Раз солнце, думал, наверное, хан, встает утром и садится вечером, как и положено, раз никто не скачет с топотом к его орде, стало быть, в мире царят покой, порядок и мир...
Вскоре даже слепому стало ясно, что в тени могучего дуба вырос не крепкий дубок, а кривое, уродливое деревце. Нет, не такой правитель нужен казахам.
Абулхаир не проявлял никакого интереса к тому, что происходило в Туркестане. Зато он в оба глаза следил, в оба уха слушал, что творится в соседнем улусе, у Кайыпа.
А там явно что-то творилось. Кайып стал пошевеливаться, предпринимать потихоньку какие-то шаги... Абулхаир горел желанием разузнать, что на уме у его соседа. В планах Абулхаира было поддерживать добрые отношения с Кайыпом. Он надеялся, что как только Болат прослышит про действия Кайыпа, они вцепятся друг другу в горло, эти единокровные дядя и племянничек! Если Болат не захочет, так его все равно натравят родственнички! Сейчас же Абулхаиру выгодно дружить с Кайыпом: улусы их граничат друг с другом, некоторые из подвластных им родов находятся в близком родстве...
Болат не сделал в течение года ни одного жеста ни в сторону джунгар, ни в сторону русских.
Кайып воспользовался этим. Он решил сам возобновить почти заглохшие накануне смерти Тауке отношения с тобольскими правителями. Ему повезло: однажды он отбил у калмыков русского пленника, который оказался офицером. Он претерпел немало мучений и унижений, был сильно истощен и болен. Кайып отвез его в свой аул, отхаживал его, лечил, поил, кормил, одел, обул, дал ему коня и вместе с биями Бекболатом и Байдаулетом проводил в Тобольск.
Спустя месяц к Кайыпу примчался на повозке Никита Белоусов, сын тобольского воеводы. Видно, офицер еще не добрался до дома, а лед между сторонами не успел растаять. Никита грубо отчитал Кайыпа за то, что тот не сразу осведомился о здравии его императорского величества и всей его августейшей семьи. Так разошелся Никита, что его едва успокоили. И с мест все поднялись, и шапки сняли, и спины гнули.
Не прошло и года, как русские прислали посольство.
Кайып расправил плечи, снова стал разговаривать со всеми свысока. Да и как ему было не возгордиться, если теперь он мог в любое время отправиться на любой русский базар, если он теперь мог перекочевывать всем улусом на зеленые прохладные джайляу близ русской границы.
Абулхаиру хотелось дознаться: что же стоит за этим внезапным просветлением лица русского царя, еще недавно столь грозно нахмуренного.
Тобольский правитель знал, что джунгарские контайджи настырно лезут в казахскую степь. Джунгарам нравится самим вторгаться в чужие пределы, но они страсть как не любят, когда на их земли посягает кто-то другой. «Это русским тоже известно, - размышлял Абулхаир. -Три года назад джунгары за одну ночь разгромили в пути русский отряд, который двигался к истокам Черного Иртыша строить крепость. Джунгары увезли тогда на своих конях иноземных ученых, за золото нанятых русским царем в дальних странах. Люди толковали, что этим ученым открыты все тайны земли...
Тобольский правитель почему-то палец о палец не ударил, чтобы образумить распоясавшихся джунгар. Почему казахам ничего не спускает, малейшей дерзости не прощает. Сгноил в заключении ханского посла — из-за своей черни. Русские не похожи на народ с заячьим сердцем. К тому же их много, не счесть! Раскинули крылья от студеных морей до Иртыша! Все это так - и однако же оставили без последствий это нападение джунгар. Почему? Почему? Что кроется за этим?..»
Ответ на мучивший его вопрос Абулхаир получил случайно. Однажды у него на ночлег остановился калмыцкий посол, который следовал домой от джунгар. В беседе с его уст сорвалось, что шуршиты, народ, подвластный цинской династии, собрали войско и начали войну с джунгарами. Смекнув, что проговорился и сообщил казахам тайну, посол поторопился загладить промах, исправить ошибку:
— Разве отважные воины контайджи уступят тонконогим шуршитам? Искромсали их на куски, а как же иначе.
Как только караван посла удалился из его аула, Абулхаир послал гонца к Сеиту и Абдрахману. Они были предводителями беглых башкирских и татарских повстанцев. Когда их народы приняли подданство русского царя, они нашли прибежище у каракалпаков. Руками беглых татар Абулхаир отправил неосторожного посла на тот свет. От каждого не к месту оброненного слова может возникнуть беда аж с гору.
«Да, царь не по доброте душевной, не по незлобивости прощал контайджи и его разбойникам. Шуршиты -как муравьи, их не счесть! Недаром в народе их так и прозвали — «муравьи!» Шуршитов больше, чем даже урусов. Поэтому в интересах царя и России, чтобы шуршиты не смогли одолеть джунгар. Он, не исключено, и ученых уступил джунгарам с какой-то целью... Зачем царю щелкать по лбу отчаянных джунгар, когда они являются лучшим щитом, надежным препятствием на пути шуршитов?.. Но зачем в таком случае гонцы тобольского правителя снуют так часто в аул Кайыпа? Так, так.,. Чтобы повернуть назад шуршитов, царю нужны безудержные джунгары. Чтобы сдерживать джунгар, которые не могут жить спокойно, не пуская в ход копья, ему выгодно под рукой иметь казахов. Мы по сорок раз в день получаем тумаки, они так и сыплются на нас со всех сторон. Мы тоже оскаливаемся, показываем зубы... Выходит, царю выгоднее, чтобы три народа - шуршиты, джунгары и казахи -враждовали, грызлись между собой. Белый царь не станет вмешиваться, удерживать всех нас от схваток и вражды... Если каждый из этих народов обратится к нему за помощью и поддержкой, он не обидит никого, всем надает пустых обещаний, выпроводит с миром... Русские гонцы и гости зачастили к Кайыпу не из-за молодой, душистой баранины и жирных курдюков. Нет, они хотят все знать, обо всем ведать, чтобы проводить в жизнь замыслы царя».
Люди Абулхаира доносили ему, что Кайьп безмерно радовался, когда к нему приезжали русские из Тобольска. Надеялся, глупец, что русские отвалят ему войско для походов против контайджи. Но как ни просил Кайып русских, они не спешили давать ему войско, и Тобольские правители, оказывается, себе на уме, плуты прожженные. О чем ни попросишь, что ни скажешь, на все согласно кивают головами. Совсем как бухарские мошенники-купцы. Однако толку от их кивков и обещаний пока никакого, - не без злорадства думал Абулхаир. - И тем не менее Кайып радуется: важно, чтобы другие видели, что синие русские повозки распрягаются у его орды. Свита и аулчане Кайыпа бахвалятся перед всеми: «Куда бухарской бязи до русской!.. Русскую легко принять за шелк! Так и ласкает, так и нежит тело!..»
Будучи до мелочей осведомленным о том, что происходило в ауле Кайыпа, сам Абулхаир притих, затаился в ожидании. Он разгадал цели русского царя, и это хорошо, это важно. Однако теперь для него еще важнее предугадать, в какую сторону склонится в скором будущем его собственный народ. Он изменчив, как весенний день. И готов молиться утром - аллаху, в обед - Тенгри, вечером - Христу. Зачем же ему, Абулхаиру, до времени открывать такому народу свой тайный замысел?..
Постепенно события начали принимать новый оборот. Тобольские чины принимали посланцев Кайыпа по-прежнему благосклонно, но вот казанские воротилы - с холодком. Настал день, когда русские правители Казани так и заявили: «Мы протянем вам руку помощи, если вы примите подданство русского царя! Если нет, то держитесь отсюда подальше, вы нам не нужны!..»
Кайып взбесился. Аул его сразу же опустел, русские больше не наведывались туда. Люди Кайыпа, еще вчера чувствовавшие себя вольготно на базарах тобольской земли, через день принимавшие у себя урусов и их зеленоглазого тонкоголосого толмача, готовы были кусать локти от досады и обиды. Крепко они обиделись! И по извечной привычке своих предков они начали нападать на своих обидчиков, начали задерживать и грабить русские караваны.
Абулхаир счел уместным последовать примеру Кайыпа. Никогда не получал Абулхаир даров от царских посланцев а теперь решил вспомнить науку древних мудрецов: «Дашь - возьму из рук, не дашь - отберу силой!»
Ему был нужен союзник: один не многого достигнешь. Его союзником в этой ситуации мог быть лишь один человек - Кайып. Он оскорблен и обижен, живет в треволнениях и одиночестве: знает, что во всех улусах только о нем и злословят, злорадствуют по поводу того, что русские забыли к нему дорожку. Только в одном улусе, улусе Абулхаира, помалкивают, будто воды в рот набрали. Расчет Абулхаира был точен и беспроигрышен: если сейчас кто и поддержит его, так это Кайьш. Он единственный, терпящий насмешки от других улусов. Кайыпу, как воздух, необходим союз с Абулхаиром, ибо этот союз поможет ему залатать изодранный в клочья авторитет.
Абулхаир не стал обнаруживать излишней торопливости. После очередного набега своих джигитов на русский караван, едущий к каракалпакам, послал в аул Кайыпа человека, чтобы тот прощупал почву, прислушался к разговорам, пронюхал, чем там дышат. Кайып не мог не заметить этого человека, он тоже к нему пригляделся. И в свою очередь, как конь с натянутыми поводьями, начал наблюдать за аулом Абулхаира.
По прошествии подобающего приличиям времени Абулхаир оседлал коня, прихватил с собой уважаемых людей улуса и взял путь к аулу Кайыпа.
Кайып встретил Абулхаира с распростертыми объятиями. Держа под руку, провел дорогого гостя на торь. В честь дорогого гостя Кайып устроил щедрое угощение, внимательно выслушал Абулхаира. Изменился в лице и все всматривался в лицо гостя испытующе: слова Абулхаира попали в цель, угодили в самое больное, в самое уязвимое место.
«Бывалый человек Кайып! Привык действовать наверняка, все взвесив, выведав твои намерения! Каждое слово твое обмозгует, в душу, кажется, заберется, перевернет ее, переворошит к поисках тайных мыслей. Да разве смутишь меня этим? Теперь уже нет, не смутишь! А главное — в душу свою я не пущу никого. Никого!..» — с торжеством и гордостью думал Абулхаир, не отводя взгляда от глаз Кайыпа...
С тех пор минуло уже тринадцать лет! Было время, когда они с Кайыпом шли рука об руку, стремя в стремя.
Голая, как лицо евнуха, степь. По ней змеей вьется речка, почему-то народом названная Аякоз - «жалостливые глаза». А что произошло тогда на ее берегу, на самом деле было достойно жалости. Кроваво-красное клокотало в те дни ее русло: словно какой-то дэв уселся на вершине горы, откуда берет эта речка свое начало, и этот дэв, затащив туда жертву, полоснул ее по горлу острой саблей, да не простую жертву — гигантское животное. Крови в нем столько, что течет и течет она в речку, делая ее все темнее и краснее.
На обоих берегах речки сооружены земляные укрепления, насыпаны валы, из-за которых воины выпускают друг в друга тучи стрел. Много уже полегло молодых, сильных джигитов вдоль той кровавой речки.
На одном ее берегу - джунгары, на другом - казахи.В казахском войске, которое с трудом собрали Абулхаир и Кайып, тридцать тысяч воинов.
Они гибнут впустую. Не в состоянии выбраться, высунуться из своих укреплений, они задыхаются, как суслики в норах. Три дня подряд не могут сдвинуться джигиты с места, не могут ступить ни на шаг вперед, посылают во врагов пули и стрелы, сами терпят кровавую баню. Казахские воины сильны, когда они на конях. В канавах, за насыпями они беспомощны, ложатся один за другим как подкошенные под ударами джунгар. А джунгар тех в десять раз меньше.
Бой продолжался и на четвертый день. Гонец Абулхаира несется, пригибаясь, к Кайыпу. Гонец Кайыпа летит, пригибаясь, к Абулхаиру. Кровопролитие не прекращается. Река стала совсем бурой...
А какие планы строили Абулхаир и Кайып, как хотели они после долгого перерыва разгромить врага, поднять дух всего народа!
Они рассчитывали, что Сыбан Раптан, занятый войной с шуршитами, не сможет послать против казахов сильное войско. Уж очень подходящий был момент для нападения на джунгар, вряд ли такой еще представится! Сам аллах, думалось им, сопутствует казахам, сулит удачу!..
Абулхаир и Кайып рассчитывали также на то, что, одержав молниеносную победу, они смогут напасть на контайджи уже большим войском: после такой победы казахи охотнее пойдут на объединение. Сыбан Раптан окажется в тисках! Тогда, возможно, он пошлет к казахам послов, запросит мира, хотя бы временного. Наверное, и джунгарам жить хочется, вон сколько перед ними шуршитов!
Если бы двум ханам удалось осуществить то, чего не сделал, но должен был сделать Болат, то... то переменчивые степняки, еще сильнее разочаровались бы в Болате и пошли бы за ними...
Абулхаира устраивало даже то, что ему пришлось бы поделить славу пополам с Кайыпом. Главное сейчас — объединить народ. Это был бы шаг к тому, чтобы осуществить его собственные замыслы, грандиозные замыслы.
Кайып и Абулхаир дружно взялись за дело. Особенно усердствовал Абулхаир. Его уста не произнесли ни одного слова, которое могло бы показаться Кайыпу неприятным или подозрительным. Абулхаир угождал сородичам Кайыпа, которые в те незабываемые дни в Каракумах были очень сильно уязвлены тем, что ему, Абулхаиру,вместе с Букенбай-батыром, а не Кайыпу была оказана великая честь. И вот теперь Абулхаир проявлял и такт, и почтительность, и внимание к знатным людям из улуса Кайыпа, и они в конце концов оценили это.
В душе Кайып не переставал удивляться простоте и покладистому характеру Абулхаира. Ему самому не оставалось ничего другого, как следовать умному примеру младшего. Он стал советоваться с Абулхаиром даже по пустякам...
Они собрали войско и двинули его к Аягузу. Там и столкнулись с джунгарами.
Джигиты набросились на джунгар с яростью тигров. Но казахам не удалось одним ударом одолеть врага. Он не сдался, лишь отступил на другой берег. Сгоряча и джигиты бросились было в воду, но поняли: не зная броду, не суйся в воду. Они действительно не знали того берега, да еще темень была кругом, хоть глаз коли... Трупов было столько, что кони о них спотыкались, не могли двигаться.
На другое утро казахи не обнаружили никаких признаков противника, будто они испарились вместе с речным туманом.
Казахи оживились:
- Куда подевались эти... так их, растак?
- Небось в штаны наложили от наших тумаков, вот и
удрали.
- Неужели мы всех до единого положили?..
- И как это они за одну ночь умчались?
- Любопытно, что поглотило вражину - земля или