По пути к побережью Такемт рассказал, как был основан город, не уступающий славой Риму.
— Вечный город у многих племен вызывает ужас, — говорил Такемт, — ибо там вершатся их судьбы. Александрия же славится своими учеными. Уже скоро полтораста лет, как Александрия захвачена римлянами, по свет знаний, которым она озаряет далекие края, не померк…
Айстис узнал, что древнего Та-Мери не стало много веков назад, в стране давным-давно господствуют чужестранцы, которые стремятся уничтожить все следы былого величия.
Особую жестокость проявляли персы. Они разрушали храмы, истребляли тысячи туземцев, уничтожая даже богов.
Ненавистью к персам воспользовался греческий правитель Александр Македонский и одолел их, призвав на помощь местное население, которому обещал возродить старые порядки Та-Мери.
Свое слово Александр сдержал. Он вернул жрецам мощь, а сам был провозглашен фараоном. Именно тогда он и основал новую столицу — Александрию[94]. Правда, Александр недолго правил в Александрии. Его снова стали манить далекие края, жажда приключений. Во главе своих дружин он вскоре отправился в дальние страны и больше сюда не вернулся[95].
После смерти Александра Великого его империю — от Испании до Средней Азии, от Балкан до первых порогов Нила — между собой поделили полководцы. Та-Мери достался Птолемеям, которые провозгласили себя фараонами и правили более двухсот лет.
— Птолемеев насчитывалось одиннадцать. В большей степени, чем мужчины, прославилась последняя из этой династии — Клеопатра, — продолжал Такемт. — Она стала фараоном в возрасте восемнадцати лет, а умерла в двадцать девять лет от укуса ядовитой змеи. Свою смерть заранее обдумала. Когда солдаты Октавиана, захватившего Александрию, ворвались во дворец, она не успела покончить с собой. Хитрый римлянин замышлял доставить ее в Рим, закованную в цепи как пленницу. Лишь после этого публичного позора он намеревался ее убить, а голову бросить в Тибр… Клеопатра разгадала коварный замысел Октавиана. Сделав вид, будто смирилась со своей судьбой, она попросила лишь об одной милости: разрешить ей с королевскими почестями похоронить Антония, своего мужа. Октавиан согласился. После похорон мужа Клеопатра приказала приготовить обильный обед. Когда все заняли свои места за столами, вошел крестьянин и принес ей корзину с фигами. Стража у входа проверила корзину, не нашла ничего подозрительного и пропустила крестьянина во дворец. Клеопатра направила Октавиану задолго до этого написанное письмо и заперлась в своих покоях. Получив письмо, Октавиан понял, что его план торжественно расправиться с Клеопатрой рухнул. Слуги, взломав двери и ворвавшись в покой Клеопатры, нашли ее мертвой! Она лежала на золотом ложе в белом платье богини Исиды, с короной фараона на голове. Выяснилось, что крестьянин пронес под фигами во дворец ядовитую змею аспиду…
Айстис слушал, не спуская с Такемта глаз. Такемт вздохнул: история Клеопатры его самого волновала.
— Так закончилась жизнь этой прекрасной царицы. Вместе с последней из Птолемеев угасла и свобода Та-Мери…
Повествование о трагической жизни Клеопатры не выходило из головы Айстиса все время, пока он был в Александрии. А время это было насыщено множеством увиденного. Такемт познакомил его с великолепным маяком на острове Фарос[96]. Маяк напоминал наполовину вытянутый из ножен длинный и прямой меч, самое острие которого золотилось днем и ночью. Днем оно искрилось от прикосновения лучей солнца к бронзовой облицовке верхней башни, а ночью на площадке, расположенной более чем на триста шестьдесят пядей над уровнем моря, горел костер, дрова для которого беспрестанно по спиральной дороге внутри маяка волокли ослики…
Айстис и Такемт ходили и по Мусейону[97] — целому кварталу белых домиков, в которых жили и работали знатоки чисел, небесных светил, других наук. Такемт заманил Айстиса и в закрытый двор, где жили… звери! На солнце грелся крокодил, сонно зевал лев, с сухого дерева глазел леопард…
— Что это? Почему они здесь? — удивился Айстис.
— Жрецы, работающие в Мусейоне, их изучают, — пояснил Такемт, — другие жрецы присматривают за коллекцией деревьев, кустарников, цветов, собранных здесь со всего света…
— А березы в этой коллекции есть?
— Березы? Не слышал о таких деревьях.
— А святой дуб?
Такемт пожал плечами:
— Я зверями, деревьями не интересуюсь. Меня привлекает жизнь людей…
«Никудышная коллекция», — подумал Айстис, но вслух ничего не сказал.
Такемт повел Айстиса в библиотеку[98], которая, хотя и пострадала во время пожара, все еще хранила множество папирусных свитков, восковых дощечек, глиняных табличек на многих языках…
И все это время перед мысленным взором Айстиса была змея, ужалившая Клеопатру. Она мерещилась ему как злой дух, даже когда корабль, на который его пристроили люди центуриона, взял курс на Рим.
…Стоя на палубе, Айстис наблюдал, с каким трудом плывет корабль, поворачивая все дальше на северо-восток. Неуклюжие паруса не разрешали ему плыть в Остию напрямик через море. Приходилось сначала держать путь почти до Малой Азии, а оттуда, пользуясь попутным ветром, плыть в западном направлении, огибая Пелопоннес.
Капитан корабля с беспокойством всматривался в небо. Давление ветра упало так внезапно, что в ушах послышался звон. Капитан тревожился о грузе. «Эол» (так назывался корабль) вез не только дары фараонов, но также золото и стеклянные бусы, изготовленные в Александрии и предназначенные для отправки на север.
Отдельно лежали мешки с пшеницей, связки папирусов, свертки льняных тканей. Квестор порта передал капитану из рук в руки сосуд с золотистой жидкостью.
— Заказ Траяна! — пояснил он и добавил: — Головой ответишь!
— Янтарный лак, — сказал Айстису Такемт, пришедший проводить нового друга. — Только старые александрийские мастера еще умеют вырабатывать такой лак. Его используют для изготовления музыкальных инструментов… Римляне доставляют янтарь, а мы из него делаем лак.
Уже много дней «Эол» плыл на северо-восток мимо зеленых островов. Они показывались то слева, то справа по борту. Их было так много, что древние египтяне прозвали это море Большой Зеленью.
Моряки работали не покладая рук, а пассажиры скучали. Айстис слонялся по кораблю, пока не пристроился на корме и не засмотрелся на пену, похожую на борозду, которую «Эол» оставлял за собой. Он не заметил, как к нему подошел пожилой чернобородый мужчина, одетый так, как было принято в Риме: пепельный плащ поверх туники. Незнакомец тоже взглянул на пену и сказал:
— Дочь Урана — Афродита[99] — родилась из белой морской пены недалеко от острова Китеры… Вот он, этот островок. — Чернобородый указал на темно-зеленый выступ справа. — Легкий, милый ветерок принес ее на остров Кипр. Там вышедшую из волн богиню обступили юные хоры. Они надели на нее золотые одежды, украсили волосы пахнущими цветами. Всюду, куда ступала нога Афродиты, расцветали розы и лилии… Великолепная богиня прибыла на Олимп. Ее поздравили боги. С тех пор золотая Афродита, вечно молодая, самая прекрасная из людей и богов, живет среди богов на горе Олимп…
— Какая красивая легенда! — сказал Айстис и улыбнулся незнакомцу.
— Это — мифы моей родины…
— Вы римлянин?
— Как вам сказать… Живу в Риме, работаю в библиотеке Сената, но мои предки были родом из этих мест. Может быть, поэтому я так и интересуюсь уже полузабытыми сказками о рождении древних богов…
— И таких сказок много?
— О да! Особенно связанных с этими местами… Вон видите остров, это Дех. Говорят, на нем родился бог света и солнца, идеал мужской красоты — Аполлон…
— Расскажите еще о чем-нибудь, — попросил Айстис незнакомца, обрадовавшись неожиданному собеседнику.
— Хорошо… Но сначала, юноша, расскажи о себе. Твоя речь выдает тебя: ты прибыл издалека.
Айстис почувствовал доверие к незнакомцу и, не таясь, рассказал о своих приключениях. Тот с интересом слушал. Когда Айстис замолчал, заговорил его неожиданный попутчик:
— Мы находимся в северо-восточной части Внутреннего моря, среди островов и островков, где много веков тому назад жили те, кто положил начало великой цивилизации Эллады. Что ты знаешь о ней?
— Впервые слышу это название…
— Иначе и быть не могло… Римлянам невыгодно говорить, что они выросли на фундаменте, который заложили эллины! Ведь два тысячелетия до рождения Ромула и Рема на острове Крит уже стояли дворцы, в которых жили потомки главного бога эллинов Дзеуса и его любовницы Европы — дочери короля финикийцев. Бог ее украл, превратившись в быка… А что ты знаешь о великом правнуке Дзеуса — Агамемноне, который правил королевством Микен на юге Пелопоннеса и вместе со своей дружиной еще до построения Рима воевал с великой Троей, городом-государством в Малой Азии?
— Ничего!
— А ведь слепой певец Гомер увековечил подвиги агамемнонцев, в том числе и великого Одиссея, в поэмах «Илиада» и «Одиссея»[100].
— Мне в Риме о них не рассказывали…
— Семь греческих городов соперничали за право назвать себя родиной Гомера, настолько велика слава этого певца и его героев: мудрого Одиссея, смелого Ахилла, прекрасной Елены, верной Пенелопы и других. Римляне пытаются замалчивать о них…
Незнакомец на минуту замолк и продолжал свои рассуждения:
— Многое уже занесено пылью забвения и умирает в тени Рима. Но захватчики ничего не могут сделать сказкам, мифам, легендам, в которых великая Эллада продолжает жить![101]
Больше сам себе, чем попутчику, незнакомец начал рассказывать о герое Геракле — самом славном сыне Древней Эллады, который еще в колыбели совершил первый подвиг — удавил двух змей, посланных богиней Герой, — о двенадцати подвигах, которые Геракл совершил уже повзрослев.
