Он поспешно, словно его обожгли, повернулся к Абулхаиру.
Абулхаир весь подался вперед, высоко вздернул подбородок, лицо белое как полотно, а глаза... глаза как у орла, который заметил добычу. Не видит, казалось, хан народа, выкрикивающего его имя, скал, горных склонов, а видит лишь солнце, сияющее в небесной сини.
Никогда прежде не находил Батыр в Абулхаире изъянов, все его восхищало в этом человеке, все — фигура, лицо, движения, поступки, характер. Сегодня же он не находил, не в состоянии был найти в нем ничего, что могло бы вызвать подобное ликование у народа. Неужто же люди ослепли, потеряли способность видеть? Ведь этот гордый и сдержанный в дни унижений, обид, оскорблений и мук человек сегодня, в час своего великого торжества, растерял свою хваленую твердость и сдержанность! Не может совладать с собой, совсем, похоже, лишился рассудка от счастья!
Весь он, Абулхаир-хан, с головы до пят стал вдруг Батыру ненавистен до дрожи. «О аллах, хан-то, любимец народа, совсем спятил!» — подумал Батыр со злым, неведомым ему ранее чувством.
Это была зависть, вспыхнувшая, словно сухая трава в знойную летнюю пору. Не знал тогда Батыр, что это чувство поселится в нем навсегда, будет тлеть в нем как чадящий фитиль вражды и ненависти к Абулхаиру. Батыр осознал все это позже. Однако Абулхаир потерял в его глазах весь свой блеск и величие в один миг, в миг своего торжества. И блеск, и величие для Батыра превратились сразу и безвозвратно в недостатки и пороки.
Выдержка и суровость, бесстрастность в разговорах с друзьями и врагами, умение вытянуть из каждого все, что только тот может сообщить, да еще с таким видом, будто все они истцы, а он, Абулхаир, судья с глазами и устами, не ведающими улыбки, — все это не сдержанность, спокойствие и мудрость, как воспринималось раньше. Нет, гордыня, страшная гордыня, надменность, пренебрежение, даже презрение к людям, доходящие у Абулхаира до того, что никого, кроме себя самого, не считает он за человека!
Наверное, думал Батыр, поэтому очень многие люди так люто ненавидят Абулхаира! Как же можно за это не ненавидеть?
С того дня все и началось... Раньше любой недобрый слушок об Абулхаире, любое недоброе слово он готов был принимать за клевету и оговор. Теперь Батыр с нетерпением и радостью примечал все, что только свидетельствовало или хотя бы намекало на то, что преуспевающий потомок Усеке не так уж идеален и непогрешим, что и он не без изъяна. Батыр ждал любой промашки или ошибки Абулхаира. Не хотел, чтобы представал он перед людьми героем, который ничего не боится, все на свете предвидит, все может одолеть...
Батыр часто мысленно возвращался к битве при Аныракае. Вспоминал Абулхаира в те дни: его лицо, мрачные взгляды, которые он бросал на султанов и сардаров, когда те переступали порог его шатра — шатра главного сардара — на военный совет. Абулхаир слушал всех с холодным, равнодушным видом, будто бы пренебрегал тем, что они говорили, предлагали...
У Батыра тогда опять змеей зашевелилась в душе зависть, и он с горячей, обжигающей неприязнью думал, что хан чересчур возгордился. Абулхаир ловко поставил на место вездесущего наглеца Барака, этому Батыр, конечно, был рад. Но не ожидал Батыр, что и его постигнет та же участь. Абулхаир и его безжалостно положил на лопатки перед врагами, которые и так шептались постоянно, что он, Батыр, слепое орудие в руках Абулхаира.
Вот когда змея в его груди издала злобное шипение и превратилась в тяжелую, как свинец, лютую ненависть. Неизбывную до последних дней жизни ненависть...
На следующий день после того проклятого военного совета Батыр дрался как лев! Заслужил восхищенные взгляды Абулхаира и других султанов и батыров. Он словно доказывал каждым своим ударом, каждым взмахом своей сабли, что он не смирный верблюжонок, с которого легко можно состричь шерсть!..
