— Еврей! Либо хозяином будь, либо вон из Москвы. А у него тут дочурка попала учиться в гимназию. Хочет, чтобы окончила. А недавно к нам околоточный входит: «Хозяин, пойдёшь у пристава на квартире замки поставить». И пошёл. Поставил, запасные ключи изготовил, да так и шабаш, ни копейки! Тут было два дня без угля сидели — ни ковать, ни лудить, и холод собачий… Мы с Сережкой смеёмся: «Самсон Абрамыч, мы в полицию против тебя пойдём, чтобы вступилась за наши права…» Так что же думаешь — в шутку, не в шутку, а к нам принесли из «Общества рабочих механического производства» листовку: зовут девятнадцатого «почтить общим шествием память государя-освободителя с возложением венка на памятник».
— Неужели рабочие все же пойдут? — спросила с сомнением Аночка.
— А куда же Федот с Лизаветой денутся? Думаешь, с нами будут?! — откликнулась Маня.
— Я думаю, завтрашний день может многое решить: придут к нам на помощь фабричные или одних нас покинут, — вздохнула Аночка.
Так говорили они до глубокой ночи, когда уже не осталось надежды на то, что будет весть от Савелия.
Саша ушел к себе, Аночка не ложилась, еще ждала.
— Брезгуешь лечь, на подушку? — сказала Маня. — Я застелю. Полотенце есть чистое, хочешь?
— Ой, Маня, да мне не до сна, — говорила Аночка сонным голосом, сидя возле стола.
Маня заснула. Аночка задремала, уткнувшись носом в какой-то бульварный роман без начала и без конца.
Утром, часов в шесть, в окно постучали. Явился посланец Савелия, который сказал, что всюду к фабрикам движутся солдаты, полиция.
— Тот человек повидался со всеми, с кем надо, и листовки пустил, но ни за что ручаться не может. Надо, чтобы сюда приходили от вас с вестями о том, что творится в университете. Тот тоже пришлет сюда узнавать. Если станут студентов бить, то все равно, мол, силой прорвёмся на выручку. А без крайности лучше силы рабочих сберечь…
Аночка помчалась на явочную квартиру, к Ивану Иванычу.
Тот уже ожидал. Она рассказала, что знала.
— Вам, товарищ Аночка, придется занять наблюдательный пункт у рязанцев в Лоскутном с двумя товарищами. На сходку лично вам не ходить, а следить оттуда, что будет. Найдите сами себе двух надежных помощниц, лучше женщин. Полиция верно уж будет на улице караулить студентов. По ходу действий дадите вести Савелию.
На углу Лоскутного, против Манежа, жили трое немного знакомых Аночке медиков. В одно окно из их комнаты был виден старый университет, в другое — Манеж и новое здание университета. «Анатомический театр в трех минутах ходьбы», — бывало, хвалились они своей квартирой. Уходя на сходку, один из них взял револьвер.
— А это зачем? — спросила Аночка.
— Мало ли что… Не мешает для обороны. Будут драться — и мы не посмотрим…
— Девочки заняли наше жилье под какой-то таинственный штаб, — пошутил второй.
— А вы не шутите, коллега, такими словами, не стоит, — строго остановила Аночка, оставаясь одна на своем наблюдательном пункте и даже с биноклем в руках.
В окно было видно, как подходили к университету студенты, курсистки. Ни войск, ни полиции не было, кроме обычных городовых на постах. Молодежь проходила в ворота, входила в здание. Все было спокойно и тихо.
По уговору с Аночкой явились Галя Косенко и Лида Самаркина.
— Публика сходится с Охотного, от Никитской — со всюду, — сообщила Галя, запыхавшись от ходьбы.
— Кто же так говорит — «со всюду»! — заметила Анечка, не отрываясь от своего бинокля. — Знаете, девочки, надо было нам с вечера посадить здесь наблюдателя: по-моему, в Манеже засада жандармов и казаков. Уже третий раз к воротам подходит пристав и говорит через щелку, потом так лихо берет под козырек перед закрытыми воротами Манежа и так пристукивает каблуком, что там, должно быть, кто-то повыше чином. Вот и опять: посмотрите скорее.
Аночка отдала бинокль, и Галя увидела то же.
— Козырнул и прищелкнул, воистину как баран на новые ворота! — со смехом заключила она, возвращая бинокль.
— Ой, Галя, смотри-ка, ведь там, за Манежем, разъезжают казаки, — позвала Аночка.
— Они! Только прячутся… А публика смотрит на них из Александровского сада. Я выйду взгляну поближе.
— Попробуй, однако, из тех ворот, не из этих. Вот, шалью накройся, бутылку возьми из-под постного масла. Вот так. Лидушка, ты там наблюдай, пока я ее наряжаю.
— Полиция! — в испуге крикнула Лида, как будто полиция направлялась к ним в комнату.
Аночка бросилась к ней и схватила бинокль.
— Вот так история! Как горох рассыпались всюду городовые! Галя, пора! Одевайся. Запомни адрес, иди поскорей. Вот тебе на извозчика, — деловито распоряжалась Аночка. — Но до самого дома не езди, сойди у Грузинской. Постучишься в окошко. Вот тебе три бумажных цветка, передашь их цветочнице Мане, расскажешь, что сходка уже началась, что в Манеже, должно быть, засада и университет оцепляют.
— Понимаю.
— Ну, Галя, беги, — послала Аночка. — А если Маня сама еще ничего не знает, то все равно приезжай обратно. Там скажи, что как только будут новости, так мы опять сообщим. Да пусть она даст тебе и ещё цветочков с собой. Может быть, посылать придётся кого другого, если из нас кого-нибудь арестуют.
Галя уехала.
Около двух часов дня вышли университетские дворники запирать ворота университета. Целая рота городовых выстроилась по улице. Раздались пронзительные свистки, какая-то схватка в воротах, полиция бежала в помощь толпе городовых. Посторонняя публика плотной толпой наседала с Никитской. Ее оттесняли конные жандармы.
Аночка наблюдала, дрожа от волнения.
Наконец распахнулись ворота Манежа, и в строю вышли две роты солдат с ружьями. Что-то громко командовали офицеры. Солдаты выстроились шпалерами от университетских ворот до Манежа, и между рядами солдат полиция погнала в Манеж группу студентов… Погнали?! Опять… Аночка чувствовала, что надо немедля мчаться куда-то самой, самой врываться на фабрики, звать рабочих, кричать, что творится такое насилие!
Посторонняя публика с панели рванулась на помощь к студентам, что-то возбужденно крича городовым и солдатам, но набежали еще городовые и стали хватать людей из публики, вталкивая в поток студентов и подгоняя к. Манежу…
Однако странно: вот все и кончилось! Провели небольшую кучку студентов — и всё. И солдат уже отвели к стороне, построили у Манежа в ряды… Полицейские пристава прохаживаются, отгоняя толпу любопытной публики.
— Лида, возьми бинокль. Наблюдай, пока не стемнело, и записывай всё, что увидишь, — распорядилась Аночка. — Галя что-то долго не возвращается. Я поеду «туда» сама. Ты запомнила адрес, куда сообщать? Вот тебе искусственные фиалки, вместо пароля для Мани-цветочницы… Если я через час-полтора не вернусь, то спеши с сообщением «туда».
Аночка быстро оделась, но любопытная публика и полиция уже наводнили переулок, в воротах кучкой стояли городовые.
— В аптеку пройти, — на вопрос пристава пояснила Аночка, вспомнив, что у нее есть с собой случайно оставшийся Клавусин рецепт.
— В какую? Куда? — добивался пристав.
— Господи, да в какую вам больше нравится, сударь, — на Тверскую, на Моховую, к Никитским. Мне нужно в аптеку. Хотите — пойду к Феррейну, какая мне разница! Вы с ума сошли с этими вашими студентами, чтобы вам всем вместе с ними…
— Ба-рыш-ня! — внушительно сказал пристав. — Вы оскорбляете…
— Никого она не оскорбляет! — зашумела вокруг публика. — Она сказала, что все посходили с ума. И правильно! Что за город у нас получается?! Человеку в аптеку надо — его не пускают!.. Другой, извините, в баню идет — его тоже ловят… Вот тут господин не может домой пройти, на. Никитскую…
— Барышня, проходите направо, идите в какую хотите аптеку, только туда, туда, на Тверскую. По Моховой и Никитской нельзя.
Аночка проскользнула в толпе.
Обогнув Лоскутную гостиницу, оглянулась. Из Охотного ряда было видно войска, полицию и жандармов вдоль всей Моховой. Надо было разведать, что делается на Никитской. По Тверской до Газетного и там на Никитскую она шла деловым, торопливым шагом.