— Он убил льва Немеи, гидру Лерны — чудовище с девятью головами, разогнал бронзовых птиц Стипфела, поймал антилопу Керинеи, боролся с кентаврами, выгребал конюшни Авгия, укротил быка в Крите и лошадей Диомеда, из страны амазонок добыл пояс Гиполиты, пригнал коров, принадлежащих великану Гериону, привел пса Цербера, охранявшего вход в ад, из сада геперид принес золотые яблоки… За все эти подвиги боги приняли его в свою семью. Сегодня я расскажу еще одну поучительную историю, которая, может быть, в будущем тебе пригодится… Жил на острове Крит Дедал — великий мастер, непревзойденный художник-скульптор, строитель, мастер всех ремесел, который был изгнан из Афин, своей родины. О его работах было известно во всех странах. Статуи Дедала стояли во всех святилищах Эллады и так напоминали живых людей, что даже жрецы, изучившие тайны природы, сковывали их цепями, чтобы не сбежали. Однако Дедал не был счастлив. Он истосковался по родине. Но царь Крита — Минас — не хотел отпускать мастера, опасаясь, чтобы он не выдал тайны им же построенного лабиринта — дворца с тысячами комнат, из которого никто не смог найти выход и в котором царь поселил Чудовище — полубыка-получеловека… Дедал задумал побег. Наблюдая за полетом птиц, он решил сделать себе и сыну Икару крылья. Достал воска, перьев и начал работу, которая затянулась на многие дни и ночи… Пришел день, когда отец и сын поднялись в воздух. Как две большие птицы, они покинули Крит, свою тюрьму, и устремились на родину. Перед полетом Дедал предупредил Икара, чтобы тот держался поближе к земле, не поднимался к солнцу: оно может расплавить воск, соединивший перья. Но Икар пренебрег предупреждением отца. Он поднимался все выше и выше. Уже белые облака остались далеко внизу, над ним — только сапфировое небо и большое золотое солнце!..
— Не надо! — закричал Айстис, объятый страхом. — Не надо!
Незнакомец как бы не слышал его:
— Был самый полдень. Жара усиливалась. С крыльев Икара начали падать капли воска. Отделялись перья. «Отец, спасай!» — вдруг послышалось с небес. Это кричал Икар. Но отец не мог ничего сделать. Сын пролетел мимо него, как камень, и рухнул в море! Зеленые волны приняли его навечно…
— Зачем? Зачем вы так безжалостны! — застонал Айстис. — Ведь это только сказка!
— Он упал вон туда, у острова Сама… Где жили мои предки…
Айстис съежился, ушел в себя, а когда опомнился, незнакомца нигде не было…
На рассвете, когда моряки, всю ночь провозившиеся с парусами в попытках воспользоваться порывами попутного ветра, остались без сил, послышался испуганный возглас впередсмотрящего:
— Пираты!
Прежде чем Айстису удалось понять, что к чему, у самого борта «Эола», словно смерч, пронесся чужой корабль, над которым развевался черный флаг. На «Эол» со свистом полетели крюки, прочно прикрепленные к длинным веревочным лестницам. По ним, скорее, чем попечитель корабля бог ветров Эол, лезли мужчины с длинными черными бородами, размахивая топорами и мечами.
— Пираты! — воскликнул капитан, хватаясь за кинжал, однако извлечь его из ножен не успел — топор, брошенный одноглазым пиратом, буквально пригвоздил капитана к большой мачте.
Несколько моряков, сохраняя верность капитану, бросились в рукопашный бой против нападающих и пали замертво, ибо силы были неравные. Другие, отступая, стали взбираться на мачты. За ними вверх полезли нападающие.
Одна схватка проходила на самой вершине мачты. Пират догнал моряка, и тому уже некуда было отступать. Нападающий замахнулся мечом, но от неожиданного пинка ногой в грудь кувырком полетел в море. Послышался дикий рев, и несколько самых отчаянных пиратов стали взбираться на мачту. Моряк и их встретил ударами. Один, вцепившись руками в моряка, пытался одолеть его. Но тот цепко держался за мачту. А когда почувствовал, что не в силах справиться с противником, оттолкнулся ногами от мачты и вместе с пиратом упал в морскую пучину…
Борьба вскоре закончилась. Посередине палубы «Эола» стояли моряки, не соглашавшиеся перейти на сторону пиратов и стать морскими разбойниками, три купца, которые направлялись в Рим, должностное лицо, сопровождающее драгоценности, еще несколько пассажиров, и среди них — Айстис.
Вождь пиратов, одноглазый великан, движением руки показывал своим подчиненным, как поступать с пленниками. Нескольких он велел перевести на пиратский корабль, видимо надеясь получить за них выкуп, а остальных приказал бросить за борт.
Наступила очередь Айстиса.
Двое чернобородых схватили его и уже намеревались было бросить в море, как вдруг одноглазый почему-то передумал. Он остановил пиратов и показал им, что юношу также следует взять на пиратский корабль.
Все случившееся длилось лишь несколько мгновений, но Айстису они показались вечностью. Юноша опомнился, лишь оказавшись на качающемся веревочном мостике.
— Кого это ты ведешь, Синдор? — послышался голос за спиной.
— Мальчуган неплохо сложен. Думаю, в Газе я получу за него несколько сестерциев.
— Поступай, как считаешь правильным. Но я бы посоветовал отправить его на дно морское! К чему нам свидетели…
Айстис рывком обернулся к говорящему. Да! Он не ошибся! Это был Курций!
— Триарх? Вы?
— Юноша! — остолбенел тот. — Как ты сюда попал?
Они долго смотрели друг на друга. Наконец Курций дал понять пирату, которого назвал Синдором, что хочет поговорить с пленником.
— Я-то я… А что же приключилось с вами?
Курций с досадой махнул рукой:
— Не спрашивай… После того как я возвратился из Карфагена к Номеде, которая ждала, когда сможет отправиться на Черный Берег, на меня обрушилась беда. В порту нас встретили солдаты. Они схватили меня, обвинив, будто я помог бежать опасному преступнику, убившему высокопоставленного гражданина. Не обращая внимания на мои объяснения, они потащили меня в Карцер и осудили на смерть. Не знаю, как долго мне довелось бы оставаться в живых, если бы не Синдор. Он с друзьями тоже находился в Карцере — ожидал казни. Им удалось бежать. Они прихватили меня с собой, заручившись обещанием, что я буду командовать их кораблем. Другого пути мне не оставалось…
— Несчастный Курций! Что же теперь будет?
— Видимо, так мне и суждено прожить свою жизнь… Пираты мне не доверяют, — шепотом добавил Курций. — Они постоянно следят за мной. Пощады от них не жди! Когда я однажды заявил, что мне не по душе их делишки, к моему горлу сразу поднесли нож!
Айстис тихо, чтобы никто больше не услышал, спросил:
— Что теперь со мной будет?
Курций повел плечами:
— Я тут не хозяин. Как они решат, так и будет. Синдор намеревается отвезти тебя вместе с остальными пленниками в Газу и там продать…
— Продать?
— Такое случается сплошь и рядом. В Газе и на других рынках они уже продали десятки людей, схваченных при нападении. Продают лишь девушек и молодых, крепких мужчин. Остальных бросают в море. Тебе еще повезло, юноша…
— Повезло! Мне нужно домой! А тут…
— Тсс… Быть может, что-нибудь придумаем… Пока могу помочь лишь тем, что направлю тебя в отдельную каюту.
Курций на непонятном языке что-то крикнул одному из пиратов и показал пальцем на Айстиса. Юношу отвели в небольшую каюту около капитанского мостика. Не успел он оглянуться, как засов щелкнул…
Ночь прошла без приключений. Утром Айстису принесли глиняный горшок с каким-то варевом, кувшин с вином и несколько лепешек.
Только он успел поесть, как на пороге появился Курций.
— Здравствуй! Как спалось?
Айстис изумленно взглянул на него и ничего не ответил. Неужто Курций не понимает, что человек, которому предстоит быть проданным в рабство, не может хорошо спать?
— До Газы еще далеко. Не горюй! Лучше пойдем на капитанский мостик, я покажу тебе кое-что интересное. Море, по которому мы плывем, неповторимо!
Айстис не догадывался, почему Курций в таком хорошем настроении. Лишь позже он почувствовал, что от него сильно пахнет вином.
Курций повел его наверх, где за штурвалом стоял мужчина с лицом в шрамах.
— Не обращай на него внимания, — сказал Курций. — Этот парень ни слова не понимает по-латыни. Не знаю, из каких он краев. Здесь много таких, бывших рабов, у которых осталась лишь одна «родина» — море да черные паруса…
Целый день Айстис вслед за Курцием блуждал по кораблю, чувствуя на себе злые взгляды. К ночи он так утомился, что крепко уснул.
В полночь Айстиса разбудил шум. По палубе бегали люди, звучали непонятные слова, раздавался звон мечей.
Он хотел выйти из каюты, но двери были заперты. Не понимая, что происходит, Айстис с тревогой ждал рассвета. Утро не принесло разгадки. Курций не появлялся. Вместо него в каюту вошел пират, которого Айстис прежде не видел, и поставил перед ним завтрак — засохшие лепешки и вонючую воду вместо вина. На вопросы пират не отвечал, лишь взглянул со злостью и захлопнул двери.
А корабль все плыл и плыл.
Наступило еще одно, неизвестно какое по счету утро.
Раздались шаги. Щелкнул засов. На пороге открывшихся дверей показался Синдор:
— Выходи!
Айстис увидел, что корабль медленно приближается к берегу. Впереди уходила вдаль прибрежная равнина, покрытая красным ковром растительности пустыни. Она упиралась в горы, синеющие на горизонте и поросшие черно-коричневыми развесистыми деревьями. У самого берега белели дома, покачивались лодки под треугольными парусами.
Корабль, ночью сменивший черные паруса на белые, подходил к набережной, укрепленной валунами.
На палубе, связанные друг с другом, стояли несколько десятков мужчин и женщин. Айстиса подтолкнули к ним, накинули на шею веревку.
Прощай, свобода!
Синдор велел вывести пленников на берег.
Они шли с мола в ту сторону, откуда доносился шум. Обгоняя их, туда же двигалась и толпа людей, приплывших на лодках. Большинство — мужчины, вооруженные, одетые в длинные халаты, головы покрыты покрывалом из полосатой материи. Некоторые ехали верхом.
Нескончаемый поток людей и животных! Над ними клубилась пыль, вился дым от костров, разложенных тут же, на улице. На кострах жарили мясо. Смешивались въедливые запахи мяты, чеснока, свежего помета, людского и животного пота… Какие только звуки не раздавались вокруг! Каждый, казалось, бормотал, кричал, шумел, не умолкая ни на мгновение! Айстиса оглушали восклицания продавцов, скрип подвод, пронзительный рев ослов.
Когда пыль немного рассеялась, он постарался разглядеть людей. Кого только здесь не было! Одни казались иссохшими, словно глинистая почва, изнывающая от безводья. Кожа других буквально светилась солнечной желтизной. Третьи смотрели из-под черных сросшихся, как птичьи крылья, бровей. На их головах — белые повязки, украшенные перьями.
Чем дальше они углублялись в город, раскинувшийся у моря, с улочками, убегающими от причала к подножию гор с величавыми кедрами, тем чаще на обочине дороги, иногда прямо на прохожей части, им встречались ремесленники. Один тут же лепил горшок, другой вырезал поделки из кожи, дерева. Стучали молотки жестянщиков. В одном месте, у каменной ограды, были развешаны цветные одежды, около них дымилась кухня, где пожилой толстый мужчина пек лепешки. За ними свой товар предлагал ювелир. Покупателей так и манили золотые серьги, бронзовые браслеты, ожерелья…
Всюду сновали мальчуганы — помощники ремесленников. Они предлагали прохожим остроносые ботинки, вышитые бисером.
Пробежала собака, морда которой была выкрашена в красный цвет. Где он уже слышал рассказ о красномордой собаке? Айстис вспомнил: о ней рассказывал Такемт, когда они бродили по базару в Александрии, где видели купцов, продающих пурпурные одежды.
«На восточной части Внутреннего моря, — говорил он, — с древних времен жили немногочисленные племена, которых наши предки называли пони-кия, что означает „красное“, а также — растение, которое используется для изготовления красной краски. Говорят, что от этого и произошло название финикийцев и Финикии. Другие говорят, что земля, на которой финикийцы жили, была бесплодной. Семьи рыбаков кормило море, и к нему льнули усадьбы финикийцев, а позже — их города. Море давало и все необходимое для ремесел.
Легенда рассказывает, что однажды рыбак поймал в сети моллюска по имени Мурех брандари, по виду как яблоко с шипами, и выбросил его на берег. Голодная собака рыбака полакомилась моллюском и так украсила себе морду красным, что никто не мог ее отмыть! С тех пор рыбак и его наследники стали изготовлять из этого моллюска пурпурные краски и красить в пурпур одежду, которая ценилась очень дорого…»
Айстис еще раз взглянул на собаку, которая подлизывалась к прохожим. «Где-то недалеко должна быть мастерская краски», — подумал он и не ошибся. Ближе к центру Газы шум стал еще сильнее, он раздавался из мастерских, тесно облепивших улочки. Мастерские примыкали одна к другой. Под их навесами сидели резчики, ткачи, кузнецы, кожевники, гончары…
Айстис стал вспоминать, что еще рассказывал о финикийцах Такемт.
В зависимости от времени, за которое жидкость, получаемую из моллюска, выдерживали на солнце, мастера добивались цвета краски от светло-розового до темно-фиолетового. Одежда из крашеных тканей получалась очень нарядной. Еще финикийцы, как и мастера Та-Мери, изготавливали стекло, обрабатывали медь, которую привозили с острова Кипр. Золото и серебро они получали от народов за первыми порогами Нила… Продавали финикийцы за дорого кедровую древесину, необходимую для изготовления кораблей, особенно в Древнем Египте. До Внутреннего моря рабы доставляли обтесанные кедры на руках, затем погружали на корабли… Сами финикийцы тоже строили корабли и достигали на них Геракловых столбов, а Геродот утверждает, что они за три года обогнули Черный Берег… И это не выдумка. Айстис сам читал сообщение об этом в Александрийской библиотеке.
Путешествие началось ранней весной, с берегов Красного моря. Флотилия направлялась на юг. Моряки ориентировались по берегу и солнцу, а сведения о море получали, наблюдая дно и цвет воды… Когда солнце садилось, флотилия поворачивала к берегу. Моряки вытаскивали из воды суда, зажигали костры, варили бобы, раскладывали сушеное мясо, пекли ячменные лепешки… Так они путешествовали до следующей весны. Запасы продовольствия кончились. Было решено обосноваться на берегу и заняться земледелием. После сбора урожая корабли снова двинулись в путь. Так за три года финикийцы обогнули Черный Берег, который оказался огромным островом. Тогда морякам не поверили, засомневались в правоте их рассказа, что одно время они видели солнце не слева, а справа. Посчитали выдумкой и рассказ, будто эти отважные финикийцы спустились по Нилу до Уасета и украли там жриц из храма бога Солнца, чтобы продать их ливийцам…
Вереница рабов уходила все дальше от пристани, у которой покачивались корабли, прибывшие с разных краев. Айстис наблюдал за ремесленниками по обе стороны улицы. Они трудились, не поднимая головы. Среди них расхаживали надсмотрщики, и как только кто-то из мастеров отвлекался от работы, он тут же получал удар кнутом.
Айстис сообразил, что эти мастера-ремесленники и есть рабы! Быть может, и он до конца дней своих будет вот так сидеть в мастерской, понукаемый плетью? Его опять охватил страх, как тогда, в пустыне, когда он, изнеможенный, ждал смерти. Но в нем уже пробуждалась непокорность. Мы еще поборемся, жизнь не должна кончиться так бесславно!
Шум базара остался за спиной. Пираты привели своих пленников на длинную узкую улочку, шириной, пожалуй, не более десяти стоп, по сторонам которой стояли каменные скамейки. Здесь собралось множество людей молодых и средних лет — мужчин, женщин, детей.
Спустя некоторое время в конце улочки появился старый человек в длинном белом балахоне, голова которого была обернута белой тканью, скрепленной сверкающим красным камнем. За ним следовали спутники в таких же белых одеяниях.
Толпа на улочке пришла в движение. Человек в белом балахоне не спеша шел вдоль выстроенных в шеренгу рабов, взглядом показывая своим спутникам то на одного, то на другого. Того, на которого падал выбор, тут же уводили.
Старик внимательно взглянул на Айстиса. Какое-то мгновение он колебался, затем кивнул сопровождающим…
Так начался еще один этап в жизни молодого посланца рода жемайтов.
Вырезанные из камня черные плиты, шириной в двенадцать пядей и длиной чуть ли не в два раза больше, ровно лежали друг около друга. Казалось, будто нет у этой вереницы ни начала, ни конца. Плиты оставались за спиной, блестели впереди, словно река, спускались в долину и снова поднимались в гору, петляли по краям ущелий, по обе стороны которых в небо возносились такие же черные камни.
Глаза видели только черные поля, лоснящиеся в лучах солнца, и черную блестящую дорогу, протянувшуюся с севера на юг.
Но вот на дороге показался верблюд с подвешенным под шеей колокольчиком, который беспрерывно звенел. Веревка, продетая через его ноздри, тянулась к другому верблюду, который беззвучно вышагивал вслед за белым. За ним шел еще верблюд, потом еще и еще… Целый караван! Если бы кто-нибудь со стороны мог посчитать, сколько верблюдов в караване, он удивился бы: их было больше двух тысяч. Они направлялись из Газы в эль-Хазм, Мариб и Шабву[102]. Животные были навьючены тюками и ящиками, между которыми можно было разглядеть людей, посаженных в кожаные корзины так, что торчали лишь головы. Вокруг сновали всадники на молодых верблюдах, переговариваясь о чем-то между собой и покрикивая на верблюдов, медленно шедших в караване.
Уже третьи сутки Айстис путешествует с этим караваном, сидя в мешке из овечьей шкуры. Внутри мешка устроена скамеечка, поэтому сидеть довольно удобно. Однако когда караван перед наступлением ночи останавливается на отдых и людям позволяется слезать на землю, чтобы размять ноги, Айстис чувствует себя так, словно у него переломаны кости. Кажется, все суставы тела — порознь. Голова кружится, мучает тошнота, как при морском путешествии. Не зря еще караванбаши в Больших Песках говорил о верблюдах, как о кораблях, которые плывут по пустыне.
…Впереди взору открылась низменность, похожая на пересохшую реку, такая же черная, как и горы вокруг нее. Обшарпанные камни, кое-где облепленные лишайниками, бугры ила напоминали, что эта река порой оживает. Возможно, очень редко. Ибо сейчас по самой ее середине спокойно брели козы, блея от скуки, куда-то спешили люди. Приветствуя караван, люди еще издали махали рукой, а другой рукой придерживали передник — похожим передником повязывался отец Айстиса, идя в кузницу.
Айстис еще раз оглядел караван — тот его отрезок, который можно было охватить глазом, — и снова погрузился в свои думы. А задуматься было над чем.
Рухнул его план вскоре вернуться в Остию, где он должен был встретить Гудриса и найти корабль, уходящий на север. Вместо этого он черепашьим шагом двигался все дальше и дальше на юг… Что о нем думает Гудрис? По всей вероятности, Гудрис проклял тот день, когда решил послушаться отца Айстиса и согласился взять его с собой. Да и что Айстис сам скажет людям рода после своего возвращения? Что о нем подумает Угне? Сумеет ли он когда-нибудь оправдаться перед всеми? Наступит ли вообще тот день, когда он снова увидит родной янтарный берег, который снится ему чуть ли не каждую ночь?
