- Ну, что вам нужно?!
- Мне бы... кур пару... выписать.
- Вы что не знаете, что не положено. У нас есть лимиты на продажу своим работникам. Вашу норму вам бригадир раз в месяц привозит.
- Но у меня жена. У нее операция.
- Но если не положено, - и голос Валентины Эмильевны звучал уже на высоких частотах - Я из-за вас нарушения делать не буду. Идите к директору. Если он разрешит, тогда Лариса выпишет вам накладную. Но ее сейчас нет, она будет после обеда. Потом подпишите накладную у главного зоотехника или у Фридмана. Потом зарегистрируете накладную у Тани Филипповой на складе. Потом принесете накладную. Мне. Потом...
- Правильно мне мужики сказали, - взорвался Сидорчук. - Бери, и все тут. Чего к ним ходить? Потому у вас все и воруют. Блатным каждый день ящиками возите сами, никуда не гоняете. Сидите тут, гниды!
- Вы, пожалуйста, не оскорбляйте, - завизжала Леонидова. - Я сейчас в милицию позвоню. Я не хочу из-за вас на таблетки работать.
- Звони. У самой живот вон уже по коленкам болтается.
Тут раздался спокойный голос Сачковой:
- А что вы хотели? Кур? Девочки, выпишите товарищу накладную. Я подпишу. А ты, Валя, подготовь пока акт на списание яиц. Григорий Федорович сказал, чтоб сегодня все было готово.
Леонидова открыла было рот и даже воздух набрала в легкие с запасом, но, словно вспомнив о чем-то, быстро выдохнула воздух обратно, закрыла рот и достала из сумки толстую тетрадь. В эту тетрадь уже третий год, с тех пор, как вместо ушедшей на пенсию Нонны Валентиновны Лосевой, Иванюта не ее, Леонидову, назначил главным бухгалтером, а взял "с улицы" приятельницу своей любовницы аптекарши Сачкову, Леонидова аккуратно записывала все незаконные сделки. Только вчера они списали пропавшее яйцо первой категории как испорченный меланж, а меланж почти вдовое дешевле. Теперь они закапывают невывезенное вовремя и протухшее яйцо - на фабрике нет холодильников (и куда деньги тратят? На все есть, только на холодильники никак не найдут), на фабрике нет толкового заместителя по сбыту, настоящего работника Иванюта уволил, чтобы этого... пригреть. Он только себе да директору деньги делает, а ячейки для яиц вовремя не завезли, и паковать их было не во что, яйца протухли, а они их списывают, как разбитые при перевозке... Если Иванюта и Сачкова заговорят с ней о сокращении ее должности, она покажет им свою тетрадку.
Испуганная волной сокращений Валентина Эмильевна была необъективна. Каждый раз после ежемесячных отчетов в бухгалтерии к директору в истерике влетали бригадиры и отказывались работать с Леонидовой, и каждый раз Иванюта хотел выгнать Леонидову к чертовой матери, и каждый раз Сачкова отстаивала перед директором своего зама. Она ценила ее, но отнюдь не за профессиональные качества. Всякий раз, когда надо было что-то запретить, Тамара Васильевна просто не вмешивалась, не мешала Леонидовой. Если отказать надо было кому-нибудь из тех, с кем Тамаре Васильевне не хотелось омрачать отношений, она непременно уезжала в тот день в банк либо брала отгул. Ну, а когда просьбу можно было исполнить, Тамара Васильевна спокойно ждала, пока бухгалтерию не сотрясут крики Леонидовой и просителя, а потом, как бы услышав, наконец-то, разговор, разрешала то, что можно было разрешить. И вся фабрика знала, что Леонидова - стерва, а с Тамарой Васильевной работать можно.
- Почему пахнет моими духами, - растерянно спросила Тамара Васильевна с порога своего кабинета.
- Так юристка же была, - не поднимая головы от машинки, ответила Патина.
Геннадий Эрихович без предупреждения вошел в директорский кабинет и, не обращая внимания на Римшину, начал сразу от порога:
- Ну, ты когда ей выговор объявишь? Тянуть долго будешь?
- Кому? - успокаивая его, махнул рукой Иванюта.
- Таньке Головачевой. Совсем язык распустила.
- Разве я против? - успокаивая Шмольца теперь уже интонацией, тихо ответил Иванюта. - Но надо подумать: за что?
