— …в течение двух тысячелетий полуостров оккупировала так называемая Небесная империя. И этот народ научился переносить лишения и ждать — ждать мужественно и терпеливо. Он словно мыслит в масштабах не веков, а вечности. В конце концов захватчики ушли, а позднее явились мы и оставались здесь почти сто лет… не считая интерлюдии во время второй мировой войны, когда эти земли были оккупированы еще одними азиатами, энергичными и настойчивыми, умеющими сочетать учтивые поклоны с жестокостью…
— И вот теперь, — вмешался он, — всем странам этого полуострова грозит опасность попасть под господство коммунистов. Скажите откровенно, вы считаете это выходом из положения?
— Конечно, нет, мой дорогой. Но существует один простой факт, который ваше правительство, по-видимому, никак не может себе уяснить. Главное не в коммунистических тенденциях, а в национализме этих людей. Они хотят сами управлять своей страной и жить свободно.
— Значит, вы считаете, что этот народ достаточно созрел для свободы?
— Речь идет не об этом. Каждый человек имеет естественное право на свободу. И в конце концов, кому дано решать, созрел данный народ или не созрел и имеет ли он право на свободу? Вам? Почему вам? Только потому, что вы сильны экономически, сильны и в военном отношении? Или потому, что вы исполнители божественной воли на земле?
Покосившись на алую летучую мышь на пепельнице, лейтенант возразил:
— На мой взгляд, суеверный и невежественный народ никогда не сможет иметь подлинную демократию. Он отказывается от врачей и лекарств, которые мы ему предлагаем, предпочитая обращаться за помощью к своим колдунам. Он живет, уповая на духов своих предков, и ждет от них исцеления всех своих недугов, как телесных, так и душевных. Он слепо верит вызывателям духов, гадальщикам и астрологам…
— Ну, положим, когда я жила в вашей стране, лейтенант, я однажды прочла в статистическом журнале, сколько вы ежегодно тратите на гадалок, ясновидящих, хиромантов, нумерологов и астрологов…
Он улыбнулся. Он впервые обсуждал проблемы такого рода. Прежде их разговоры ограничивались практическими вопросами, связанными со школой и санитарными учреждениями, с техникой аудиовизуального обучения и тому подобное.
Официант принес заказанные ими блюда, он поставил на стол керамическую салатницу с латуком и помидорами. Ловкими, умелыми движениями учительница начала перемешивать масло, уксус, перец. Лейтенант следил за ее руками почти с восхищением. Ему захотелось узнать что-нибудь о прошлом этой женщины. Кто она? Вдова? Разведенная? Незамужняя?
Вино им подал сам метрдотель. А когда официант поставил перед учительницей тарелку с телятиной, в ноздри лейтенанту ударил запах жареного мяса и в памяти возник образ студентки, охваченной пламенем. Ему стоило большого усилия проглотить ломтик помидора. (Он сидел за столом у себя дома. Ему было двенадцать лет. Отец, указывая на глубокую деревянную миску с салатом, сказал: «Сынок, латук принадлежит к однолетним растениям, а этот, что мы сейчас едим, относится к виду, известному под названием «sativa». А латинское название томата — «Lycopersicon esculentum», его родина — Южная Америка». Он взглянул на мать, ожидая, что та кивком подтвердит слова отца.)
— А вы так ничего и не съедите, лейтенант?
— Я не хочу, спасибо. — И он чуть было не рассказал ей, что утром слышал запах горелого человеческого мяса. Но удержался.
И тут он увидел низенького человечка, вид которого вызывал у него гадливое чувство, словно он глядел на змею или слизняка. Человечек был одет в спортивную рубашку самой яркой расцветки. Это был хозяин Ку. Встав в дверях, он смотрел по сторонам, потирая руки и отыскивая глазами свободное место. Метрдотель услужливо проводил его к центральному столику. И тут лейтенант с отвращением вспомнил неприятный разговор, который несколько месяцев назад произошел у него с этим торговцем живым товаром. Тогда тот говорил примерно так: «Господин офицер, вы хотите оставить девочку исключительно для себя? Невозможно! Всего вашего жалованья, даже утроенного, не хватит, чтобы приобрести такую монополию. Ведь этот цветок — один из самых драгоценных. На нее большой спрос. Ее посещают даже люди с положением, очень видные особы. Простите меня, господин офицер, но я вынужден вам отказать». А сейчас этот мерзавец сидел за столом, все время потирая руки, с глупой улыбкой на круглом жирном лице, кожа которого, розовато-смуглая и глянцевитая, напоминала лейтенанту шкурку новорожденного крысенка. Туземец наклонил голову, здороваясь с ним, но лейтенант, делая вид, что не заметил его, опустил глаза и начал ковырять вилкой в салате.