Надежды все меньше и меньше… Теперь он уже не по своей воле держит путь на юг. Люди на верблюдах везут его, как и несколько сот других пленных, к себе домой, не спрашивая, желают они этого или нет. Айстис, как и остальные, — их раб, купленный на рынке в Газе. А с рабами они могут делать все, что им заблагорассудится.
Что ждет его и остальных, сидящих в корзинах для рабов?
Не хотелось думать о будущем. Он старался как можно чаще хотя бы мысленно возвращаться в прошлое. Перед глазами возникли виды родного края, а из более поздних событий — пребывание в Александрии, где его, словно брата, опекал Такемт…
— Эй! Эй! — закричали всадники, сопровождающие караван.
Айстис оторвался от своих мыслей и возвратился в настоящее. Караван продвигался по равнине, вся поверхность которой была покрыта мелкими черными комьями. В лучах солнца, склонившегося к закату, казалось, что на черных камешках сверкают красноватые огоньки, и вся равнина была покрыта этими огоньками…
Утром ландшафт изменился. Вокруг поднималось все больше холмов. Дорога петляла по дну ущелья. Айстис все еще не мог привыкнуть к виду этих черных полей, черных камней, которые в лучах солнца лоснились, словно покрытые маслом.
Неторопливо шагали верблюды, уже которую неделю кряду шаркая толстыми ступнями по черным пластинам дороги. Как бы дремля, семенили ослы.
Кое-где с холмов на караван поглядывали пугливые антилопы, порой проносился длиннорогий горный козел. Изредка, вероятно с надеждой на добычу, в небе над головой кружил сокол.
И снова покой. Только ветер подгоняет пыль по обе стороны черной дороги.
В долинах росли деревья и кустарники. Среди них Айстис заметил куст с широкими листьями в колючках. Цвел шиповник, напоминающий тот, что рос на его родине, около дома. Только у этого цветы были крупнее.
Местами к дороге подступали участки белого песка. Они простирались слева, напоминая Великие Пески…
Караван держал путь на юг. Ландшафт становился все суровее. Дорога проходила по ущельям, словно бы пробитым в скалах, ныряла в туннели, такие высокие и широкие, что даже сильно навьюченные верблюды беспрепятственно проходили сквозь них со своей поклажей. Справа виднелись склоны гор, усеянные камнями — то круглыми, словно обкатанными, то острыми.
Местами вдоль дороги виднелись кучи камней. Их вершины были украшены то куском ткани, оторванным от одежды, то клоком шерсти, прикрепленным к палке. Камни были сложены путниками, которые так выражали свою благодарность горным духам за то, что они помогли преодолеть ущелье или вершину.
Палки с кусками ткани или клоками шерсти были воткнуты в землю и вдоль дороги. Айстис не мог догадаться, зачем они, пока не увидел, как маленькая ящерица, которая сползла с дороги в песок, вдруг стала в него погружаться! Как она ни старалась, как ни извивалась, но уже не сумела выкарабкаться и исчезла в песке.
Теперь Айстис с ужасом смотрел на песок. Чего доброго, он проглотит не только ящерицу, но и человека, а возможно, и целый караван!
Навстречу по дороге шли люди, подгонявшие перед собой коз. Единственная одежда на них — набедренные повязки из крашеной ткани.
Начался еще один подъем, на этот раз такой крутой, что Айстис стал ощущать нехватку воздуха. Он сильно испугался, когда почувствовал, что не только воздуха не хватает, но и зрение ухудшается. Чем караван выше поднимался в гору, тем Айстис хуже видел. Он тер лицо руками, пытался вырваться из своего мешка, но ничего не мог поделать: краски белели, дневной свет угасал. Наступил момент, когда Айстис, держа руку перед глазами, перестал ее видеть. Он ослеп…
Айстис не мог сказать, как долго они продвигались вперед во тьме. По-прежнему звенели колокольчики, покрикивали сопровождающие, блеяли овцы и козы. Только Айстис их не видел, как ни старался. Неужели придется смириться со страшным несчастьем, которое на него обрушилось? Он готов был уже броситься в засасывающий песок и погрузиться в его пучину, как та бедная ящерица. Какой смысл ждать, если наступил конец света? Если бы не веревки, которыми он был привязан к мешку, он бы так и сделал. Но врезавшиеся в тело веревки отрезвили его. Айстис вспомнил родную деревню, где до глубокой старости дожил их сосед — его называли Расскажу-Сказку. Он лишился зрения в военном походе еще в молодости и стал Вайдисом[103]. Расскажу-Сказку научился играть на канклес[104] и под звуки струн пел о том, что давно прошло и что происходит сейчас… Ни один праздник не обходился без Расскажу-Сказку. И стар и млад издали кланялись ему, говоря, что в душе Расскажу-Сказку живут боги… Вот и он, Айстис, как Расскажу-Сказку, будет теперь сидеть у очага и рассказывать о том, что видел в далеких краях. Его будут слушать все дети рода…
И тут же Айстис посмеялся сам над собой. А как он, слепой, вернется домой?
Звякнули колокольчики. Послышались крики, призывы остановиться. Видимо, наступила пора отдыха. Но нет! Верблюды продолжали идти вперед, только медленнее — вероятно, дорога повела вниз, в долину…
Айстис сидел, зажмурив глаза.
Караван долго спускался с гор. По-видимому, горы эти были выше всех остальных.
Наконец послышались новые голоса. Переговаривались между собой женщины. Кричали дети. Откуда они? В караване детей не было…
Повернув голову в ту сторону, откуда раздавались голоса, Айстис решился открыть глаза. И вскрикнул от удивления: он опять видел!
Перед ним был старый колодец, обложенный бревнами, покрытыми мхом. Мужчины при помощи длинного шеста с крюком на конце поднимали из него бурдюк, полный воды. Меж ними сновали голые детишки. Шумно переговаривались женщины, с любопытством оглядывая караван, который проходил мимо колодца. Айстису трудно было поверить, что он снова видит. Но именно так и было: он видел!
Вертя головой во все стороны, как бы вновь открывая мир, он с жадностью всматривался в пестрые краски, мысленно вознося молитву к богу Патримпасу, вернувшему ему зрение. Вернувшись домой, он всем расскажет, что пережил.
Айстису было невдомек, что нарушение зрения было вызвано непривычным климатом и крутым подъемом в горы…
Слева простирались пески, по которым гуляли ветры. Справа чернели горы. Между ними виднелись белые башни. С вершин в долину спускались белые тропы. Вдоль них к скалам, словно птичьи гнезда, лепились домики.
— Харибет! Харибет! — кричал кто-то. — Харибет-эль-Бейда! Харибет-эль-Сауда!
Это означало: «Белые развалины», «Черные развалины».
Поводыри сообщали, что караван пришел в оазис Черных и Белых развалин. Обычно по пути из Газы караваны останавливались здесь на длительный отдых.
В оазисе Черных и Белых развалин дороги расходились в разных направлениях. Отсюда часть каравана должна была пойти на восток, через пески, в сторону Шабвы, а остальная часть — в направлении Мариба и оттуда на юг.
Айстис оглядывался вокруг. Его поразили огромные колонны высотой примерно в сто пядей. Они были сложены из огромных каменных глыб. Одни колонны возвышались среди зелени вокруг колодца — об них терлись овцы и козы. Другие виднелись по ту сторону дороги, среди песков.
Предводители каравана стали указывать, каких верблюдов куда направлять. Их отвязывали друг от друга. Верблюда, на котором приехал Айстис, повели, вместе с еще несколькими, через ворота в высокой каменной стене в просторный двор. Посреди двора находился большой бассейн, обложенный замшелыми камнями. Вода в бассейне тоже казалась замшелой, но верблюды стали ее с удовольствием пить.
В этот двор попали несколько десятков мужчин и десять девушек — все, кого купил на рынке рабов в Газе белый старик с красным камнем на белой головной повязке.
Спутники старика, как и он сам, одетые в белое, тут же отделили девушек от остальных и увели их. Наступила пора определять судьбу мужчин.
Айстиса и его товарищей по несчастью повели на вершину горы, где возвышалась ровная белая стена высотой примерно в шестьдесят пядей. Открылась узкая калитка. Друг за другом люди вошли внутрь. Звякнул тяжелый засов.
«Вот и все, — подумал Айстис, глазами измерив высоту стены, сложенной из обтесанных камней. — Ни взобраться, ни перепрыгнуть!»
В мощенном камнями дворе много места отводилось белым сооружениям — круглым, квадратным, приземистым или вроде колонн, которые Айстис видел внизу. Недавно построенные сооружения были расписаны невиданными знаками. Посередине двора, в лучах солнца, блестел водоем с чистой водой. Его стены были обшиты листами меди.
Рабов погнали в одно из строений. Каменный пол так и манил усталых людей прилечь. Не спрашивая разрешения, они повалились на него и сразу же заснули. Но выспаться несчастным не дали. Надсмотрщики вскоре разбудили их и повели в противоположный угол двора, где на возвышении из белого мрамора красовалась небольшая беседка. Внутри она была застелена пестрыми коврами. В беседке сидел белый старик и что-то объяснял низко склонившимся перед ним слугам.
Старик обратил взор на приведенных рабов и, взмахнув рукой, о чем-то спросил их. Группа невольников пришла в движение. Трое мужчин вышли па шаг вперед. Айстис, не понимая, о чем спросил старик, продолжал стоять. Старик снова гортанно заговорил. Еще несколько мужчин вышло из шеренги. Остальные продолжали стоять.
Тех, кто вышли из шеренги, увели в одну сторону, остальных повели в другую.
Группа, в которой оказался Айстис, была немногочисленна — пять мужчин. Все они были темнолицые и удивлялись, что у Айстиса светлая кожа: хотя он и сильно загорел на южном солнце, лицо его оставалось светлее других. Мужчины были темноволосы, а кудри Айстиса горели, словно медь.
Айстис спросил у крепко сложенного невысокого мужчины, стоявшего рядом, откуда тот родом. Ответа он не получил: видимо, тот его не понял. Остальные тоже не отвечали на вопросы — возможно, просто избегали лишних разговоров.