В тот день Батыр почувствовал, что не сможет больше жить под тенью Абулхаира. Понял, что единственный способ уязвить этого гордеца и песком засыпать глотки сплетникам-сородичам, заставить их прикусить языки — держать самому свой повод, стать хозяином в своем улусе.
После Аныракайской битвы Батыр затаился у себя в ауле, не подавал Абулхаиру вестей о себе. А тот будто бы и не заметил его отсутствия, не обеспокоился его молчанием.
Когда до Батыра дошла новость, что хан снарядил в Россию послов, да не просто так, а с какой-то очень важной миссией, чуть ли не с предложением о союзе, султан решил, что в этой обстановке ему лучше всего держаться от Абулхаира подальше. Многие тогда недоумевали, сомневались, прикидывали в уме: «Русские цари отвергли и Тауке, и Кайыпа. Станут ли они внимать какому-то Абулхаиру?»
Батыр надеялся, что на этот раз Абудхаир упрется лбом в стену. Авторитет его разольется перед народом, словно айран из чаши, на которую нечаянно наступили. А после этого, глядишь, Абулхаиру придется расстаться с должностью главного сардара. И с возможностью занять пустующий после смерти Болата трон...
Многие казахские бии с нетерпением ждали момента, когда Абулхаир споткнется, а то и сломает себе шею!
И вдруг по степи вихрем пронеслась весть: к Абулхаиру едет русский посол!
Два дня Батыр не мог есть, все истязал себя мыслью: «Вот уж поистине, если счастье привалит, так привалит. Оно, счастье, как распутная баба: ему все одно, к кому липнуть».
Батыр извелся, похудел, потерял сон и покой. Абулхаир теперь возгордится, вознесется еще выше. А уж если русская царица пойдет не только на союз с казахами, а примет казахов в подданство, то, ясное дело, отдаст всю степь во власть Абулхаиру. И золотой трон казахов тоже ему достанется! Свершится то, чего больше всего опасались все тюре после смерти Болата! Недаром они молчали о пустующем троне, троне без владыки, так долго: Абулхаир, куда ни кинь, был самым достойным тюре.
Если бы казахские улусы объединились и выбрали главного хана, то он имел бы право вести переговоры с послом русской царицы. Но когда у казахов было меж собой согласие? Каждый из тюре мечтает о троне! И никто не согласится уступить его другому, тем более — Абулхаиру! И ему, Батыру, не уступят, хотя он сын Кайыпа! Все беды от зависти ко всем и каждому! От вечных разногласий и распрей, которые так ненавистны Абулхаиру.
Когда стало известно, что царский посол добрался до Уфы, потомки Жадика зачастили в аул Батыра. Приезжали тайком, уезжали тоже тайком. Каждый желал знать, что думает сын хана Кайыпа о столь непомерном возвышении потомка Усеке, об этом выскочке Абулхаире, перешагнувшем, не считаясь с ними, через их головы. Батыр увиливал от прямых и определенных ответов, он понял, что все пока считают за благо затаиться и выжидать.
Батыр решил затаиться, посмотреть, чем кончится затея хана.
Однажды к нему неожиданно нагрянул султан Нияз. Оказалось, его послал Абулхаир и велел передать следующее: «Неужели сын Кайыпа, человека, который состоял в переписке с царем Петром, не выедет встречать русского посла?»
Батыр глубоко задумался: неспроста прислал хан к нему Нияза. Зачем ему просто так делить честь и славу с кем бы то ни было? Видно, в царском дворце не забыли Кайыпа, и Абулхаир знает, что его спросят: «Есть ли среди вашего окружения потомок Кайыпа?»
Если это так, вряд ли сам Абулхаир питает к Батыру горячую любовь! Зачем же ему тогда упираться? Если русских не интересует больше никто из потомков Жадика, кроме него, Батыра, зачем ему прятать свою удачливую голову в тени? Умнее всего взять с собой свиту из лучших людей подвластных ему родов и вместе с молодым султаном Нурали отправиться навстречу русскому послу... Чем, однако, все обернулось?! Оскорблением со стороны какого-то ногайца! Выкрест проклятый поздоровался как положено с одним лишь сынком Абулхаира! Остальных едва удостоил кивком.
Батыру казалось, что он не подал виду, как он уязвлен, какую боль и обиду ощутил, будто кто шилом пронзил ему сердце. Но разве скроешь что-нибудь от своих ближних, от тех, кто следит за каждым твоим вздохом.
Едва они отъехали от ханской ставки, как один из биев подсыпал соли на его рану:
— Воистину, мудра поговорка: если будешь сватом пса, то наешься на его тое дерьма. Этот посол даже не заметил нас, будто мы пыль какая-то на сапогах Абулхаира!
Он угадал, что было на душе у всех биев и родовитых баев и батыров, которыми так неосмотрительно пренебрег русский посол.
Они добрались до Майтюбе мрачными и насупленными, словно после похорон. Решили, что не позволят хану встречаться с посланцем России и вести с ним переговоры наедине. Пусть ногаец не воображает, что они, лучшие люди степи, псы какие-нибудь безродные.
Абулхаира их требование застало врасплох. Он не нашел сразу достойного ответа, и это еще больше подхлестнуло обиженных, разозленных биев.
— Я и на том свете не забуду, как поступил с нами этот презренный ногаец! — кипятился Баймурат, готовый последнего коня отдать ради того, чтобы только повздорить да поспорить. — Заметил одного сопляка Нурали. Этот наглец не ведает, куда и к кому он пожаловал. Небось привык там у себя вилять задом перед своей царицей-бабой. Мы ему покажем, кто здесь правит народом!
— Верно говоришь, Баймурат, верно! Сделаем все, чтобы этот паршивый гордец лишился сна и покоя! Уж мы с ним посчитаемся за пренебрежение...
— Верно-то оно, конечно, верно, да дело не в ногайце. Виной всему Абулхаир.
— Ясно, он! Мог бы через своих послов уведомить русских о наших обычаях.
— Да вы что? Разве ему выгодно сообщать своим союзникам, что казахами правят бии, а не хан?
— Никак не выгодно! Царица тогда не захотела бы иметь с ним дела!
— Пусть этот ногаец на своей шкуре убедится, у кого власть в руках — у нас или у Абулхаира.
— За ними нужен глаз да глаз. Свет не встречал другого такого плута, как Абулхаир. Он хоть муравьем проползет, а что-нибудь придумает! Надо следить за ним в оба!
— Ну, тут уж на меня положитесь! Я постараюсь!— выпятил грудь Баймурат. — Если он даже в комара превратится, я не дам им встретиться. Не позволю!
О Баймурате шла слава как о человеке, который, едва услышав о враге, мчится ему навстречу, забыв надеть кольчугу. Как о человеке, который ради спора может отставить в сторону чашку, наполненную нежным жирным мясом. Баймурат всегда выполнял свое слово, даже оброненное им неосторожно. Он и вправду не давал людям хана сделать шага в стане посла... Поскольку Баймурат сам напрашивался на скандал с Абулхаиром, Батыр и его окружение решили:
— Подождем. Поглядим, чего добьется этот забияка. Зачем нам вмешиваться, когда скандал вспыхнул в близких к хану аулах? Нам выгоднее слегка подзуживать этих глупцов, чтобы не остывали...
Баймурат развернулся, разошелся вовсю! И если бы ему не вернули двух джигитов, попавших в руки хана, он, пожалуй, увез бы, перекинув через седло, и самого царского посла! Довольный тем, что нагнал страху и на хана, и на посла, Баймурат убрался на время восвояси.
Бии стали ломать голову, что бы еще такое придумать, чтобы встряхнуть, как овечью шкуру, посольство и ханскую ставку. Им помог случай.
Как-то бий Жалтыр повстречал на дороге джигита Байкару, который возвращался с охоты на зайцев. Байкара был горяч и вспыльчив, больше всего на свете любил он быстрых коней и гончих собак.
— Байкара, не заезжал ли ты в ханский аул? — будто невзначай поинтересовался коварный Жалтыр.
— А чего я там не видел?
— Там гостит посол из России.