— И куда это они несутся как оглашенные!
— Да, видать, очень торопятся! Небось важные дела...
Когда свита хана спустилась с сопки и всадники заметили ее, они полетели еще стремительнее.
— Узнайте, что за люди, — приказал хан.
— Джигиты Абулхаира стали нахлестывать коней. Они давали всадникам знаки, что они-де мирные путники и не опасны для них. Но те не остановились и мчались как безумные.
Джигиты вернулись и доложили хану:
— Не дали догнать себя. Мы кричали им: «Стойте, поговорить надо! Мы не причиним вам зла!» Но они не остановились!
— Как выглядят?
— Трудно было разглядеть. На поводах ведут свободных коней, все кони темной масти, может в поту, потому и кажутся темными. Судя по всему, люди эти издалека!
— Отрядом не назовешь, немного их вроде. Но гонят, го-о-о-нят!
— Стало быть, послы или гонцы.
— Если посольство, где караван с подарками? Где большая свита?
Абулхаир ехал молча, прислушиваясь к разговору своих людей, вглядываясь в удаляющуюся пыль.
— Ладно, Есет нас заждался! — произнес он затем. — Не будем терять время!
К вечеру показался аул Есета на мысу, глубоко вдававшемся в Арал. В прошлом году Батыр совершил набег на Карагантуп и захватил пятнадцатилетнюю дочь туркменского бека... Это она родила Есету сына.
Укутав красавицу Жумабиби в выдровую шубу, батыр Есет швырял в пылающий огонь куски сала, хлопал в ладоши и приговаривал с восторгом:
— Лопнуло брюхо белой верблюдицы! Лопнуло брюхо белой верблюдицы, привалило счастье, привалило мне счастье!
Стали подъезжать гости со всех сторон... Потомки Жанарыса пировали в ауле два дня. Сначала был совершен обряд наречения младенца. Ему дали имя Куланды, потому что во время беременности мать тянуло на мясо кулана и потому еще, что мыс, где он родился, назывался Куланды.
Разделив с хозяином его радость, гости невольно, сами не заметив как, перешли к тому, что наболело. Повели разговоры о жизни в степи, несчастьях, которые мыкает народ, о событиях и новостях, которые каждый считал своим долгом поведать собранию.
Стремительных всадников видели все, кто ехал к Есету. Джигитам Букенбая удалось перехватить их. Оказалось, что это люди калмыцкого хана Аюке и что среди
них находился Саган Манжи, которого хан обычно использовал как посла в делах серьезных и важных...
Не зря носится здесь Саган Манжи в эти тревожные иремена, не зря, решили в один голос гости Есета. За этим что-то кроется. Но что? Лучшие люди степи ломали головы, не находя отгадки и этой загадке. У каждого были свои, зыбкие, неясные соображения на этот счет, но все держали их при себе, решив прежде всего вызнать, что думает Абулхаир.
— Сыбан Раптан и Аюке — что два пса, связанные одним ремнем. Если один рычит, другой может полеживать спокойно, — протянул неуверенно Букенбай и выжидательно уставился на Абулхаира.
Абулхаир сидел с непроницаемым видом. Потом, словно говоря о чем-то повседневном, наскучившем, бросил равнодушно:
— Может быть, так оно и есть...
Есет взорвался:
- Ну, ладно, наполучали мы тумаков от джунгар... Чего надо теперь этим воробьям-калмыкам? Давно не пробовали казахской камчи, видать, и зачесались у них зады!
Все улыбнулись вяло, будто отдавая повинность...
— С калмыками могут справиться наши дети, даже они! — подался вперед всегда сдержанный, основательный Есенкул. — Что же это мы, а?
— Да, хватит, довольно нам топтаться в белой пыли Хивы! Сколько можно глотать ее? Надо что-то предпринимать! — разгорячился Батыр, поднял камчу с инкрустированной серебром ручкой.
— Дня через три надо послать лазутчика в какой-нибудь калмыцкий аул. Может, узнаем новости, — спокойно произнес Абулхаир...
