- Кем же быть царю кафиров, как не кафиру?
- Зачем же тогда неверный держит при себе хаджи?
- У него знаете сколько подданных! Среди них есть и неверные и мусульмане! Поэтому называть русского царя неверным – святотатство. В Коране написано: «Чти царя своего!»
Люди разносили и переваривали слухи, но больше всего ждали – что же будет?
Абулхаир втолковывал Суиндыку: «Встретишь посольство, голову больно не задирай, но и не склоняй низко. Не прибедняйся, скажи, что народ у нас грозный. Но что почтенному послу белого царя уважение будет оказано, достойное его и его державы. предупреди, что старший мой сын встретит его с пятьюстами джигитами, когда останется неделя пути до нашей ставки!»
Хан чувствовал, что у него появились завистник, которым спать не давала привалившая ему честь. Сколько он твердил им: «Окажем вместе послу белого царя почет, соответствующий нашей стране и ее повелителю! Пусть на встречу послу рядом с моим сыном Нурали выедут и ваши сыновья! Всех вас приглашаю в мой аул для встречи русского!» Поддакивать они ему поддакивали: «Согласны! Правильно! Хорошо!» - но, уехав, решили, видно, иначе. Сами глаз не кажут, их дети – тоже! Хотя названный Абулхаиром срок уже приближался…
Что до него, то он выполнит решение, которое принял давно, после долгих, мучительных колебаний и раздумий. Народная мудрость гласит: «Раз разделся, надо лезть в воду».
Лишь бы не сорваться, лишь бы нервы не сдали.
Но сейчас, в этом прекрасном, как рай, месте, Абулхаир чувствовал себя счастливым, полным сил и бодрости. И слова ближних его, выражавших надежду, что все замыслы осуществятся, все мечты сбудутся, - не лесть, не желание угодить хану, а мысли и чаяния самих этих людей. А он, хан, лишь угадал эти мысли и чаяния, угадал раньше других. Хан переживал минуты, напоминавшие ему давнее великое собрание в Каракумах, где состоялось, может быть, первое его торжество. После того маслихата Абулхаир целый год ходил, словно его макушка доставала небо, словно за спиной у него выросли крылья. Он всегда вспоминал те дни с наслаждение. Какое на него свалилось тогда счастье, какая удача. Как бурлила в нем молодая горячая кровь!
Они с Букенбаем выбрали для ставки небольшую высотку западнее Жамашина. Она стояла, как вороной аргамак на привязи, в самом центре темной низины.
Люди назвали ее «высотой Букенбая». Ее сторожили, окружали пять взгорий – Кзылаир, похожий на залегшего двугорбого верблюда; Кабанкул, торчащий, словно уши разъяренного кабана; Жамашин, разрыхленная, как зубы у дряхлого старика; Кзылкабак, багровый, как вечно рассеченные брови у забияки, и Темирбастау, темнеющий среди миражей, как переполненное водой железное корыто. Постороннему глазу не было видно, что делалось в этом месте, укрытом горными грядами со всех сторон. Джунгары и калмыки обычно здесь не появлялись.
Всех, кто двигался по направлению к высоте, тотчас замечала стража. Заметив, подавала знак, караульные махали широкими рукавами, как орлы крыльями. Часовые же на высоте Букенбая, получив сигнал тревоги, давали джигитам сигнал к изготовке.
Барабанщики с подвешенными через шею кожаными барабанами становились в ряд и начинали бить тревогу. Казавшаяся пустой, погруженной под ласковым ветерком в сладкую дрему ложбина вмиг оживала, приходила в движение.
Люди появлялись, словно выскакивали из-под земли. Все и каждый, кто только что разжигал горн в кузнице, плавил свинец, готовил порох для пуль, ковал саблю, соревновался в джигитовке, в стрельбе из лука, метании копья, в бросании петель, - все становились во всеоружии в строй.
«Праздные степняки – да они ли это?» - поражался Абулхаир. С утра до ночи в работе, в тренировке. Стоят грозной, суровой силой. Настоящее войско, застывшее в ожидании боевого приказа. В руках у воинов и за плечами – копья, ружья разных видов и образцов, на штанах – широкие, отделанные серебром ремни с мечами, на груди - разнообразные кольчуги: однослойные – жалакаты, малослойные – зере – и многослойные – береи. На головах – железные шлемы или жаты – каски из высушенной, затвердевшей верблюжьей шкуры.
Красивый и мощный строй воинов – защитников родной земли. Войско трех жузов во главе со своими сардарами – командирами, разбитое на отряды по родам и племенам.