- Диспетчеру не найдешь за что?
- Я сейчас во-от так, - и Иванюта провел ребром ладони по горлу. - Ты подготовь приказ.
- Она подготовит ,- махнул Шмольц в сторону Римшиной. Марианна Викторовна закивала головой готовно и уже собиралась заговорить, но Шмольц продолжал, по-прежнему не обращая на нее внимания:
- Фридман звонил?
- Звонил. Только что. Все в порядке. Все оформил. В пятницу едем все трое. - И, отвечая на взгляд Шмольца, добавил, - ну, ты же в Москву летишь. Вернешься, съездишь, какой разговор.
Геннадий Эрихович вернулся к себе в кабинет недовольным. И то, что Фридман и Иванюта ездят в Китай чаще, чем он, а значит имеют больше, было ему неприятно. И не нравилось Шмольцу, что Тамара едет вместе с ними. Конечно, он сам просил устроить Тамаре эту поездку. Елена, жена, вытрясала из него все, да и не нужны Тамаре деньги, она сама и зарабатывает много, и деньги делать умеет, и муж у нее целыми днями откармливает на продажу бычков, их у него целый свинарник, а деньги все идут, естественно, на Тамару, куда тратить-то? Чего у нее нет? Но побаловать ее чем-то нужно, тем более сейчас, когда уже пятый раз за один только этот год из-за разгильдяйства Фридмана приходится закапывать в землю яйцо, оформляя эти "похороны" под невинные убытки. Яйца в продаже в этом году даже в городе не было, что уж говорить о поселках да леспромхозах, и Тамара, конечно, всякий раз рисковала. А неделю назад было принято решение запретить бартерные сделки, и ехать Тамаре нужно сейчас, пока на фабрике никто не знал о запрете, словно едет она добывать товары и продукты для коллектива. Благо, о законах-разрешениях говорили громко, а запреты спускались по-тихому.
Самым неприятным было то, что Тамара поедет в одном купе с Иванютой и Фридманом, и будет жить с ними в одной гостинице. Хорошо, если среди попутчиц да соседок по этажу окажутся подходящие девки, а если нет? Фридман, пересекая границу, чувствует себя бизнесменом и суперменом и Казановой одновременно, а патрон из кожи лезет, чтобы походить на Фридмана и, если уж не другим, так хоть себе казаться чем-то вроде сердцееда. Однако, все к лучшему, - рассудил Шмольц, - при необходимости у него будет прекрасный повод для разрыва. И он позвонил Сачковой:
- Все в порядке. Едете в пятницу, поезд в восемь вечера. Потом патрон объявит на планерке, что ты ездила считать предварительную прибыль. Но это работа экономистов, так что не проговорись раньше времени. Чтобы без шума. Я могу после планерки уехать часа на два. Убежишь?
- Конечно, - счастливо засмеялась Тамара Васильевна.
Последнее время ей удивительно везло, во всем. Вместо скучной работы бухгалтера с обязанностью весь день сидеть за рабочим столом - руководящая должность. Геннадий... Она даже с мужем как-то после обильного застолья хотела раскрыться, да тот... Ну и ладно, ей и Геннадия хватит. Пока - и она засмеялась тихонько. И теперь это увлекательное и бесплатное путешествие, да не просто бесплатное - она выпишет себе командировочные. И такая веселая компания. И возможность купить вещи, в какие никто на фабрике не будет одет. Все-таки, она должна выглядеть соответственно своему положению. Денег у нее уйма, да ничего не купишь ни в рыбкопе, ни в сельмаге, там свинокомплекс пасется да бройлерщики. А они со своими дохлыми несушками кому нужны? Тамара Васильевна вздохнула. Конечно, все хотят покупать свежую свинину по бросовым ценам. И кур хотят бройлерных. Что выменяешь на яйца?
А из Китая... У Тамары Васильевны до сих пор перед глазами кожаные куртки, в каких вернулись весной из Китая Иванюта с Фридманом. А сколько там косметики!
Тамара Васильевна взяла чистый лист бумаги и стала набрасывать, что ей приготовить в Китай: косметичку, духи, голубое платье... Она на миг задумалась, счастливо засмеялась и дописала: новое белье.