— Удивительно, — сказала учительница, — как вы не умеете выбирать себе союзников.
— Но зато нас очень часто выбирают себе в союзники другие. Вот хотя бы здесь. Вначале мы прибыли по приглашению национального правительства как военные и экономические советники. Позднее мы стали союзниками в войне. И именно потому, что нас пригласили.
— Лейтенант, я все равно не поверю, что вы и в самом деле так наивны! Ваша страна повторяет эту же ошибку во многих частях мира, то есть всегда покровительствует не тем, кому следовало бы. Но не будем больше говорить об этом.
— А не кажется ли вам, что уже само пребывание здесь наших парней — ведь они переносят всяческие трудности и подвергаются множеству опасностей — несет в себе нечто положительное? Не значит ли это, что они верят в принципы? Однажды я видел — мне не рассказывали, я сам видел, — как наш солдат, рискуя собственной жизнью, вынес из горящей хижины туземного младенца. Солдат получил ожоги первой степени, но ребенка спас.
— Вполне возможно, что ваши бравые морские пехотинцы искренне верят, будто отстаивают справедливость и демократию. Промывание мозгов в странах, подобных вашей, производится мягко, медленно и незаметно. Оно началось лет сто назад, и постепенно укоренился именно такой образ мышления, он подготовил людей даже к вере в «оправданный геноцид» и «священные войны». Убивают во имя бога, во имя родины и во имя демократии — этой богини с тысячью ликов, подлинного лица которой никто никогда не видел.
Он пытался возразить, но она не дала ему ничего сказать.
— Я восхищаюсь вашими солдатами. Да, восхищаюсь, что тут такого? Они — великолепные экземпляры человеческой породы. Их храбрость и самоотверженность в бою меня, несомненно, растрогали бы, если бы не их нелепость и никчемность. Если вспомнить, что они вскормлены жирным молоком среди полного комфорта, в обществе, достигшем высочайшего жизненного уровня, — а это развивает эгоизм и гедонизм, — то остается только удивляться, как вашим парням вообще удалось сохранить мужество и какие-то боевые качества. Впрочем, лейтенант, не забывайте, что нацисты тоже были отменными вояками — наглыми и исполнительными.
— Вот вы снова сравниваете нас с нацистами! Это несправедливо.
— Пусть так… Однако вдумайтесь в то, что я сейчас скажу, лейтенант. Если в один прекрасный день меня убьет пулей, то какая мне разница, выпущена эта пуля злобным нацистом пли атлетически сложенным богобоязненным морским пехотинцем, умиленно плачущим над яблочным пирогом при воспоминании о тех, которыми его кормила мамочка? Я-то все равно буду мертвой.
— Значит, для вас не существует никаких принципов? — спросил он.
— Конечно, существуют. И мой главный принцип заключается в том, что я не согласна ни с какой социальной, экономической и политической системой, если в центре ее внимания не стоит человеческая личность, благополучие, свобода и достоинство человека. Беда в том, что мы являемся свидетелями войны метафор, псевдонимов и эвфемизмов. Многие ваши солдаты, возможно, даже искренне считают, что они здесь убивают, умирают и переносят всевозможные тяготы только во имя демократии и безопасности своей родины… Но нужно ли напоминать, лейтенант, что есть еще правящая элита, которую влекут минеральные и растительные богатства этой части света? Бокситы, железо, вольфрам, каучук, нефть, сизаль, рис, чай…
Лейтенант беспомощно развел руками.
— Будем честны, — продолжала учительница. — Ваша страна и подобные ей страны по-настоящему не заинтересованы в сохранении мира. На самом деле они добиваются военной гегемонии в этой опасной игре за мировое господство. Они хотят расширить свои рынки и прибрать к рукам побольше источников естественных богатств и сырья. Для этого нужны солдаты, оружие, лозунги. И вот здесь на сцену выступает милитаристская пропаганда, которая умеет извлекать максимум пользы из переиначивания слов.
— Значит, вы считаете, что и война с нацизмом не была справедливой и необходимой?