Вскоре стало ясно, что людей привезли сюда не для того, чтобы кормить их задаром. Надзиратели через некоторое время повели их в самый дальний угол двора, где над белой стеной возвышалась башня. Айстис увидел несколько сот человек, которые тащили вверх камни и кожаные мешки, наполненные белой кашицей. Люди наверху покрывали камни этой кашицей и укладывали их в стену.
Айстис должен был наполнять кожаные мешки кашицей, которую изготавливали рабы, сжигавшие на костре морские ракушки и кораллы.
Вряд ли кто-нибудь из строителей знал, что белая смесь называется цементом. В Аравии цемент употребляли уже не одну сотню лет[105].
Несколько дней спустя Айстиса послали работать наверх, помогать более опытным строителям складывать из камней стену.
Наверху было интереснее. Перед глазами открывалась широкая панорама. Айстис увидел овальную по форме впадину, по которой с гор текла очень узкая река. Благодаря воде вокруг зеленела трава, росли хлеба, паслись коровы, овцы, козы.
Оглядываться было некогда. Тем, кто смотрел по сторонам, надзиратели не жалели ударов плетью. По-видимому, здесь торопились завершить строительство башни, а возможно, и целиком всего сооружения, очертания которого уже просматривались. Оно должно было быть овальным. Посередине овала уже отделывали будущий бассейн и закладывали еще три башни и семь колонн.
Через неделю, когда Айстис уже не так изнывал от страшной усталости, одолевавшей его в первые дни, его послали на другую работу — на самую вершину горы, что возвышалась над строящейся башней. Там около двадцати мужчин с кирками и ломами в руках, взобравшись по крутым ступенькам, высеченным в каменном склоне, намеревались рыть небольшой канал.
Айстис увидел большой, как озеро, бассейн, полный воды. Как в Дакии или Риме! Люди собирают воду и спускают ее вниз.
Но где же таится источник, который наполняет бассейн? Источника не было видно, и это удивляло Айстиса. Он не знал, что в аравийских горах, невдалеке от Красного моря, часто идут дожди, однако тучи не могут перешагнуть через вершины, и в восточных предгорьях, в долинах, не выпадает ни одной капли воды. Поэтому люди собирают дождевую воду в бассейнах, и таких бассейнов в аравийских горах — сотни. Из них вода спускается в долины по каменным лоткам.
Порой лотки засоряются или разрушаются. Вот и сейчас надзиратели привели сюда рабов, чтобы они исправили лоток.
Айстис набрал пригоршню воды, чтобы умыться, но к нему тут же подскочил надзиратель и стал потчевать плетьми! Видимо, вода была дорогая, не для рабов… Айстис сообразил, что вода текла в бассейн, из которого он хотел напиться, с гор и устремлялась по каменному лотку дальше вниз, в овальную впадину.
Вот как! Оказывается, та узенькая река, что течет по склону впадины и орошает поля, берет начало от горного бассейна! Быть может, надзиратели так безжалостно избили его потому, что несколько капель воды с его рук упали на камни, не принеся никакой пользы…
Только позднее Айстис узнал, что вода здесь не только в большом почете, — за нее платили высокую цену. Чтобы получить воду, жители этих мест должны были определенное количество дней в году бесплатно отработать на хозяина этих бассейнов — белого старика, отдать ему половину выращенных хлебов, треть сада. Те, кто на это не соглашался, оставались без воды…
Труд, сон, труд… К однообразному ритму жизни Айстис почти привык. Одно его очень угнетало — немота! Вокруг сновали люди, которые своим тяжелым бременем делились с другими. А у него но было никого, кто знал бы его язык, с кем он мог бы поговорить…
Пригнали еще отряд рабов. Который уже по счету!
Быть может, на сей раз среди них найдется хотя бы один, понимающий по-латыни!
Айстис запомнил хорошо сложенного парня, у которого вся спина, исполосованная плетьми, кровоточила. Ночью он подполз к нему:
— Очень больно? Вот мазь от ран…
Новичок молчал.
— Ты меня понял?
— Кто ты? — отозвался парень на прекрасной латыни.
Айстис обрадовался: наконец-то он заимеет друга, по которому так тосковал. Вскоре они действительно подружились.
Как-то ночью Моск, так звали парня, рассказал свою историю. Оказалось, что он родом с севера, из тех мест, где высокие горы, покрытые снегами, спускаются в черное море. Его родину называют Картилией[106].
— Как ты угодил в рабство? — поинтересовался Айстис у своего друга, когда тот немножко окреп.
Тот весь переменился:
— Уже давно нет моего свободного государства — Колхиды. Там господствуют вассалы Рима. Я поднял восстание против них, но силы оказались неравными. Они разбили нас… Часть убили, других продали в рабство… Но я не сдамся! Смерть или свобода! Над Цихе Годжия опять будут развеваться наши знаки!
С той ночи Моск и Айстис стали готовиться к побегу. К большому сожалению, их планам не суждено было осуществиться: у белого старика и среди рабов были свои глаза и уши. Они за кусок хлеба, лишний глоток воды выдавали своих товарищей по несчастью. Вскоре после того как Моск, договорившись с Айстисом, начал собирать пищу для побега, его разоблачили. Рано утром надзиратели подбежали к ложу Моска и стали рвать в клочья подстилку. Из нее выпали две лепешки…
— Вот он — беглец! — кричали надзиратели. — Смерть ему! — и обрушили на Моска град ударов.
Пришел белый старик, взглянул на Моска с презрением и что-то сказал надзирателям. Они схватили парня и потащили во двор к торцовой стене, в которую были вмурованы пять острых железных крюков, похожих на рыболовные. Ухватив Моска за ноги, они с размаха бросили его на эти крюки.
Айстис зажмурился…
Однако и это было не все. Надзиратели стали избивать умирающего дубинками, видимо настаивая, чтобы он выдал сообщников.
Моск молчал. Умирая, он проговорил одно-единственное слово:
— Свобода…
Убедившись, что непокорный раб мертв, надзиратели принялись за живых. Они стали полосовать плетьми всех согнанных к месту казни, чтобы те убедились, что такая же участь уготована каждому, кто проявит непокорность. После избиения, согнав всех в узкий дворик, окруженный высокими стенами, рабов оставили на солнце на целых три дня — без пищи, без воды! — не внимая мольбам умирающих от ран, от жажды… На четвертые сутки, когда многие уже валялись на мостовой без движения, во дворик вошел белый старик в сопровождении охраны.
— Так будет каждый раз, если кто-то попытается ослушаться меня, — произнес старик.
Айстис неожиданно увидел, что один глаз старика — стеклянный. Именно этот глаз смотрел на него так жутко, что это давило больше, чем слова.
Вдруг откуда-то сверху слетела огромная птица и села на стену дворика. Рабы запрокинули головы и перестали слушать старика, разглядывая птицу. Тот что-то сказал охранникам на своем языке. Они пустили в птицу град стрел, но все они пролетели мимо. Птица покачала головой, каркнула и поднялась ввысь…
Во дворе стояла тишина. Потом снова заработали плети надзирателей, разгоняющих рабов через двери в стене. Айстис, следя за птицей, думал о Моске, вспоминал рассказ незнакомца об отважном Икаре… На сердце стало легче. Удары плетью показались смешными. Он не откажется от замысла бежать! Спасибо тебе, птица, ты не позволила смалодушничать! А может, это была душа Моска?
Айстис попал в третью группу, которую тоже увели в горы. Несколько часов они поднимались по острым каменным карнизам без какой бы то ни было тропы. Камни врезались в босые ступни, как ножи. Надзиратели, легко ступая в мягкой обуви, гнали рабов все быстрее и быстрее к вершине. Наконец они подошли к стене, такой высокой, что ее верх можно было увидеть, лишь запрокинув голову…
Главный из стражников постучался в калитку, которая тут же открылась. За калиткой оказалась узкая улочка. Рабы добрались до огромного двора, вернее, выступа, выложенного каменными плитами и нависшего над пропастью. Вместо окружных стен — колонны, вырезанные из камня, каждая высотой до ста пядей!
Со двора открывалась великолепная панорама.
Айстисом овладело чувство простора. Он глядел на горы, ущелья и чувствовал, как сильнее бьется сердце. Бежать! Бежать! Но как? Ему снова вспомнилась трагическая судьба Моска… Эх, если бы крылья Икара!
Рабов отбирали в группу с умыслом: каждому было предопределено свое задание. На долю Айстиса выпало украшение колонны. Надсмотрщик дал ему глиняную табличку с рисунком, который предстояло высечь в камне, и бронзовый резец.
Айстис испугался: этой работы ему не сделать до конца жизни! Однако оказалось, что камень довольно мягкий. Работа спорилась…
Не всем работа давалась так легко. Старичок, который трудился рядом, вдруг потерял сознание, и его резец, звякнув о камень, полетел в пропасть.
Что сейчас будет? Ведь эти звери убьют старика!
Айстис схватил свой резец и положил его около старичка, а сам повернулся к надзирателю, который уже бежал к ним…
Стемнело. В небе зажглись звезды — маленькие, далекие, чужие. Совсем не такие, как в небе над родной деревней. Айстис повернулся на бок. Болели исполосованные плетью плечи, руки.
— Спасибо тебе, юноша, — послышались в темноте слова, произнесенные по-латыни. — Ты спас мне жизнь…
Так он познакомился с греком Сабоном, старичком, у которого из рук выпал резец, и услышал его историю.
В рабство Сабона продал собственный брат, которому захотелось овладеть семейным богатством и не давала покоя слава брата — каменотеса, скульптора, строителя. И вот он здесь…
Прошло несколько дней и ночей, пока Айстис посмел поведать Сабону о желании бежать. Старый грек усмехнулся:
— Ты видел, что они сделали с этим юношей? Помилуй бог! Я лучше буду надеяться на выкуп… Мои ученики не оставят меня в беде.
День шел за днем. Айстис и Сабон допоздна работали во дворе, вырезали какие-то линии, круги, орнаменты.
— Что это за знаки? — спросил как-то Айстис у Сабона. — Они отличаются от тех, которые я видел в Александрии…
— Эти знаки местные жители переняли от своих северных соседей — финикийцев, — пояснил Сабон. — Они уже тысячу лет пользуются своеобразными знаками для объяснения. Финикийская система очень удобна, она содержит только тридцать знаков. Кроме того, эти знаки легко запомнить, так как они непосредственно связаны с животными, растениями, вещами, которые обозначают. Вот смотри: знак «А» по-финикийски «алеф», что значит «бык». Знак действительно похож на бычьи рога. Знак «Д» — «далет», напоминает двери… Сейчас трудно установить, что было сначала — знак или название, однако бесспорно, что уже предки финикийцев сумели найти способ, как соединить мир вещей с миром ума.
— А почему финикийские знаки похожи на те, которые я видел в Риме?
— Потому, что римляне переняли письмена от греков, а те еще в древности научились писать от финикийцев… Грекам почему-то показалось, что знаки финикийцев удобнее, чем иероглифы египтян.
— А какие ты еще знаешь письмена, Сабон?
— Мне в Малой Азии пришлось видеть знаки, которые высечены на глине…
— Па глине? — удивился Айстис.
— Да, представь себе! Однажды мне пришлось отправиться в Хамат, поселение на северо-востоке, чтобы навестить своего дальнего родственника. Нашел я его легко: он был известным торговцем и жил у самого базара. Первый, кого я спросил, так указал дорогу: «Иди прямо, затем повернешь на угол и выйдешь к белому дому, в ограду которого вмурован заколдованный камень». Дом действительно оказался обнесенным высоким забором из камней, среди которых был и тот, меченый. Родственник нашел его за городом и приволок как редкость. Камень был весь покрыт знаками, напоминающими египетские иероглифы, но отличающимися от них. Здесь не было ни львов, ни змей, ни человеческих рук, но зато — множество птиц, человеческих фигур, странные треугольники, пересечения квадратов…
— А при чем тут глина? — не стерпел Айстис.
— Что за молодежь пошла! Дай закончить! — недовольно проворчал Сабон. — Так вот, эти знаки меня очень заинтересовали, и я попросил, чтобы родственник отвел меня на то место, где он нашел камень. Рано утром мы отправились за город и вскоре добрели до невысокого холма, где когда-то стоял дворец или храм. Поискав вокруг, мы больше не нашли таких камней, но зато обнаружили множество небольших плиток из глины, исписанных непонятными знаками — такими же, как на камне! До сих пор они мне снятся! Будто по глиняному полу босиком пробежали птицы, а затем кто-то разрезал это поле на плитки и обжег, чтобы следы сохранились на века[107].
Однажды белый старик вызвал к себе Сабона:
— Мне сообщили, что ты — знаменитый строитель. Так ли это?
— Я действительно построил много дворцов людям и богам…
Так Сабон стал руководить строительными работами. С тех пор его часто приглашал к себе белый старик, соизволивший улучшить греку его жалкое существование. Сабон переселился жить в отдельное помещение. Его перестали полосовать плетью, давали кусок лепешки побольше и вместо воды стали приносить наполовину разбавленное вино.
Однажды Айстис, не вытерпев, спросил у Сабона:
— Чего же хочет этот старик?
Сабон махнул рукой:
— В нескольких словах не передашь…
Однако спустя некоторое время он сам рассказал, чего добивается белый старик, верховный жрец храма Звезды — Саддам.
Он оказался одним из правителей этого края, родом из эпонимов, высшего сословия жрецов, и имел титул мукариба, владыки. В дни великих праздников слуги носили его в белом паланкине и называли Могущественным.
Таких, как он, мукарибов во всей Южной Аравии насчитывалось шесть. На долю каждого из них выпала забота о какой-нибудь стороне жизни края. В основном мукарибы занимались общинами оседлых земледельцев, которые возникали там, где было достаточно влаги. Так, на протяжении всего Пути Благовоний процветали такие селения, как Харибет, где жили земледельцы, ремесленники, жрецы, купцы… По эти селения — еще не вся Аравия. Вокруг пути, по которому двигались караваны с солью, пряностями, благовониями, на тысячи стадий растянулась пустыня, в которой жили бедуины — такие же арабы, как и в Харибете, только вечно кочующие среди песков.
Жизнь в песках тяжелая. Непривыкший к пустыне только за час теряет литр воды, за несколько дней солнце его убивает. А кочевники научились ладить с природой. Не зря их называют «бадави» — жители пустыни. «Бада» — настоящая наука о том, как жить в песках. Тут надо учитывать все: что в пустыне ты не один, а рядом с кочевниками и их стадами, состоящими из коз, овец, верблюдов. Вокруг пасутся газели и антилопы, бродят лисицы, львы и гепарды, шныряют шакалы и гиены, обитают разные ящерицы и птицы. Бедуины почти не занимаются охотой. Им важнее сохранять свои стада, умело переправлять их с одного пастбища на другое, а они порой расположены друг от друга на расстоянии двух-трех месяцев пути. Бедуины знают все родники, дающие возможность напоить скот. Иначе говоря, «бада» — это наука о пустыне, которую бедуины постигают с младенчества. Особо ценят они одногорбого верблюда, веря, что боги создали его и датулевую пальму, чтоб люди могли жить…
— Хотя бедуины живут в песках, — рассказывал дальше Сабон, — они не могут обойтись без общения с оседлыми соплеменниками. Бедуины продают им излишки молока, масла, шерсти, кожи, чтобы приобрести зерно, оружие, украшение, одежду. Поэтому в поселениях часто увидишь черные шатры бедуинов, приехавших на торги. Они участвуют и в общих праздниках, которые устраивают мукарибы.
Сабон рассказал, что белый старик Саддам как раз и был мукарибом, он следил, чтобы почести богу богов Атару оказывались достойно, чтобы дворцы бога становились все краше, а люди все больше преклонялись перед богами и мукарибами.
Этими делами мукариб Саддам ведал уже много лет. Кое-кто ворчал, что пора уже уступить место другим, более молодым. Что он, мол, нарушил обычай, по которому быть мукарибом дозволено лишь на протяжении пяти кругов, то есть пять раз по пять лет.
Однако Саддам даже мысли не допускал, чтобы удалиться в храм, предназначенный для престарелых мукарибов, и посвятить себя лишь славословию богов. Он чувствовал себя еще достаточно сильным и не собирался уступать свое место кому бы то ни было.
Приближался Великий праздник.
В этот день эпонимы и другие жрецы, съехавшиеся со всей страны, снова будут избирать мукарибов. Саддаму необходимо что-то сделать, чтобы его слава затмила всех остальных жрецов и ни у кого не возникло ни малейшего сомнения, что он, мукариб Саддам, достоин звания строителя! Не самим ли богом Атаром послан ему этот чужеземный раб, который может помочь осуществить его замысел? И тогда Саддам станет мукарибом мукарибов! Будет властвовать, пока бьется его сердце…
— Так чего же хочет мукариб Саддам? — еще больше заинтересовался Айстис.
— Он хочет, чтобы я разукрасил для него Святой Круг…
— А что это такое?
Сабон пересказал свой разговор с Саддамом. Белый старик объяснил греку:
«Видишь Солнце? Это не бог! Оно слишком своенравно, горячо и зло! Оно мешает работать! Его палящие лучи сжигают всю зелень, которой и так слишком мало у нас. Поэтому мы преклоняемся перед богом Атаром, отцом Солнца. Он умен, таинствен, постоянно меняется, как плод, сам себя порождающий и выращивающий. Он учит людей, как измерять время, устанавливать день, месяц и год. Тот, кто умеет с ним разговаривать, узнает, что было и что будет… Днем он спит, накапливает силу. Когда стемнеет, бог Атар покажется людям в виде луны, а раз в год засветится, как звезда, которая в тех краях, откуда ты прибыл, именуется Венерой. Когда она поднимается вон на то место в небе, все собираются в храм и преклоняются перед богом Атаром. Недаром храм назван храмом Звезды…
Бог Атар-звезда, — рассказывал Саддам, — наведывается к людям лишь один раз в году. Нам необходимо знать в точности, когда он проявит к нам свою милость. Поэтому мы следим за тем, как путешествует солнце. В течение года оно совершает круг, останавливаясь двенадцать раз. При каждой остановке оно гостит у одной из двенадцати звезд. Эти звезды обладают своими знаками: Овна, Льва, Скорпиона и других. Каждую остановку знаменует собой одна из этих двенадцати святых колонн. — Саддам указал на колоннаду храма. — Бог Атар нас посетит, когда солнце придет к Раку. Вот и задание тебе, раб! Ты должен каждую колонну украсить ее знаком, чтобы все правоверные знали, где и когда гостит солнце, когда ждать бога Атара…»
— А как мы их будем украшать? — спросил Айстис.
— Саддам показал мне карту древних времен, на которой изображены фигуры Святого Круга[108]. Он хочет, чтобы мы высекли эти фигуры из камня и установили на вершине каждой колонны…
Рабы, под руководством Сабона, взялись за дело. Он ваял модель фигуры из глины, а затем показывал рабам, как ее высекают из камня. Айстис занялся знаком Девы.
Сабон ежедневно обходил рабов-каменотесов, показывая им, что и как необходимо исправить. Однажды он подольше задержался около Айстиса.
— Ты высекаешь совсем не то, что я тебе велел!.. Твоя дева не из наших краев… Не о ней ли ты постоянно думаешь? Не она ли тебя дожидается?
— Она, мастер…
Сабон ничего не сказал. На следующий день он снова подошел к Айстису и окинул взором скульптуру.
— Очень грустна твоя дева… Тебе нужно отвлечься! Не принесешь ли ты из долины белой краски?
— Кто меня выпустит, мастер? — не веря в такое счастье, спросил Айстис.
— Возьми эту белую пластинку и ступай. Саддам дал ее мне, но стража и тебя пропустит… Только долго не задерживайся!
Схватив сделанную из белого песчаника пластинку, на которой был вырезан знак Луны, Айстис бросился к воротам.
Вот и мастерская краски. Показав мастеру, что требуется, он тут же получил кувшин белил. Но обратно в храм Айстис не стал торопиться. Он пошел по широкой пыльной дороге, по которой несколько мужчин, закутав головы в пестрые покрывала, гнали стадо коз. Женщины, целиком закутанные в синие покрывала, несли на голове в желтых кувшинах воду от колодца. Они шли, переговариваясь между собой, и даже не придерживали кувшин руками. В пыли играли дети.
Айстису очень хотелось зайти на постоялый двор, куда их в свое время согнали, отделив от каравана. Там, в одной из множества маленьких лавчонок, он заметил украшения, которые показались ему знакомыми. Не ошибся ли он?
Не долго думая, Айстис повернул в тот двор. Как и в день их прибытия, там было полным-полно народу. Не обращая внимания на шум и гам, юноша пробрался к расстеленным вдоль стены полотнам, на которых был разложен разнообразный товар. Среди других предметов сверкали золотые цепочки, серебряные обручи, переливались драгоценные камни.
Вот и он! Айстис склонился над крупным желтоватым камнем, который, казалось, излучал покой. Он не ошибся! Янтарь! Как он оказался в такой дали?
— Ваха? — спросил Айстис, по-своему произнося слово, которое на местном наречии обозначало: «Что это?» Это было одно из нескольких слов, которые он успел запомнить.
Продавец приветливо улыбнулся, поклонился до земли и ответил:
— Кахруба.
Он говорил еще что-то, приглашал внутрь лавочки, однако, поклонившись по местному обычаю, Айстис удалился.
«Какая это кахруба? — рассуждал он сам с собой. — Самый настоящий янтарь!»
Вернувшись в храм, он тут же подбежал к Сабону:
— Что значит «кахруба»?
— Кахруба? — переспросил Сабон и задумался. — Кахруба… А, электрон! По-арабски это значит: «камень, который хватает солому». Потри соломой этот камень, и солома прилипнет к нему! Странный камень… Арабы покупают его в Газе у купцов-римлян. Дорогой камень. Украшения из кахрубы очень любят женщины. Говорят, будто этот камень успокаивает, лечит от всех болезней.
— У меня было несколько кусков этого камня… В мешочке, который они у меня отняли…
— Неужели? — Сабон подумал и добавил: — Наши вещи лежат в подвале башни Саддама. Я постараюсь раздобыть твой мешочек… Он тебе очень нужен?
— Вы еще спрашиваете!
Айстис удивился, что с приближением Великого праздника в храм все чаще пригоняли девушек. Они с шумом появлялись в больших воротах и сразу же пропадали в одном из многих дворов мукариба.
Про девушек Айстис спросил у старшего надзирателя по имени Вадил. Сабон рассказал, что Вадил происходил из небогатой семьи, но пробился благодаря своему таланту каменотеса. Он внимательно следил, как работает Сабон, учась у него, и благоволил к нему, а заодно и к Айстису, которого старый грек выделял среди других.
— Тсс… — Вадил приложил палец к губам. — Старик меня казнит, если узнает, что я разгласил тайну храма! Девушек, которых ты видел, пожертвовали храму богатые люди этого края. Там, во внутреннем дворе, куда имеет право входить лишь жрец и его близкие, они живут в ожидании Великого праздника. Поэтому этих девушек называют Банат эль-Адос — Дочерями стариков. Большинство их привезли из Газы, с рынка рабов…
— А что они делают в Великий праздник?
— У нас спокон веков принято раз в год приносить благодарность богу Атару за успешную торговлю, путешествия, урожай, выращенный нами с его помощью. По этому поводу самые старые и высокопоставленные мужчины собираются в храме Звезды и на протяжении всего того времени, пока Атар светит наиболее ярко, благодарят его. Участникам праздника прислуживают Дочери стариков. Они подают вино, танцуют, помогают мужчинам веселиться…
Показался мукариб. Вадил умолк.
Айстис, пожалуй, забыл бы о Дочерях стариков, если бы не случай, который его потряс. Как-то снова пригнали девушек. В этот момент он как раз оказался, во дворе. Стражники стали кричать, чтобы он удалился. Но и этих нескольких мгновений Айстису хватило, чтобы среди пригнанных девушек узнать Оливию!
Да, это была Оливия, рабыня Номеды, спасшая Айстиса, когда тот, раненный разбойниками, лежал в саду.
— Оливия! — крикнул он, желая убедиться, что не ошибся.
Девушка вздрогнула и обернулась, пытаясь разглядеть, кто ее зовет.
Поговорить не удалось. Стражники погнали девушек во внутренний двор…
Бедняжка Оливия! Как она сюда попала? Что случилось? Айстис не находил себе места, строя всякие планы, как повидаться с девушкой. Понимая, что в одиночку он ничего не сумеет сделать, Айстис обратился к Вадилу.
— Что ты? — испугался Вадил. — Хочешь сам погибнуть и меня погубить? Знай: каждый, кто пытается познакомиться с Дочерями стариков, подвергается смертной казни без всякой пощады!
Айстис долго уговаривал Вадила, уверяя, будто Оливия — девушка, которую он полюбил в Риме. Вадил не поддавался на уговоры, повторяя свое:
— Проси чего угодно, только не этого…
Айстис решил действовать иным путем. В мешочке, который вернул ему Сабон, оставалось несколько кусков янтаря. Один из них он предложил Вадилу:
— Если поможешь встретиться с Оливией, получишь еще такой же…
У Вадила загорелись глаза. То, что предлагал Айстис, по цене было равно примерно стаду овец!
— Ладно! Попытаюсь…
Оглянувшись, Вадил спрятал янтарь за пазухой.
До Великого праздника оставалось совсем немного времени. Однажды, проходя мимо, Вадил шепотом произнес:
— Этой ночью, если небо будет объято тьмой, слушай горного сокола. Когда услышишь его трижды, ступай во двор и спеши к недостроенной большой башне. Там есть щель, ведущая во внутренний двор. Там тебя будет ждать рабыня. Да хранит вас бог Атар!
В полночь раздался далекий голос горного сокола. Еще и еще раз… Осторожно, чтобы не заметили сторожевые, расхаживавшие по двору, Айстис завернулся в черное полотно, которое ему принес Вадил, и поспешил к большой башне. Он без труда разыскал щель в недостроенной ограде, которая брала свое начало от основания башни, и разглядел на ней фигуру, завернутую в такое же черное полотно.
— Боги милостивые! — бросилась к нему Оливия. Обняв его, она стала целовать юношу в губы, в глаза. — Неужто это вы?
— Успокойся, Оливия, успокойся… — нежно гладил ее плечи Айстис. — Как ты сюда попала?
— А вы? Моя госпожа Номеда теряет рассудок от тревоги! Она ищет вас на Черном Берегу. Боже мой, как она вас любит! Всех, кто плавает по Внутреннему морю, она расспрашивает о вас! Как вы сюда попали?
Айстис коротко рассказал обо всем, что с ним произошло после того, как он покинул дом Номеды.
Оливия рыдала, как маленькая девочка, прижимаясь к нему.
— На Номеду обрушилось несчастье! Ее отец, возвратившись, узнал, что Номеда вас полюбила… Всех рабов, которые помогали вам встречаться, разгневанный сенатор выгнал из дома. Мужчин он определил в гладиаторы, а нас продал в далекие края… Что будет дальше, никто не знает. Вероятно, мы никогда больше не встретимся… Бегите отсюда! Знайте, Номеда вас ждет с нетерпением! Отец приказал ей выйти замуж за Лукула, но она отказалась! Пригрозила, что покончит с собой. Отец рассмеялся. Он держит ее взаперти в Альба-Лонге, сказав, что будет ждать год. Если она за это время не передумает, он выдаст ее замуж насильно. Спешите, Айстис! Если вы не успеете, Номеда действительно покончит с собой! Она слишком горда, чтобы дать этому горбуну прикоснуться к ней!
Со стороны гор послышался голос испуганного сокола. Это был знак, что пора кончать свидание.
— Не грусти, Оливия, мы что-нибудь придумаем! Я помогу тебе выбраться отсюда!
Оливия утерла слезы:
— Спасибо вам, Айстис! Обо мне не тревожьтесь, спасайтесь сами! Вас ждет Номеда! О, боги! Если бы вы знали, как она вас любит…
Послышались шаги охранников. Айстис и Оливия отпрянули друг от друга. Дождавшись, пока стража удалилась, они, не вымолвив больше ни слова, скрылись в темноте каждый в свою сторону.
Прошла еще одна неделя. Храм был готов. Под вечер Айстиса позвал Сабон:
— Скоро старейшины родов со всех концов страны соберутся на праздник Атара… Но не это главное! Завтра всех рабов угонят…
— Как?
— Храму больше не нужны рабы. Всех отправят в копи, откуда никто не возвращается… Тебе нужно бежать как можно скорее!
— Куда бежать, мастер? С одной стороны — пески, с другой — непреодолимые горы!
— За горами — море. Там, где горы на юге поворачивают на восток, в Окелисе находится сторожевой пост римлян. Если доберешься до него, обретешь свободу, если нет — умрешь в соляных копях…
— А что будет с Оливией? С вами?
— Оливии ты уже не можешь помочь. Узнав о том, что ее ждет, девушка покончила с собой. А я свой век уже прожил. Жаль только, что я не завершил работу над скульптурой…
— Мастер!
— Не медли! Потом будет поздно… — Сабон протянул ему белый камешек со знаком Луны, несколько лепешек и кувшин с водой. — Спеши…
И ушел не оборачиваясь.
…Натянув на голову полотно так, что еле виднелись глаза, Айстис без труда выбрался из храма — белый камешек опять помог. Дойдя до края города развалин, он остановился в нерешительности: куда дальше? До Газы в одиночку не дойти. Ведь караван до храма Звезды путешествовал более сорока дней! И старик, разумеется, прежде всего будет искать его на караванной тропе. Идти через пески также бессмысленно: без запаса воды пески не одолеть. Он взглянул в сторону гор, вспомнил слова Сабона о сторожевом посте римлян у моря за этими горами. Если бы удалось добраться до поста, это было бы спасением!
