Джохар подвинул колесницу на две красных клетки вправо. Ход был дурен, но оно и неудивительно. Брата распирало от какой-то важной новости, в стремлении рассказать ее он совсем не следил за игрой.
— Знаешь ли ты, кому отец и владыка доверил собрать военный флот для разгрома Орифии? — наконец выпалил он.
— Маранию? — невозмутимо спросила Тамриз.
Джохар, столь же полный гордости, сколь и лишенный иронии, даже не заметил насмешки.
— Глупая мысль, тебе под стать. С этого дня я вождь могучего флота, который покроет себя славой и пройдет огнем и мечом по поганой Орифии!
— После того, как я выполню поручение отца и владыки, — напомнила Тамриз. — Возвожу замок.
Ликующее лицо Джохара омрачилось, принц презрительно скривил губы. Впрочем, сегодня он был настроен миролюбиво: не только согласился сыграть с сестрой в тавлеи, но и на слово поперек отвечал всего лишь грубостями.
— Врите отцу сколько угодно, ты и твоя белорожая немочь. Когда сказ о разорении Орифии будет выбит в летописи на Багровой скале, там будет начертано для потомков только одно имя. Джохар, сын Аббаса, покоритель Ладды. Твой всадник бит.
Тамриз взглянула на ромбовидную доску, прикинула следующий ход.
— А знаешь ли ты: наш прадед и владыка Аббас I был так уверен в успехе своего похода на Ладду, что приказал заранее высечь сказ об этом в летописи на Багровой скале? Тот кусок скалы потом отбивала и дробила в пыль сотня рабов.
Тамриз подвинула фигуру на доске.
— Твой царь бит. Игра за мной.
Джохар уставился на доску. Игрок получше на его месте оценил бы красоту игры противника: ловушка его царю была подготовлена Тамриз за три предыдущих хода. Но Джохар Хеменид умел хранить достоинство, только когда побеждал и выигрывал.
— Глупые безделушки, — фыркнул принц и злобно толкнул доску. Фигурки рассыпались по полу.
— Собери и вынеси прочь! — огрызнулся Джохар на безмолвного раба и быстро вышел из покоев сестры.
***
Три десятка рабов, подгоняемые палками надсмотрщиков, брели по вечернему Камарганду. Их привезли в город днем, сынов южных провинций: рослых, темнокожих, пышущих здоровьем. На Юге таких молодцов использовали для работы в полях и ублажения богатых женщин. Город при виде этой процессии оживился; женщины и девицы высунулись из окон своих домов, чтобы посмотреть на красавцев-невольников.
По особому приказу императора надсмотрщики гнали рабов к темницам Камарганда. Там, в кольце мрачных каменных казематов без окон, зияла Яма — огромная дыра в земле, до дна которой едва доставал солнечный свет.
В прежние времена на дно ее бросали самых страшных злодеев — святотатцев, клятвопреступников и убийц собственной родни. Аббас II ужесточил законы праотцев и объявил, что такие злодеи должны без пощады предаваться смерти. Яма опустела.
До тех пор, пока Баррад Дарафалл не занял ее по личному дозволению владыки и не сделал своей тайной лабораторией. Только император Аббас и знал о новом назначении Ямы.
Один за другим три десятка невольников подошли к вырубленным в земле ступеням у края Ямы. У этих людей была вся жизнь, чтобы научиться повиновению и никогда не спрашивать, куда их ведут и почему приказывают то или это. Но при виде Ямы выражение бездумной покорности сошло с их лиц, сменившись недоверием и страхом.
Несколько невольников застопорили всю процессию, встав на месте и что-то крича надсмотрщикам на своем певучем наречии. Должно быть, они пытались узнать, зачем их привели сюда, какую службу они могут здесь сослужить. Один молодой раб, слишком дерзкий или слишком напуганный, острым камнем разбил цепи на ногах и попытался удрать.
Надсмотрщики нагнали его, двумя точными ударами перебили колени и бросили с высоты в Яму на глазах всей колонны. Когда вопль несчастного затих где-то внизу, желающих задавать вопросы в колонне не осталось. Двадцать девять рабов покорно сошли вниз, в темноту.
Те жители Камарганда, чьи дома стояли рядом с темницами, поутру рассказывали соседям, что ночью из-под земли доносились приглушенные крики. Суеверные старики говорили, что это блаженный Хемен спустился в загробный мир и карает грешных покойников. Приземленные же умы заключили, что это какой-нибудь злосчастный гуляка заблудился спьяну, упал на дно Ямы и там медленно умер от страшных ран.
Никто не приметил и не обдумал еще одно обстоятельство. Для транспортировки рабов к Яме было отобрано пять надежных надсмотрщиков. Утром же к императорскому дворцу явились за платой только четверо. Сами надсмотрщики ни с кем об этом не говорили и своего исчезнувшего товарища не обсуждали. В тот же день они покинули город.
***
Когда в дверь покоев постучали, рабыни как раз обтирали Тамриз после утренней ванны. Принцесса велела подать халат тонкого шелка, и нагота ее скрылась под нежно-розовой тканью.
