Ударит меня и заплещется в сердце моем.
Здесь километрах в двух, в деревне за озером, имеются развалины церкви. (Неделю назад ходил туда и осматривал. Круглый купол, изнутри, как в песне - синий с золотыми звездами. Правда, совсем облупившийся. В церкви, видимо, когда-то устроили мастерскую: на полу среди битого кирпича валялись детали тракторов. Но потом забросили даже мастерскую.)
Сейчас, после заката, церковь сделалась почти неотличимой от крон разросшихся вокруг нее деревьев. По причине округлых очертаний купола и колокольни, лишенных луковиц.
Пейзаж вокруг озера по вечерам абсолютно булгаковский, в стиле предпоследней главы "Мастера и Маргариты". "Туманы земли, ее болотца и реки." И, соответственно, далекие огоньки чахлого желтого цвета в деревне. Туман зарождается над поверхностью озера, поднимается и затопляет расположенные на его берегах рощицы и заросли кустарника, верхушки которых после этого становятся похожими на островки в море. А затем все скрывается в темноте.
-
(*) (24) Так кто же, все-таки, по-твоему, хуже: Гитлер или Сталин? Только честно?
(*) (25) Вскоре, однако, эту дачу конфисковали, причем без суда, в административном порядке, как они теперь делают. И прямо не знаешь - ужасаться таким вещам (хоть и советские, а все же - капиталисты) или наоборот - радоваться (не капиталисты, прошу прощения, а рабовладельцы).
(*) (26) И новый хозяин дачи до сих пор не может ее достроить. Андропов, наверное, так их напугал, что они со страху отдали эту дачу не тому, кому следовало.
(*) (27) Очень хорошо сказано, даже гениально: "колос июльского хлеба", хотя Галич на самом деле поет: "запах приютского хлеба": эта песня тогда была только в эфирной записи, под глушилку.
V. Враг - это ты
5.1. Зимнее время
30.IX.82
Несколько дней подряд предупреждали являться на практику точно к началу рабочего дня - в 9:15. Сегодня так и поступил, опоздал всего на 10 минут. Но именно сегодня с утра заняться было совершенно нечем. Посидел в читальном зале, где стоят шкафы с энциклопедиями; в их числе - Британская и Американская. Шкафы обычно запирают, хотя их несложно открыть, если надавить на дверцы. Очень непонятно. Если рядовым посетителям дозволено читать заграничные энциклопедии, то зачем их запирать? А в противном случае спрятали бы куда подальше, чтобы не раздражать публику.
В Британской энциклопедии вырезаны 20 листов, повествующих об истории России после 1917 года. И отсутствует еще один лист (плюс небольшой прямоугольный кусочек справа внизу на предыдущей странице) - когда в статье о русской литературе повествование доходит до этого периода истории. Портрет Мережковского на вклейке, однако, почему-то пощадили.
В Американской же энциклопедии никаких изъятий не обнаружил. Видимо, это как-то связано со штампиком "только для служебного пользования" на форзаце. (В Британской такого нет.) А я, подлец, прочитал не для служебного, а с целью личного любопытства, в чем дико раскаиваюсь. Не изъята даже статья "soviet", хотя там имеются абсолютно ужасные вещи: "Demagogues and party men control all high soviets." (Почему же только "high"?) Рядом с иностранными энциклопедиями стоит шкаф с БСЭ, который периодически тоже оказывается на запоре, что уже совершенно необъяснимо с марксистской точки зрения. Хотя при желании можно вычитать немало антисоветского даже из БСЭ.
Статья "тоталитаризм". Государство управляет всеми сферами общественной и личной жизни. Установлена общеобязательная государственная идеология и предусмотрены наказания за неверие в ее догмы. Запрет любой непредусмотренной инициативы.
Все "общественные организации" суть государственные учреждения, управляемые сверху. В энциклопедии, естественно, написано, что все это имеет отношение лишь к капиталистическим странам, в частности к гитлеровской Германии. Точнее сказать - этот тезис не доказывается, и даже не постулируется, а подразумевается, как очевидный. (Хотя при Гитлере в Германии, по крайней мере, сохранялась частная экономика.) Может быть, тоталитаризм является злом лишь до тех пор, пока он не достиг какого-то предела, но после его достижения, когда он становится в полной мере тоталитарным - оборачивается величайшим благом для народа? Переход количества в качество. Так бы и говорили. (Все равно как считать, что побои - зло тоже лишь до какого-то предела, пока человека не забили насмерть.)
