв запястье рукавом куртки. С громким свистом ремень шесть раз опустился на ладонь. Питер старался держать большой палец на отлете -- когда ремень попадал по большому пальцу, ожог был невыносим. Но после четырех тяжелых ударов рука сама собой стала сжиматься в кулак, скрючиваться, как кусочек фольги на огне, и вот уже большой палец лежит беспомощно на ладони, а в груди -- боль, от которой корчится все тело. Но сильнее боли был страх, что он заплачет.
Питер собирался было уйти, когда мистер О'Рорк сказал:
-- Минутку, Фаррел. Я не кончил. Мистер О'Рорк вновь повернул ему руку ладонью вверх и аккуратно расправил пальцы.
-- Я тебя научу нагличать,-- сказал он дружеским тоном и поднял ремень. Питер думал только об одном -- как бы не отдернуть истерзанную руку.
У него было темно в глазах, когда он возвращался на место, и сапоги опять его подвели -- он споткнулся и упал. В то время как он вставал с пола, мистер
О'Рорк, уже поднявший ремень, чтобы помочь ему еще одним, хотя и более снисходительным, ударом, опустил руку и воскликнул:
-- Господи милостивый, Фаррел, где ты подобрал эти сапоги?
Мальчики с любопытством уставились ему на ноги. Кленси, дважды отличившийся в этот день, захихикал. Мистер О'Рорк спросил:
-- Что тут смешного, Кленси?
-- Ничего, сэр.
-- "О'Нил, твой голос был нежен, исполнен гордости взгляд",-продекламировал мистер О'Рорк, и нежен был его голос и горделив его взгляд.-- Продолжай, Кленси.
Но у Кленси уже была выбита почва из-под ног, он запнулся, пропустил строку и присоединился к трем ученикам, стоявшим у стены. Питер положил голову на парту и зажал кровоточащую израненную руку под мышкой, стараясь унять боль, а ремень вколачивал патриотизм и любовь к литературе не смеющей пикнуть четверке.
Суэйн некоторое время молчал. То и дело он поглядывал на Питера. Тот уставился в учебник. Ладонь его горела, и, хотя острая боль уже улеглась, рука по-прежнему искала укрытия и облегчения в теплой и мягкой впадине подмышки.
-- Здорово он тебя обработал,-- шепнул наконец Суэйн.
Питер ничего не ответил.
-- Десять -- это уж слишком... Он не имеет права. Если бы он выдал десять мне, я бы привел отца.
Ростом Суэйн не вышел, но лицо у него было большое и костлявое; когда он изредка снимал очки, чтоб протереть их, на переносице краснел рубец. Питер сердито хмыкнул, и Суэйн сменил предмет разговора:
-- Слушай, чьи это сапоги? Ведь они не твои.
-- Мои,-- солгал Питер,
-- Брось заливать,-- сказал Суэйн.-- Чьи они? Братовы?
-- Заткнись! -- угрожающе сказал Питер.
-- Ну, чьи? Я никому не скажу. Честно.-- Он смотрел на Питера с лукавым любопытством. Потом зашептал : -- Я знаю, они не твои, но я никому не скажу.Мы сидим на одной парте. Мы -- друзья. Скажи, не бойся.
-- Коту за любопытство прижали дверью хвост,-- сказал Питер.