У каждого воина – боевой конь, готовый ворваться, врезаться в гущу боя. Каждый к тому же в запасе имеет два-три походных коня для перевозки кибиток, постели, одежды. Кони хорошо откормлены, ухожены, лоснятся: кажется, дотронься до такого, потяни слегка за волос – выдернешь, а на его кончике – сало. Заслышав сигнал тревоги, грызут удила, бьют копытами, рвутся в бой.
Над строем развеваются бунчуки из конского волоса – у каждого рода свой. У джигитов на рукавах повязаны кусочки ткани – у каждого рода тоже свои. Завяжется завтра бой, воины перестанут быть джигитами с мирными, привычными именами. Они будут воинами такого-то рода. Проявят отвагу или струсят – все заметят по этим повязкам. Их подвиги зажгут гордостью целый род. Их слабость или промах в бою заставят опустить головы целый род.
Племена прислали на военный сбор самых храбрых джигитов, самых быстрых коней. Чтобы украсить и воинов, и их боевых коней, умельцы каждого улуса проявили и старание и мастерство: снаряжение, сработанное их руками, сверкает на солнце так, будто войско не в бой готовится, а на праздник.
Боевая тревога превращает войско в единое могучее существо, которое понимает без слов легкое движение бровей Букенбая и Абулхаира.
Абулхаир чуть не задыхался от счастливого волнения. Перед ним стояли не беззаботные степняки. Перед ним стояли не надутые, чванливые бии и султаны – теперь это был единый и сильный народ. И народ этот начинал осознавать: страна их – это не только беспредельная глухая степь, это не бесчисленные, с хрустом жующие травы отары овец и табуны лошадей; это не войлочные юрты, приткнувшиеся возле этого богатства. Не это, не только это… Страна их – это также они сами, их безудержная молодая сила, способная своротить горы, когда они вместе. Это решимость положить жизнь за родную землю. Это единство, позволяющее без слов понимать и чувствовать друг друга, это железный порядок и дисциплина. Это сжатый кулак против врагов и надежный локоть, на который может опереться друг…
Казахи почувствовали себя народом, а не толпой, которая довольствуется лишь безбедным существованием и сытым брюхом.
Джигиты начинали понимать: только преодолев собственную суетность и тщеславие, можно называться джигитом, только оседлав коня, решившись на битву с врагом, можно считать себя настоящим достойным мужем…
Когда раздираемые склоками и распрями роды и племена сплачиваются, постигают, что они есть единое целое, что у них одни задачи и цели – только тогда они имеют право гордо именовать себя – я народ!
А народу – ничего не страшно, все под силу. Пугавшая Букенбая и Абулхаира гора дел и препятствий уже не казалась непреодолимой.
Редко найдется в доме казаха другое оружие, кроме засаленного черного шокпара и камчи. На поломанную саблю чуть ли не молятся: еще бы, досталась она по наследству, или куплена на базаре в Бухаре, или у кого-то когда-то отнята во время нападения на караван…
Вооружить казахов – нелегкое дело. После маслихата в Каракумах Букенбай и Абулхаир созвали на сбор не только джигитов-воинов, но и мудрых, старых миясаров – оружейников. Поставили им юрты в ущельях и ложбинах Талдысая и Кзыланыра и сказали: войску нужно оружие.
И мастера-миясары взялись за дело.
Джигиты по их указке нарезали талу и разложили его на южных склонах холмов. Поставили котлы на огонь и плавили в них верблюжье сало. Когда тал высыхал до черноты, оружейники закаливали его в кипящем жиру. Потом высушивали вновь и лишь после этого надевали на них наконечники, пропитанные смертельным ядом…
Чего только ни хранили в своей памяти старые мастера! Понаделали печей для выплавки свинца и стали. Бросали в печи необработанные рудоносные камни и плавили их на смеси жира, овечьего кизяка и веток. Расплавленный металл стекал по каменным желобам в канавы из глины. Остывал – его несли кузнецам, а те ковали ножи, сабли и прочее оружие. Потом оружие это опять закаливали в жарком пламени и жидкостью, которая содержала в себе мочу и желчь разных животных, припаивали к нему необходимые части.
Абулхаир прошел здесь целую науку…
Чтобы сабля была острой и прочной, чтобы на ней не появлялось зазубрин, надо, оказывается, смешать желчь овцы и мочу осла и закалить лезвие в этой смеси.
Чтобы лезвие всегда оставалось красным, будто бы только что поразил им врага, следует один золотник красного купороса перемешать с раствором синего купороса, окунуть туда шкуру овцы, потом на сутки завернуть в эту шкуру это оружие, и, пожалуйста, получай, что хотел.
Чтобы твое оружие ослепляло каждого, кто на него глянет, необходимо растворить белый купорос в соке чеснока, пропитать раствором тряпку, обмотать ею лезвие и закопать на денек в песок.
Если же ты хочешь, чтобы рана от твоего оружия была смертельной – обработай его кровью осла и соком чеснока. Оно будет убивать мгновенно. В дело истинным миясарам, оказывается, идет все! Все, о чем ты раньше помыслить не мог! Например, вороньи яйца. Оружейники сжигали эти яйца, сыпали золу в ослиную кровь, затем макали туда наконечники копий, поясняя при этом: «Теперь всего один укол, и твой враг окажется в царстве небесном!» Чтобы оружие не ржавело, его следует смазывать раствором олова и волчьего сала.
Чем только мастера не пользовались в своем деле! Кровью собак и ослов, ядом змей и скорпионов, чесночным соком, желчью зверей…
Месяц сарбазы прочесывали окрестности Талдысая, ловили змей, скорпионов, каракуртов, ставили ловушки на стервятников и снежны грифов…
Верно гласит народная мудрость: умеючи и снег можно поджечь! Войско трех жузов было полностью вооружено за шесть месяцев.
И тогда казахи начали наступать на врага. Два года им сопутствовала удача. надменные джунгары не выдержали напора казахского войска, побежали, покатились назад…
Сколько рабов досталось баям! Сколько молодых жен старикам! Сколько джунгарских красавиц тряслось в жестких казахских седлах, прежде чем они оказались в мягких постелях.
Человек, которому дует попутный ветер, не жалеет добра! Швыряет доставшуюся ему добычу направо и налево! Не избежал этого соблазна и Абулхаир, и обернулась эта его доброта против него.
Желая угодить самым влиятельным казахам, он навлек на себя их нарекания, вызвал зависть, и пошли гулять по степи недобрые слухи.
В горячие те месяцы военных сборов и два года боевых удач Абулхаир был счастлив, как не был счастлив никогда прежде. Какие джигиты его окружали! Как раскрылись они в ратных делах!.. Тайлан, его курдас, с которым он когда-то встретился в горах и чуть было не поссорился из-за убитого архара, оказался храбрецом из храбрецов. Известный своим скрытным и угрюмым нравом, становился неузнаваемым в бою. Быстрый, как молния, он всегда поспевал туда, где было горячее всего. Таких, как Тайлан, было немало из каждого улуса, племени и рода! Какие легенды сложили о них, какие песни пропели в их честь!
«Каждый народ, наверное, переживает горе одинаково. Но радость каждый народ переживает по-своему. Казахи, если им подвалило счастье, тотчас начинают зазнаваться. Ходят вразвалочку, лезут всем на глаза и… на почетный места, взахлеб хвастаются своей отвагой, расхваливают заслуги своего рода, - сокрушался Абулхаир много раз. – После наших успехов закружилась голова у казахов. Да так, что потеряли они голову!»
Будто не они испытывали недавно гордость от того, что были едины, что они - народ. Разгорались споры, склоки о том, какой улус послал на битву самое большое войско, чей батыр один одолел несметные полчища врагов! Все пошло-поехало вкривь и вкось, только и раздавалось со всех сторон: «Если бы не мы да наш храбрец, неизвестно, чем бы кончились наши победные походы!»
Во все времена потомки Жадика не имели себе равных во вздорных и занозистых спорах. А тут им попался на язычок молодой султан, случайно ставший ханом. Случайно, потому что рожден он был простолюдинкой.
До Абулхаира доходили слухи, что больше всех старается Барак. Создавая Барака, всевышний не поскупился: и мужеством его наградил, и смекалкой, и красноречием! Не обошел он его и бахвальством, и хитростью, и завистью, но больше всего – тщеславием… Барак частенько прибеднялся, хотя не был обделен удачей и влиянием. Он сам и его брат Кучук правили племенем найманов, в котором было много отважных воинов.
Храбрость и мужество найманов сделали Барака и Кучука такими заносчивыми, как будто это они совершили все подвиги.
Чем больше расточали люди похвалы и лесть Бараку, тем сильнее раздувался он от самодовольства, тем выше задирал нос, точно в солнце готовился плюнуть. Барак любил покрасоваться перед людьми. Появится вдруг на длинногривом вороном коне, в черном одеянии, со сворой черных породистых гончих собак, со свитой, тоже обряженной во все черное. Будто не Барак, а черный смерч налетел на аул не весть откуда! И будет этот смерч целый год трепать кошму на казахских юртах – никак не меньше! Никто из степняков не мог соперничать с Бараком в умении поссорить людей, роды и улусы, посеять рознь между ними… Сидит Барак на торе, перед ним блюдо, полное дымящегося мяса, и как будто не сплетню, ни хулу изрыгает, а во всеуслышанье оглашает волю всевышнего: