— Куда там, ещё бы! — сокрушенно махнул рукою Володя.
— Ну, живи, — «разрешил» староста. — Я вас тут не обижу, поставлю… к-кому же, однако, поставить? — консультируясь, обратился он к заседателю.
— Может к Андрону Седых? — подсказал тот. — Избушка у них пустует.
— У Седых богомольно и чисто… Однако, сведи к Седых, не откажут: изба-то без дела, верно. — Он опять обратился к Володе: — Ну, живи, коль начальство прислало… Да чтобы порядок! — вдруг напустив строгий тон, сказал он внушительно. — Язви те… Смотри у меня — мужиков не мутить. Становой у нас знаешь каков? Чуть что — не к исправнику, а в губернию пишет. А напишет — тебя еще дальше, в Якутку зашлют… Намедни двоих закатали!
Володя смолчал.
— Ты что же, сирота, так, в этаком жидком пальтишке, и зазимуешь? — спросил староста, вдруг с сочувствием взглянув на выцветшую гимназическую шинель Володи. — Деньжонок-то хватит на шубу? Ведь так у нас нипочем и замерзнешь!
Он критически осмотрел нехитрый багаж Володи, в котором никак не могла быть уложена шуба.
— Надеюсь, пришлют, — скромно сказал Володя.
— Пожиточек тощий, однако! Руки-то годны на что?
Володя не понял.
— Ну, руки-то, руки!.. Полезное можешь работать? Сапожное дело или там что-нибудь как?
Заседатель пренебрежительно усмехнулся.
— Гим-на-зист, одно слово, Миколай Федотыч! Какая уж польза от них? Один грех!.. Пойдем, гимназист! — позвал он Володю, берясь за скобу.
— Постой, — осенило вдруг старосту. — Сядь-ка да косточки брось мне. — Он повернул счеты к Володе и пояснил: — Недоимок!
Володя защёлкал счетами, бегло посматривая на столбик цифр.
— Пятьсот шестьдесят семь рублей тридцать восемь копеек, — сказал он итог.
Староста сверился со своей бумажкой, пораженный быстротой и точностью операции.
— Грамотность, язви те! — одобрительно сказал он. — Ну, иди поздорову…
Изба Седых, куда староста направил Володю, была велика и в первый миг показалась даже слишком просторной.
Володю встретил суровым взглядом высокий чернобородый, лет тридцати с небольшим, чалдон в синей косоворотке под ватным жилетом, в пудовых сапожищах, с картинно расчесанными русыми волосами.
«Из древних землепроходцев», — подумал о нем Володя и поздоровался.
Аккуратно разложив на столе охотничий порох и дробь, хозяин сосредоточенно набивал патроны.
— Здравствуйте. Лба-то не крестишь? — строго спросил он Володю, едва успевшего переступить порог. — А как звать?
— Владимир.
— По отчеству как?
— Владимир Иванович.
— Скажешь, русский, однако, выходит! А лба-то не крестишь, Иваныч! Как так, однако? Из ентих?
— Из «ентих», — в тон хозяину отозвался Володя.
— На три года?
— На три года.
— За книжки?
— За книжки.
— Разболокайся, сушись. Папаша придет. Как папаша укажет.
— Я пойду, Андроныч? — сказал заседатель.
— И ступай. Не сбежит без тебя, однако.
— А коль ваш папаша не захочет меня держать? — возразил Володя.
— На двор не погоним, однако: русские люди. Покормим, ночуешь, а там разберут, куда, — отозвался охотник. — К кузнецу не водили? — спросил он заседателя.
— Федотыч-то к вам указал, — возразил тот.
— Разболокайся, одежку у печки повесь да садись. Хозяйки придут, покормят.
Хозяин кивком указал Володе скамью, на которой сидел сам.
Заседатель вышел. Володя скинул сырую шинель, повесил у печки, сел к столу.
— На охоту? — спросил он, чтобы прервать молчание.
— Припасаю, — кратко ответил хозяин, не отрываясь от дела и забивая патрон войлочным пыжом, какие кучей были насыпаны тут же, вырезанные из валявшихся рядом изношенных пимов.
Володя осматривал комнату: полки с посудой возле печи, тяжелый резной шкап, окованный железом сундук, по-сибирски «укладка», длинный широкий стол, скамьи с подголовниками, полати, узорчатая, резная прялка в углу, свисающая с потолка люлька…
— А что же часы не идут? — спросил Володя, остановив свой взгляд на старинных, с боем стенных часах.
— Должно, притомились, — эпически заметил чалдон.
— И давно?
— С год, может, и больше. Ты смыслишь в них?
— Чего же не смыслить-то? Разберу! — отозвался Володя.