А Иванюта собирался в Китай не только за шмотками. Кроме возможности бесплатно отдохнуть, чем он никогда не пренебрегал, директора звало в Китай важное дело. Надо было спасать свои товарные отношения с Китаем. Надо убедить и уговорить нужных китайских товарищей безотлагательно направить протесты и просьбы на прекращение бартерной торговли и в краевые и в центральные инстанции. Это они должны просить наши власти не прекращать партнерские отношения фабрики с Китаем. Иванюта знал, что самые мимолетные просьбы иностранцев для властей значат куда больше, чем все стоны, мольбы и угрозы собственного народа.
А в бухгалтерии стоял гул, с непривычки здесь трудно находиться долго, начинает болеть голова.
Тамара Васильевна гула не замечала. Возможно, она была бы построже со своим отделом, но сколько уже раз, когда они выезжали с Геннадием из леса, дорогу им пересекали фабричные машины.
Гул, но совсем иной, чем в бухгалтерии, стоял в ремонтных мастерских: гудели моторы, сварочные аппараты. Привыкшие к гулу мужики, не отрываясь от работы, громко переговаривались.
Бросив телефонную трубку, Марков, злой и подавленный, стоял посредине каптерки. Последнее время он входил в мастерскую, внутренне напрягаясь. За все безобразия, что творились и в стране и на фабрике, мужики, не выбирая выражений, выдавали ему - как коммунисту, члену парткома, представителю администрации, члену совета трудового коллектива. Он, который всю жизнь работал не меньше и не хуже других, а многих и больше и лучше, вдруг оказался виноват во всех бедах, во всем горе, во всех преступлениях. О том, что совет на фабрике существует формально, а последнее время вообще прекратил собираться, Марков предпочитал в мастерской не говорить, чтобы не опрокидывать на себя новый ковш гнева.
Казалось, воздух в мастерской накален не солнцем, не сваркой, а злобой. В мастерской одни уже неделю возились с "Москвичом" и "Уазиком"- Шмольц врезался в солдатика, обошлось, слава Богу, без крови, но теперь срочно чинили обе машины. И хотя рабочим закрывали наряды по высшим расценкам, мужики кипели, что Шмольцу их работа не стоит ни копейки. Другие в мастерской третий день матерились над разобранным пометовозом. По всему, он не подлежал починке, его давно списали на детали, но Шмольц вдруг приказал срочно его отремонтировать, а спорить со Шмольцем бессмысленно: он слышит только себя.
Сочувственно смотрела на начальник ремонтных мастерских Галина Дьякова, нормировщица. Они уже много лет работали вместе и хорошо понимали друг друга и ладили между собой.
- Что случилось, Кузьмич?
- Шмольц говорит, что оговорился. Срочно нужен не пометовоз, а кормовоз.
Галина, как и Марков, знала, какой скандал поднимут сейчас слесари, что они бросят в лицо Маркову всю злобу, что жила в них на Геннадия, Тамару, Иванюту, Фридмана и всех фабричных и общесоюзных "сволочей, бездарей, бездельников и хапуг".
- У него что, только это дело работает? - зло спросила Галина.
Марков промолчал. Он не любил вести с женщинами "мужские" разговоры. Пошел к дверям, приоткрыв, остановился, обернулся. Галина поднялась, пошла следом за ним: вдвоем вроде бы легче.
Посредине мастерской стояла Марианна Викторовна, двумя руками прижимая к груди потрепанные туфли. Она искала глазами, кто посмотрит на нее, но слесари не обращали на нее внимания.
- Николай Кузьмич, - кинулась Римшина к Маркову и, словно не замечая его тяжелый, отталкивающий ее взгляд, блеснула слезами:
- Николай Кузьмич, - голос ее оседал, проваливался. - Николай Кузьмич. Так трудно. Одной так тяжело. Набоечки. Вот тут, пожалуйста. Металлические. Люди такие жестокие. Но ведь вы совсем другой.
Металлические набойки в городе мастера не ставили, а резиновые и кожаные на асфальте сгорали моментально, и слесаря выручали своих фабричных женщин, как правило, и не брали ничего за услугу, но делали кому хотели и когда хотели, а Римшину рабочие не уважали.
С громким и грубым смехом в мастерскую вошли двое крепких высоких мужчин, водители из соседней автобазы.
- Здорово, мужики! Дело есть аккурат на два пузыря. Ба! А что здесь эта проститутка делает?