Во время собрания в ауле Есета никто не бросал в середину круга плеть, не было и споров. Неотвратимо и дружно все пришли к выводу: «Необходимо покончить с разобщенностью, хватит жить каждому по себе. Вон до чего дошли! Пора объединяться! Хоть мышей всем вместе ловить для пропитания, но не тянуть больше руки за подаянием».
И хотя никто, ни один человек не высказал этого вслух, но каждый про себя решил: «Не позднее нынешней осени налетим ураганом на калмыков. И скот отберем и усядемся на берегах Яика и Жема! Там будут наши пастбища — вместо тех, что отнял у нас проклятый контайджи!»
Абулхаир остался доволен этим коротким советом за скромным дастарханом смутной поры. Все ждут именно от него, убедился он, поступков и действий. Все на него смотрят с надеждой и ожиданием: «Что посоветуешь? Как следует нам жить дальше?» Не с упреком, не с завистью смотрят, а словно бы признавая его вожаком, словно бы взывая к нему: «Веди нас! Мы верим в тебя! Испытаем судьбу еще раз!» И от братского этого собрания, от братской этой беседы — без лишних слов, будто на домашнем совете, совете людей, близких, одинаково думающих и чувствующих, Абулхаир вдруг воспрянул духом, почувствовал забытую уверенность и легкость на сердце. Исчезло напряжение, которое держало его, как кольчуга, нескончаемые долгие месяцы. Стали ослабевать путы крепкого аркана, которым, казалось, были стянуты его ноги...
Нет, перед ним не появилась проторенная дорога! Но мелькнула тропинка, которая, похоже, выведет его из тупика. И эта едва заметная, едва различимая, словно на белесом такыре, тропка-ниточка зажгла в душе Абулхаира, отравленной горечью, отчаянием и гневом, слабый огонек, лучик надежды.
Боясь невзначай погасить этот слабый огонек, потерять из виду лучик надежды, Абулхаир принялся обдумывать обстановку в степи с крайней осмотрительностью и тщанием.
Итак, в степи показался посол Аюке — Саган Манжи. В молодости Абулхаир внимательно присматривался к Аюке, ибо пытался уже тогда обезопасить свой улус от набегов башкир и туркмен. Их через свои владения пропускали калмыки. Абулхаир всегда стремился жить и править самостоятельно, не прибегая к помощи большого дворца в Туркестане. Он знал Сагана Манжи, который на казахском языке говорил, как на своем родном. Крутолобый, лысый, со вздернутым носом, с длинными усами, внешность несуразная. И все же люди тянулись к нему: он привлекал их своими умными речами и особым красноречием. Говорил он так, что, казалось, пенки снимал с постных слов. Словно ухватистая женщина, у которой голова заболит, если она не прихватит где-нибудь хоть обрывок нитки. Саган Манжи никогда не возвращался к Аюке с пустыми руками. Он отправлялся в путь не для того, чтобы «пойти и узнать», его призванием было «пойти и сделать».
Что же делал Саган Манжи у контайджи? Те, кто хоршо знал натуру и привычки Аюке-хана, говаривали: «Если Аюке послал куда-то Сагана Манжи — за этим кроется
что то важное. Если отправил в путь Манли Кашку за этим кроется какой-то скандал». Все побаивались этих пронырливых, как борзые, послов калмыцкого хана.
На чьи же плечи на этот раз тяжким грузом ляжет то, что принес недавно в клубах пыли Саган МанжиРНа плечи казахов, зажатых между калмыками и джунгарами! А больше всех — на плечи подвластных Абулхаиру племен.
Если беда исходила от джунгар — ее терпели все казахи. Если от калмыков и туркмен — несчастья валились на Младший жуз. Возможно опьянев от захвата Туркестана, Сыбан Раптан уговаривает западных своих сородичей: Вы чего лежите-полеживаете? Почему не давите с правого бока, когда я давлю с левого? Пусть у этих сопливых казахов почки вылезут через глотку!» Если это так, значит, казахов ждут новые испытания, новые беды. Нельзя терять время. Нельзя и задевать подряд всех соседей, иначе они сомнут казахов. Пока следует умиротворить задиристых соседей — всех, кроме калмыков. Враждовать сейчас можно только с ними...