Дверь отворили.
— Тебе выколют глаза и отрежут язык, стоит мне сказать отцу, что ты входишь в мои покои без спросу, — заметила девушка.
— Мои тело и дух во власти грозной Тамриз, — поклонился Баррад Дарафалл. — Позволено ли мне сказать весть важную для принцессы, пока язык мой еще при мне?
На лице колдуна читалась непроницаемая почтительность, но Тамриз легко различила иронию в его тоне. Стоило признать: несмотря на тревожные чувства, которые сперва внушала ей фигура в черном, принцессе начало нравиться обхождение чародея. В неулыбчивом мире рабов и царедворцев она редко слышала искреннюю речь и лукавую шутку.
Тамриз сошла с постамента, на котором размещалась теплая ванна, и улеглась на мягкие подушки. Рабыни тут же преклонили колени и принялись украшать золотыми кольцами пальцы ее рук и ног. Отец настоял, чтобы при отъезде ее провезли по городу в привычном великолепии, как если бы она отправилась на прогулку к оазисам. Ей позволили взять с собой и любимый легкий доспех, но надеть его Тамриз могла только на корабле. Владыка не хотел, чтобы ее видели в боевом облачении.
— Твое дело тайное, дочь наша. А одежды войны разбудят любопытство черни и приведут лишь к неугодным нам пересудам, — сказал ей Аббас вечером накануне.
Тамриз же думала, что отец попросту не хотел показывать народу дочь-воина. Восторги и прославления доблести предназначались Джохару. Владыка не хотел баловать ее минутой славы, даже отправляя на опасное дело в край варваров.
— Говори, чернокнижник, — приказала девушка, отвлекшись от невеселых мыслей.
Дарафалл приблизился и запустил руку под плащ. С поклоном подал он принцессе сосуд черного стекла, размером не больше дорожной фляги. Отогнав взмахом руки хлопочущую рабыню, Тамриз взяла сосуд. И тихо ахнула от боли. Стекло было холодным, холоднее пустынного ветра в безлунную ночь, холоднее воздуха в семейных курганах. Ладонь тут же онемела, и девушка едва не выронила подарок на ковер.
— Осторожнее, принцесса, — усмехнулся Дарафалл. — В этом сосуде скрыто больше, чем целая жизнь.
Тамриз не поняла слов чародея. Но под черной скорлупой стекла она разглядела багровые сполохи, похожие сразу на пламя и молнии. Будто бы внутри закупорили грозу. Тамриз отложила сосуд, чтобы не мучить руку.
— В Орифии стоят три великих храма. Опустоши часть этого сосуда на каждый из трех жертвенных алтарей, там, где горит… волшебное пламя, — Тамриз подумала, что бывший ладдиец наверняка хотел сказать «священное» и в последний момент оговорился. — Тогда твое дело исполнится.
Колдун снова нарушал этикет обращения, говоря ей «ты». Но Тамриз была слишком увлечена заданием, чтобы думать о таких пустяках. К тому же, невежливый разговор обладал в ее глазах важным достоинством: можно было сразу задавать вопросы и сразу же ждать ответов, не тратя время на придворную велеречивость.
— Когда пламя погаснет, варвары наверняка станут искать причину. Подозрение может пасть и на меня, чужестранку. Я велю держать мой корабль готовым к отплытию, чтобы скрыться из города сколь можно скорее. Верно ли я думаю?
— Корабль не пригодится, о принцесса.
Тамриз удивленно выгнула бровь. Дарафалл еще раз сунул руку под плащ и протянул к ней раскрытую ладонь. На ладони лежал кожаный кисет, вроде тех, в которых странники носят табак.
— Я замесил порошок в этом кисете на горсти священной земли Камарганда. Когда принцесса исполнит дело, пусть бросит щепоть себе под ноги, — глаз чародея скользнул по смуглым босым ногам Тамриз, — и чары сей же час принесут ее домой.
— Только меня одну? Но… что станет с моими рабами и экипажем на корабле?
— Их судьба волнует принцессу больше, чем успех дела? Чем похвала отца и владыки?
Стеклянный глаз заглянул в живые темные глаза Тамриз.
Рабыни молча застегивали браслеты тонкой работы на запястьях и лодыжках принцессы.
Девушка не отвела взгляда и спокойно положила чародейский кисет на подушку подле себя.
— В твоих словах есть правда, чернокнижник. Сослужи же мне последнюю службу. Проверь меня перед отъездом.
Дарафалл с улыбкой кивнул, разогнул колени и опустился на ковер перед ложем принцессы.
— Пусть принцесса скажет, как орифийцы обращаются друг к другу.
— Они говорят только “ты”.
— Почему же?
— Все граждане считают себя свободными и равными друг другу, даже если кто из них и занимает высокий пост.
— Каковы же высокие посты в Орифии?
— Полисом правит Совет десяти, избираемый народом. Мужей, входящих в Совет, называют архонтами, избирают же их не по рождению, но за опыт и заслуги перед полисом…
За тонкими занавесями разгорался дневной жар. Близился час отъезда.