— Попросту говоря, ее можно сравнить с больших масштабов операцией по восстановлению общественного порядка, бесспорно оправданной и не терпевшей отлагательств. Она была направлена против страны, загипнотизированной лидером-параноиком, который стремился любой ценой завоевать и поработить остальной мир. Однако подумайте об истоках нацизма и ужасной войны, которую он развязал, и вы обнаружите, что главное здесь — борьба интересов и соперничество между политическими, экономическими и финансовыми группировками. Капиталистические страны вдохновили и даже вооружили нацистов в надежде на то, что те нападут на родину коммунизма и уничтожат ее.
— Значит, вы не верите в возможность незыблемого мира?
— Нет, пока будут функционировать машины, подобные той, что находится здесь. И к тому же, мой друг, я страстно желаю мира, а не покоя атомного кладбища.
Она ела с аппетитом, которому он даже позавидовал.
За соседним столом темнокожий морской пехотинец вдруг расхохотался, и лейтенант помрачнел. Он не мог припомнить, чтобы его отец когда-нибудь вот так беспечно хохотал. Его отец жил в мрачном безмолвии. И вот теперь, глядя на руки учительницы, лейтенант подумал — совершенно неожиданно, — что они чем-то похожи на руки его отца, которые тоже были очень красивы. Он много раз стоял и смотрел, как тот вытачивал или вырезал из дерева какую-нибудь вещицу. Отец делал это с любовью, и его пальцы двигались в своеобразном ритме, словно под музыку.
Он опять невольно взглянул на сутенера, который, почти уткнув лицо в миску, ел рис с такой жадностью, что чавканье разносилось по всему залу.
На мгновение лейтенант попытался представить себе, что произойдет через час в комнате, где его будет ждать Ку. И увидел, как она медленно раздевается, снимает серьги, не переставая улыбаться. Потрогал карман, где лежал футляр с кольцом. Он слышал голос учительницы, но смысл слов не доходил до его сознания. Но вот что-то заставило его вслушаться:
— …вам известно о скандале с опиумом, в котором была замешана жена видного генерала, члена правительства Юга? Разумеется, дело было замято… И уж если говорить об опиуме, то понятно, почему в этой стране, вечно придавленной пятой завоевателя, люди ищут утешения в наркотиках. Но объясните мне, лейтенант, почему в вашей стране, где есть богатство, комфорт, развлечения, где много возможностей добиться успеха, число наркоманов из года в год фантастически растет?
Он посмотрел на нее почти враждебно.
— Не знаю. Вы же всегда знаете все лучше всех, вы — сливки человеческой культуры, вот вы и должны найти ответ на это… и на все остальное.
Она рассмеялась. Темнокожий морской пехотинец оглянулся на них. Сутенер улыбнулся, как будто и он участвовал в разговоре.
— Я, кажется, вас обидела, лейтенант?
Он уже раскаивался в том, что сказал.
— Простите. Я был груб.
— Пустяки! У меня носорожья шкура. Иначе бы я не выжила здесь. Но мы говорим о народе, который интересует меня в эмоциональном плане. В какой-то мере это мой народ. Я умру здесь, буду здесь похоронена, и мой прах удобрит клочок здешней земли. Надеюсь, из моей груди вырастет пальма. Нет! Огненное дерево, фламбойан. Или гранатовое. Короче говоря, плодовое дерево или дерево с прекрасными цветами, которые могли бы однажды подарить кому-нибудь вдохновение. Быть может, поэт из вашей страны, которому осточертеют электронно-вычислительные машины, придет посидеть в тени этого дерева, чтобы написать поэму о красоте природы. Нет, лейтенант, пусть на меня подействовало вино, но я не считаю, что мир погиб. Я надеюсь, мой друг, я верю. Я хорошо знаю и положительные качества вашего народа. Еще вина, лейтенант?
Он не ответил. Голова у него уже кружилась, а он не хотел быть пьяным, когда встретится с Ку. Учительница снова наполнила свою рюмку, отпила глоток и сказала:
— Если мы вспомним хроническую нищету, голод и болезни, на которые столько времени была обречена эта нация, то придется признать, что трудно найти более мужественных и стойких людей. Их относительная отсталость вызвана определенными обстоятельствами, а не тем, что они являются неполноценной нацией.
— Но я же этого не отрицаю! Надеюсь, вы не считаете меня расистом? — добавил он, решив проверить, сознает ли она, что находится в обществе мулата. И пришел к выводу, что если она даже и знает, то умеет скрыть это.
В наступившей тишине послышался голос темнокожего морского пехотинца и смех куколки, его спутницы.
— Вы когда-нибудь слышали о Карле фон Клаузевице? — спросила учительница.
Лейтенант наморщил лоб, словно бы припоминая, а она продолжала: