Не знаю чему, но я обрадовался, помню это очень отчетливо. Выходит, думал я, то, что принимал я всегда за нерешительность и слабость нашего хана, есть та самая необходимость, о которой толковал мне Матэ… Чего, однако, добился хитростью Тауке?»
Абулхаир вернулся из воспоминаний о своей молодости, о вещем том дне, в день настоящий. Но нить их не прерывалась. Она вела его к выводам, открытиям, которые он был в состоянии сделать теперь, уже зрелым человеком.
За ту пору, что Тауке был на троне, в соседней Джунгарии сменились два правителя – два контайджи. Оба не давали казахам жить в мире и спокойствии. Тауке вел себя тихо. Его военачальники отвечали набегами на короткие набеги джунгар. Какая бы опасность ни угрожала народу, из уст Тауке ни разу не вырвался боевой клич: « Аттан! По коням! » Целых тридцать пять лет казахи не садились на боевых коней ради большой, великой битвы – весь период правления Тауке. Прежде казахи не знали такого длительного затишья. В былые времена вспыльчивые степняки даже на окрик отвечали ударом. Их словно подменили: они стали вялыми, равнодушными.
Утихли раздоры с соседними народами, среди самих казахов разногласия стали менее заметными… Тауке каждый раз вещал о мире и спокойствии. С уст биев тоже не сходили два этих слова. Посиживали себе, будто кто приклеил их задницами к месту. Будто камчи им были даны лишь для того, чтобы бросать в круг на советах, прося слово, а не боевых коней нахлестывать. Остальные казахи брали с них пример, тоже сидели будто в дреме. Боевые пики, похоже, только для того и существовали чтобы, переломив их о колено пополам, погонять ленивых и упрямых ишаков… Люди же обряжались в кальчуги ради щегольства, стрелы брали в руки с единственной целью – стрелять по мишеням на празднествах в честь обрезания младенцев или на свадьбах. Изнывающие от безделья джигиты не находили для себя иного занятия, как шастать по аулам, в которых расцветали смазливые девушки.
От того, что меньше стало набегов, а стало быть, и убитых, реже совершались долгие обряды жаназы – похорон. Косяки и отары тучнели, разрастались. Начали казахи богатеть на глазах. Только не очень-то верили они в свое богатство: считали, что враги завтра угонят его в свой дом.
Чем больше становилось врагов, чем сильнее наглели они, тем чаще собирались люди на совет у своего хана Тауке. Бывало, целый месяц бушевали, гудели на этих сборах люди. Того и жди, что примут решение: « Завтра же отправляемся в поход, готовьте оружие! » Ан нет! Опять во весь опор, развевая полы чапанов, скачут послы Тауке на Тобол, к русским воеводам. И так каждый раз – пока одно из посольств Тауке не попало в руки джунгар. Это событие настроило многих против велеречивого Тауке, вроде бы потеряли смысл сборища на Куль-тобе… Абулхаир, и не он один, тогда злился в душе на Тауке, на его нерешительность.
У Тауке же, оказывается, просто не было тогда иного выхода. Не на кого ему было больше надеяться, не на кого уповать! Только на русских, расположившихся вдоль Тобола! Лишь они, был уверен Тауке, могут остановить, пресечь отчаянные набеги врагов, которые каждый день разминали своих коней под боком у казахов! Другие соседние народы и ханства поменьше, чем казахское, сами надеялись на казахов!
Небось Тауке раздирали противоречия! Наверное, и он не спал ночами, искал выход… Пойти войной на врага? Что это дало бы казахам? Они и так еле-еле оправились от набегов и смертей, от междоусобиц! Если будет мир, стада их увеличатся еще больше, раздоры и распри, может, совсем прекратятся. После того как народ окрепнет, его легче будет сплотить. Ввязаться в битву раньше срока – враг разгромит казахов. Пусть набираются сил, растят детей – народу нужны воины крепкие, сильные… Вот и выжидал Тауке, тянул и хитрил.
Однако враги не дремали. Они мешали Тауке осуществлять его замыслы. Не велось – что правда, то правда - битв, которые как клещ впивались в тело народа. Такие битвы остались в прошлом, при долговязом Есиме и бесстрашном Жангире. Не налетали джунгары лавиной – крались мелкими кошачьими шагами, но успели вон сколько сделать их! Раскинули хищные свои крылья над огромной казахской землей. Враг, вкусивший радость победы, награбивший много добра, не будет довольствоваться малым, не будет впредь продвигаться мелкими кошачьими шагами! Прыгнет однажды на грудь, вонзит в горло степнякам острые когти. Много ли толку будет от хитростей да лисьих повадок, если враг поглотит всю степь?.. Матэ, почитавшийся среди казахов как мудрый оратор, внушал Абулхаиру: надо следовать примеру лисы, держать в голове шестьдесят две хитрости… Разве одними хитростями да уловками укроешь народ от ветра войны?
Матэ хотел, чтобы он, Абулхаир, как можно раньше понял, накрепко усвоил науку: « Юные годы следует употреблять не на битве с врагом, а на то, чтобы обучиться хитростям, гибкости, даже изощренности! Потому что не будет толку от бессмысленного риска, от безрассудного гнева. Надо искать свой путь. Время диктует выбор действий!» Матэ хотел помочь ему советом! Знал проницательный аксакал: позиции Абулхаира не так уж сильны. Не очень-то народ жалует молодого тюре почтением да вниманием. Как же иначе! Аллах не дал ему удачи родиться от старшей жены. Уготовил ему долю всегда оставаться сыном из младшей ветви рода… Умудренный богатым жизненным опытом, Матэ намекал ему: противопоставь сильному грозному роду хитрость! Лишь с ее помощью ты вырвешься вперед, одержишь победу! Для этого всегда будь на виду у всех, встань в полный рост, покажи, на что способен, - но только умно, осторожно!..
Совет Матэ дорогого стоил! В былые времена этот аксакал владел умами всего степного народа. Это потом он, как летучая мышь, схоронился в одинокой своей юрте. Но ум его всегда оставался высоким и зорким… И всегда Матэ, сколько помнит себя Абулхаир, относился к нему с отцовской теплотой. Султан не сразу понял, в чем причина этого. Только после того как Матэ и Патшаим разгадали ему предзнаменование, он догадался: « Значит… значит… аксакал уже тогда догадался о моих тайных думах и желаниях. О глубоко сокрытых от людей стремлениях. Ну и старик! Все прочел в моей душе, до самых ее тайников добрался! Неужели такое возможно? Возможно, значит! Чему же я удивляюсь теперь? Ведь моя еще самая с ним встреча осталась неизгладимой в сердце и памяти Матэ!»
Да, эту встречу не забудет и он, Абулхаир. Разве такое забудется!
Дети Осеке – одного из младших сыновей Джанибека, основателя казахского ханства, всегда были ущемлены в правах, обойдены в почестях. Как представители младшей ветви династии, они вынуждены были терпеть немало обид. Свои обиды они вымещали на четвероногих обитателях степи. Все они отводили душу на охоте. Все были отменными охотниками; о еде забывали, когда заходила речь об охоте…
Не было иных развлечений и у юного Абулхаира. В охоте, в скитаниях по степи, в поисках добычи Абулхаир открыл для себя множество незнакомых место, познакомился с новыми людьми. Среди них были джигиты, принадлежавшие к белой и черной кости. дорога свела его с людьми, никогда не выпускавшими из рук соилы, на которых, казалось, кровь не успевала высыхать… Абулхаир не чванился, не заносился перед лихими джигитами, не похвалялся своим происхождением. Ночевал в их тесных лачугах, спал прямо на разостланных жестких шкурах. Ел из одного котла с ними сорпу, хотя сорпа из архара была ему непривычна, ее резкий, буйный какой-то запах ужасающе бил в нос. Он смешивался с простым людом, как молоко в одном казане.
У юного Абулхаира еще усы толком не пробились, а он уже понял: в тяжкие времена эти отчаянные люди с увесистыми дубинками, с хлесткими камчами в руках – защита от врага. Раньше их посылали на барымту во враждебные аулы, когда казахи вели распри из-за всякой мелочи. Когда же в степи запахло кровью и дымом, когда табуны и отары казахам приходилось погонять не хлыстом, а копьем, эти люди были самой прочной и надежной опорой для народа, для ханов, султанов и биев. И для него, Абулхаира, тоже.
Абулхаир не возил за собой свиту, когда был юношей. Какая свита у султана из захудалого, не имевшего реальной власти рода? Злобных опасных врагов, которые могли бы подстеречь его на узкой дорожке, тоже не было: кому он нужен?
Абулхаир натягивал на ноги башмаки из грубой сыромятной кожи, накидывал на плечи старый чекмень, вешал на луку седла мешочек-талисман и отправлялся куда глаза глядят. Мешочек при нем не простой – с сорока высушенными костями: по древним преданиям, они обладают волшебной силой, оберегают путника от напастей и бед – ничего с ним не страшно! Попробуй разбери – султан он или простолюдин, в одиночестве странствующий по степи!
Абулхаир любил ездить тихой рысью, от которой, как в народе говорится, и конь не взмокнет, и всадника не растрясет. Так ему хорошо думалось, легко было примечать все, вплоть до мелочей, что попадалось в пути.
Как-то дорого вывела Абулхаира к тесному ущелью, которое пряталось среди гор. Справа и слева от тропы серели настороженные, будто опасавшиеся друг друга, скалы. Рядом с тропкой – быстрый певучий ручей. Своей легкой, непритязательной песней он казалось, пытался развеселить мрачные скалы. С их вершин неторопливо, точно приветствуя путника, проделавшего долгий путь по скучной и сонной степи, взлетали птицы. В отдалении куковала кукушка.
Абулхаир осторожно продвигался по узкой тропинке, огибая огромные валуны, уткнувшиеся своими массивными телами в землю и в ручей. Абулхаир заметил на валунах чьи-то свежие следы – они были влажными. Конь не ленился, резко устремился вверх по тропинке. Вдруг слева от Абулхаира раздался шорох. На тропинку посыпались камни. Конь остановился как вкопанный. Абулхаир поднял голову. Над ним были две скалы, напоминавшие двух сказочных птиц. И они будто тянулись одна к другой. На вершине левой скалы надменно и гордо застыл громадный рогач. Он стоял так, будто был хозяином всего сущего.
С детства Абулхаир ненавидел надменность, ни с того ни с чего выпяченную от самодовольства грудь колесом, у людей ли, у животных ли – все равно. Ему претили чванство и самоуверенность. Когда Абулхаир сталкивался с теми, кто как бы олицетворял эти качества, он едва сдерживался, чтобы не сказать им что-нибудь резкое и обидное. Он всегда сдерживался, гасил свои чувства, и они оседали в его сердце. Он схватился за колчан, вытащил стрелу. Стремительной змеей устремилась она вверх, разрезая своим свистом застоявшуюся тишину ущелья. Заполнявший собой небо рогач рухнул в ущелье. Четыре его ноги вскинулись, поднялись вверх, будто одновременно взметнувшиеся копья.
Абулхаир почувствовал смятение: он и жалел красавца-рогача, погибшего так нелепо, и гордился своей меткостью.
Вдруг на вершину скалы выскочил, как горный орел, всадник на чубаром коне. Выскочил и помчался вниз, увлекая за собой камни, прямо к подстреленному рогачу.
Всадник остановился рядом с добычей Абулхаира, спрыгнул с коня, полоснул неистово бившееся рогами о камни животное ножом по горлу. Потом наклонился к ручью, стал смывать с ножа кровь и тут же резко отдернул руку, чем-то пораженный.
Абулхаир с интересом наблюдал за джигитом: « Кто же этот человек на коне тигровой масти? Верно, какой-нибудь баловень, любимец благородного отца?» Внимание султана привлекла необычная одежда незнакомца – вся она была из выделанных звериных шкур. Всадник на чубаром коне, в этаких странных одеждах.
Абулхаир громко кашлянул. Джигит уставился на него. Глаза его сверкали злым огнем. Абулхаир рассмотрел его лицо – широкий лоб, задорный нос, круглое лицо.
- Почему ты набрасываешься ястребом на чужую добычу? – спросил Абулхаир и сделал на встречу джигиту несколько шагов. – Мне известны обычаи! Уж если встретил я тебя, путника, то уступлю свою добычу – сыралги!
И не попросишь, все равно уступлю – древние не зря придумали сыралги!
Джигит вспыхнул до ушей. Теперь его глаза метали молнии.
- Не пойму я что-то! Ты что, с неба свалился? И о чьей это добыче ты тут говорил?
- О той, что у твоих ног. – Абулхаир оставался невозмутимым.
- Кто, по-твоему, ее подстрелил?
- Я! Кто же еще?
Джигит насупился. С нарочитой медлительностью он вытер о рукав нож, засунул его в ножны. Сначала он, потом Абулхаир взглянули на убитого козла. В его теле торчали две стрелы, кровоточили две раны. Одна стрела торчала подмышкой, другая выбила глаз. В той, что попала в глаз, Абулхаир узнал свою стрелу.
Незнакомец махом вскочил на коня.
- Эй, почему же ты не забирашь? – удивился Абулхаир.
- Тебе дарю! – в звонком голосе джигита прозвучала гордость и насмешка. Огрев плетью коня, он поскакал прочь.
Абулхаир смотрел всаднику вслед, сожалея, что не смог задержать его, завязать разговор. Странный джигит, чем-то он заинтересовал Абулхаира. « Однако, сколько можно торчать над козлом вывалившим язык! – подосадовал на себя Абулхаир. – Что я в самом деле как полуденная тень, застыл, с места не могу сдвинуться!» - Он взгромоздил козла на лошадь и двинулся в том же направлении, что и незнакомец.
Когда он выбрался из ущелья, то увидел впереди всадника на чубаром коне. Так и скакали они вроде бы вместе и вроде бы врозь, пока не приблизились к одинокой невзрачной юрте.
Юрта была раскинута в прохладной и широкой ложбине. Всадник спешился и скрылся в юрте. « Ясно, это его дом! – решил Абулхаир. – Иначе, прежде чем войти, он спросил бы разрешения. Однако странно, что никто не вышел, не встретил его. Нигде не видно пасущейся скотины, не слышно собак!»
Абулхаир тихонько подъехал к юрте и подал голос:
- Есть с кем поговорить?
- Пойди-ка, встреть гостя! Донесся до него усталый голос.
Из юрты показался все тот же джигит. Он молча взял у него из рук повод, стал опутывать коня. Абулхаир стащил с коня рогача, опустил справа от входа в юрту, оглядевшись прежде по сторонам: нет ли все-таки поблизости пса, не дай бог попортит добычу!
За порогом темнели два громоздких предмета, по форме напоминавшие чашу. Для кого такие чаши могли предназначаться? Для собаки – чересчур велики, из них и льва накормить можно. Молодого султана разбирало любопытство. Он вгляделся попристальней и понял, что это не чаши, а старые изношенные ичиги.
Теперь, кажется, Абулхаир начинал смекать, где он, у кого в гостях оказался: « Люди говорят, у него даже пса нет…»
Джигит поджидал его у входа, перекинув чиевый полог, служивший дверью, за плечо.
- Ассалаумалейкум! – вежливо вымолвил Абулхаир и вошел с поклоном в юрту.
- Аликсалам! – ответил ему тот же немолодой усталый голос.