К.Чуковский приводит оправдательные слова ребенка-драчуна: "А что мне делать, если драка так и лезет из меня?" Ну а мне что делать, если антисоветчина так и лезет из меня? Лезет и лезет, проклятая.
А вот у нас на факультете - какая может быть инициатива, не исходящая от начальства? Именно общественная? Кроме той, чтобы закупить пива с водкой и нажраться? (Да и это тоже очень не поощряется.) В декабре кто-то попытался отметить годовщину смерти Дж.Леннона. (Видел тогда написанное от руки объявление, но сходить поленился.) Собрались на набережной с гитарами и магнитофонами; сразу явилась милиция и приказала разойтись. Потом некоторых таскали в комитет комсомола: отчего не согласовали? Бонифация тогда тоже накололи.
А наше коллективное заслушивание Галича - это, сами понимаете, деяния далеко за рамками Уголовного кодекса. При желании можно найти даже призыв к антисоветскому вооруженному восстанию:
Пой же труба, пой же
Пой и зови к бою!
Вечером все втроем - я, Главком и Чуркина - поехали на факультет на комсомольское собрание. Днем было ясно и, можно сказать, жарко, а вечером появились тучи, задержали тепло; духота была почти летняя. Некоторые деревья стоят еще зеленые.
Чуркина, отметившись в списках присутствующих, ухитрилась прошмыгнуть обратно в дверь и скрылась. А мы с Главкомом торчали там два часа - с 5-ти до 7-ми. Удалось занять место в глубине аудитории. В начале заседания случилось вполне демократическое обсуждение регламента. Буржуазно-демократическое, я имею в виду. Что, сами понимаете, равнозначно. Комитетчик, вышедший зачитывать отчет, потребовал себе 40 минут, а кто-то смелый при утверждении регламента встал и сказал: зачем 40, хватит и 20. Уже собрались голосовать два предложения и проголосовали бы, конечно же, за 20, но тут возник какой-то козел из парткома и начал вонять: "Я не понимаю вашего отношения! Люди столько готовились, а вы не можете их даже выслушать!"
И комитетчик тот долдонил больше часа. Наверное, назло слушателям. Они, то есть мы, вели себя, мягко выражаясь, невнимательно. Особенно после истечения положенных сорока минут. Докладчика почти не было слышно. Главком баловался едва ли не больше всех, да и я от него не отставал. Трепались, умышленно не понижая голоса. Главком вспомнил, что этой ночью предстоит переход на зимнее время и предложил перейти на него немедленно: с тем, чтобы великодушно подарить докладчику дополнительный час, раз уж его продрал словесный понос. Я же снисходительно заметил, что вся Европа перешла на зимнее время еще 4 дня назад - в ночь с субботы на воскресенье, что гораздо удобнее. А они, наши то есть, даже здесь сумели выебнуться. Главком начал с притворным гневом обличать меня: "Я считаю, что такие диссиденты и космополиты, как ты, недостойны состоять в комсомоле!"
Сразу после окончания доклада один человек, сидевший очень близко от нас, вскочил, вышел к столу и в нарушение регламента начал критиковать присутствующих за "недисциплинированность на грани аполитичности". Шум на некоторое время прекратился, но потом - он еще не договорил - возобновился и даже стал намного громче. Несомненно, какая-то шишка из комитета комсомола, а то и из парткома. Я ведь их не знаю никого. Я всерьез опасался, что он возьмется за нас с Главкомом персонально - мы сидели совсем рядом, но он все же не стал.
"Я в первый раз присутствую на собрании, где комсомольцы, я не боюсь этого слова, откровенно хулиганят. Если вам неинтересно, то вас сюда никто насильно не тянул!" (Переписать перед началом, однако, не забыли.) А кончил он свою речь совершенно потрясающе: "Я уж не говорю о годах войны и так далее, но даже на моей памяти, всего пять лет назад, люди на собраниях были гораздо активнее. Тогда хоть комитет комсомола критиковали, а теперь уже даже и не критикуют."
Памяти Галича
Я стучу, стучу, стучу
и награды не ищу:
труд превыше всех наград;
я и так ужасно рад.
Тру я морду кирпичом,
пою песню ни о чем:
"Затрубили трубачи;
застучали стукачи!"
А какой-то гражданин
шел по городу один.
Он по улице идет -
песню вредную поет.
Эта улица длинна
и на улице весна:
мокр асфальт и черен снег,
пьяных нет и буйных нет.
Только он, подлец, идет -
во все урны он плюет.
Улица уходит вверх
и в глаза мне неба свет;
в уши мне гремит трамвай;