Хватит поднимать пыль, топчась на землях Хивы и Каракалпакии, нужно выбираться на простор. Лучше всего к Едилю и Яику. Если сейчас схватиться с калмыками, башкиры и туркмены на время приутихнут, будут выжидать... Другого выхода нет: надо в сторону Жема, Сагыза и Илека двинуть три племени — не меньше,— потом заслониться от джунгар шестью родами шекты и племенным объединением Жетыру. А уж тогда и продвигаться вперед. От башкир и туркмен обезопаситься джигитами под предводительством Есенкула, Назара, Сабытая, Букенбая, вместе же с Есетом напасть на калмыцкие улусы. Остудить заодно горячие головы, предупредить, чтобы не тянули руку к Саму и к подножью Мугоджар — иначе лишатся и рук, и голов...
Но пока рано еще воевать с калмыками. Прежде надо вызнать, о чем договорились контайджи и Аюке-хан.
В любом случае надо вперед послать каракалпаков. Казахи не жалуют их за то, что они тоже пасут скот, хивинцы не жалуют за то, что они тоже пашут землю. Сами каракалпаки только и твердят: «Доколе нам терпеть нападки со всех сторон? Надо откочевывать к горе Кап, пробираться к ней!» Пусть откочевывают, пусть пробираются... Станут требовать, чтобы пропустили калмыки и русские их через свои земли, те им намнут бока: не привыкли они никого пускать, даже зверя и птицу, не то что целый народ! А мы посмотрим, как оно там будет. Нам полезно подождать, понаблюдать...
Абулхаир не слезал с коня. Объехал вокруг все Аральское море. Не пропустил ни одного влиятельного человека, даже из небольших родов, из тех, что забрасывали сети в Сырдарью и Амударью, пахали и сеяли на жалких клочках земли, среди солончаков и колючек. Настойчиво советовал, внушал им, как им жить, как следует поступить вернее и лучше. Не жалел слов, увещевая:
— Вы только пораскиньте мозгами! Вы же не привязаны, подобно нам, пуповиной к Алатау, Кокшетау, Каратау. Это мы с трех сторон окружены исконными нашими землями! Да и то, пока мы кочевали, враг отнял у нас все, что хотел, все смел на своем пути!.. Вас всего-то горстка: вам собраться и сняться с места ничего не стоит. Чего вы сидите, мыкаетесь в этом аду? Все равно ведь вы покинули отчую землю на берегах Сырдарьи. К руслу Амударьи вас ни за что не допустят сытые и надменные хивинцы. Зря только пропадете. Сносите от одних подзатыльники от других тумаки. Почему бы вам не перебраться через Яик и Едиль и не осесть около горы Кап? Там, рассказывают люди, раскинулись нетронутые обширные степи с обильными травами. Народ там обитает вроде вас — мирный. Снялись бы вы отсюда, и мы смогли бы потрепать калмыков, вон они как устроились — вплоть до самого Темира. Если мы промедлим, опоздаем сегодня поколотить калмыков, они завтра снюхаются с джунгарами! И вы, и мы окажемся между двух огней!
Абулхаир немало постарался, чтобы берега Жема и Яика покой покинул. То к ним прибывают кочевья каракалпаков и требуют: «Дайте нам пройти! Мы отправляемся к горе Кап!» То барымтачи из казахов и каракалпаков угоняют калмыцкие табуны.
Из набегов казахи возвращались с добычей для голодных, отощавших людей. Приносили они и новости — пищу для размышлений своим лучшим людям, которые томились в безвестности о том, что происходит вокруг. Топот копыт и вой ветра, конечно, слушать можно, можно гадать — кто, куда, отчего да почему? Однако новости, известия из степи и о степи куда как надежнее и важнее.
Абулхаиру и его соратникам стало доподлинно известно, что калмыцкие тайши вдруг приутихли. Еще недавно кричали, ликовали, кидали в небо шапки оттого, что джун-гарское войско продвигается так неудержимо еще один прыжок, и они переберутся за Арал...