…Много дней и ночей Айстис взбирался в горы. Лепешки кончились, он стал собирать корни и молодые побеги деревьев. Когда кончилась вода в кувшине, юноша стал искать горные источники. Наконец наступил день, когда горы, отнявшие у него столько сил, стали ниже, а впереди засверкала вода! Только сейчас Айстис увидел, что его одежда в клочьях, руки почернели и покрыты кровоточащими ранами, порванная обувь едва держалась на ногах…
— Море! — воскликнул Айстис, глядя на водную ширь. Воскликнул и успокоился, стал обдумывать, как быть дальше, как добраться до поста римлян. Ведь он с трудом переставляет ноги! Вот если бы вблизи оказался корабль…
Прошел день, другой, а Айстис все не решался отправиться пешком в путь по берегу. Больше, чем зверей и ядовитых змей, он боялся стражи мукариба.
Однажды Айстис увидел корабль. Он закричал, начал размахивать руками. Напрасно! На корабле его не заметили.
Костер! Нужно разжечь костер!
В его сумке было огниво. Айстис стал торопливо собирать сухие ветки.
Через несколько дней он снова увидел корабль. Издали был заметен блеск медных поручней.
Айстис поспешил разжечь огонь. Взяв из костра горящую длинную ветку, он стал размахивать ею над головой. На корабле заметили знак. Там все пришли в движение, закопошились. Одни взобрались на мачты, другие собрались на корме.
Какое-то время корабль продолжал плыть прежним курсом на всех парусах, но вскоре большие паруса обмякли, и корабль сбавил ход.
Айстис оставил пылающий костер, соскользнул с откоса вниз и через минуту уже бежал по отмели, уходившей в море, с ужасом думая, что будет, если окажется, что корабль принадлежит мукарибу…
Но нет! Он спасен!
На носу корабля гордо возвышался вырезанный из дерева бог Нептун, в вытянутой вперед руке он держал трезубец — этот знак Айстис не раз видел в Карфагене и Александрии.
С корабля спустили шлюпку. Мужчины гребли изо всех сил, настойчиво призывая Айстиса плыть к ним, одновременно жестами показывая на берег.
Полагая, что корабль очень спешит, юноша послушался и прыгнул в зеленые волны. Он плыл вперед, не жалея сил, которые были уже на исходе. Моряки втащили его в шлюпку и повернули к кораблю.
Только тогда Айстис понял, почему моряки так торопились. В их сторону по отмели с громким криком бежали темнолицые люди, угрожая копьями. Сторожевые мукариба!
Еще через несколько минут Айстис уже стоял на палубе корабля, названного по имени богини Весты, перед его командиром — магистром Веницианом.
— Кто ты такой? Что случилось? — спросил капитан.
От радости Айстис какое-то время не мог вымолвить ни слова.
— Ты понимаешь, о чем мы тебя спрашиваем? — повторил Венициан.
Айстис пришел в себя:
— Да! Да! Понимаю!
Капитан стоял не шевелясь, как и положено настоящему мужчине, хотя и был весьма удивлен — так, словно перед ним был человек с того света. Сколько лет он плавает по этому морю, но еще не было случая, чтобы на корабль попросился человек, не похожий на этих дикарей и вдобавок владеющий человеческим языком!
Айстис, не дожидаясь расспросов, стал рассказывать, как во время плавания по Внутреннему морю их корабль был захвачен пиратами, которые его и других пассажиров продали в рабство, как он совершил побег и бесконечно рад, что попал на этот корабль…
Капитан остался доволен рассказом, хотя ему, как и остальным, хотелось узнать побольше. Он велел накормить и переодеть Айстиса, дать ему возможность выспаться. Когда юноша проснулся, уже была ночь. Выйдя из каюты, он увидел людей, которые спали прямо на палубе, на тюках с товарами, между ящиками и мешками.
Над головой ярко мерцали звезды. За бортом плескалась вода. Она плескалась не только внизу, вдоль бортов корабля, но и наверху, в больших бочках, привязанных к бортам с внешней стороны, где хранился запас пресной воды, как было принято на римских кораблях.
Однообразно терлись веревки о борта корабля. Вяло трепетали на мачтах паруса. Кто-то вскрикнул сквозь сон…
Не спали лишь вахтенные моряки. Один вглядывался вперед по ходу, другой наблюдал за морем из бочки, привязанной к вершине мачты. Еще один измерял глубину моря, громко объявляя показания лага:
— Двадцать пядей!
— Хорошо! Так держать! Не спится? — обратился капитан к Айстису.
— Гляжу, чем заняты ваши люди…
Капитан показал рукой на моряков у лага, штурвала, на мачтах:
— Очень тяжело в этом море! Надо постоянно быть настороже. Ровно ничего не значит и то, что мы тут проходили не раз и не два… Там, где вчера было глубоко, сегодня может оказаться мель, где вчера была чистая вода, сегодня могут выступить скалы. В море тьма ракообразных, которые за одну ночь сооружают преграды! Они быстро затвердевают, и тогда кораблю смерть. Если корабль застрянет на появившейся вновь мели, спасения нет. Глубина невелика, с рослого мужчину, но шестами корабль не столкнешь! Уж если случится несчастье, никто нас не найдет, не придет на помощь! Тогда начинается борьба не на жизнь, а на смерть. Более сильные выбрасывают за борт слабых, чтобы оставалось больше продовольствия. И все ждут не дождутся высокой волны, которая сняла бы корабль с мели… Но далеко не всегда несчастных спасает волна, чаще они умирают от голода и жажды. И стоят корабли, оставшись без пассажиров, занесенные песком. Никому нельзя к ним прикасаться. Они напоминают о страшных местах, которых очень много на этом пути…
— Рассказывали, что в бухтах орудуют разбойники…
— Еще сколько! — ответил капитан. — Мы высматриваем не только мели, но и все бухточки, в которых находят себе прибежище пираты. Они выходят в море на маленьких шлюпках и набрасываются на корабли, словно саранча, отнимают товары, деньги и скрываются. Все чаще в путь отправляются несколько кораблей. И я из порта Беренике вышел вместе с «Гераклом», однако море нас разлучило…
Капитан умолк и снова стал всматриваться в побережье, вдоль которого корабль плыл ночью.
Светало.
— Гляди! Гляди! Чудесные птицы! Не фениксы ли это? Не слышал ли ты о таких, находясь там? — спросил капитан, указывая на берег, вдоль которого гордо вышагивали похожие на аистов длинноногие розовые птицы с очень длинными шеями. Таких Айстис нигде не видел. Они на самом деле казались чудесными[109].
— Куда держит путь ваш корабль, капитан? — поинтересовался Айстис, размышляя про себя, как ему добраться до Рима.
— Перед нами длинный путь… Мы сделаем остановку в Баб-эль-Мандебе, оставим товар для нашего гарнизона… Полагаю, и тебе будет удобно остаться на нашем посту и ждать корабля, плывущего на север… Как я понимаю, тебе хочется как можно скорее вернуться в Остию?
— Да, да, — подтвердил Айстис. — Буду вам век благодарен, если вы мне в этом поможете!
На третий день «Веста» подплыла к острову, который, по словам Венициана, напоминал полумесяц. Это и был Окелис — военный пост римлян, охранявший вход в Красное море, или, по-иному, в Аравийский залив. Раздвоенный пролив спокон веков носил название Баб-эль-Мандеб, что значит «Ворота слез».
Чем ближе к Окелису, тем больше островков. Одни были побольше, другие еле выглядывали из моря. Необходима была величайшая осторожность, чтобы не напороться на подводный камень.
На рейде стояло примерно двадцать небольших парусных кораблей, украшенных знаком Рима — Великой Волчицей.
— Туземцы уже неоднократно нападали на наши корабли, плывущие через Ворота слез, — объяснил Венициан. — Если бы не наши военные корабли, ворота бы закрыли. Ведь мы их конкуренты, а они — разбойники! Пока наши корабли не плавали по этим морям, товары из восточных стран продавались в тысячу раз дороже…
Окелис оказался небольшой крепостью, окруженной высокой стеной. Он напоминал Карнунт или новый Карфаген: прямоугольник с площадью посередине, как было принято строить у римлян.
Над башнями летали стаи черных ворон и орлов.
Венициан отвел Айстиса к коменданту Окелиса, толстяку, который беспрестанно вытирал платком шею.
— Здравствуй, здравствуй, магистр! Снова в путь? А кого это ты привел? — сурово спросил толстяк, вероятно больше для видимости, потому что сразу сменил гнев на милость и велел принести красный чай, который хорошо утоляет жажду. Он внимательно выслушал рассказ Айстиса, но, услышав просьбу помочь как можно скорее добраться до Рима, стал качать головой: — Так, так… Сочувствую… Но… Венициан, а Венициан? Как же быть? Погода меняется! Пока подуют попутные ветры, пройдет много времени! Послушайте, юноша, этот рассеянный магистр, вероятно, не рассказал вам, что через наши ворота корабли плывут не тогда, когда им этого хочется. Более надежно, чем мои солдаты, их закрывают ветры! Полгода они дуют в сторону Окелиса с севера, а полгода — с юга. Пока ветры дуют с севера, никто не доберется до Беренике. Никакой парус их не одолеет. А времена тревожные…
— Снова зашевелились арабы? — спросил Венициан.
— И еще как! Словно осы, которых выкуривают огнем Весты! Вся Аравия Феликс, как мы называем юг Аравии, охвачена непонятным движением. Наши наблюдатели застают все больше людей на побережье. Вдоль берегов снуют корабли — крупные и помельче. На побережье появились даже всадники на быстроходных верблюдах. Им лишь бы узнать, что творится по ту сторону пролива. — Комендант показал рукой па аравийский берег. — Таинственная страна…[110]
— Венициан, что же мне делать с этим юношей? А если война?
— А может?..
— Что «может»?
— А может, говорю, пусть он плывет со мной?
Толстяк с удовлетворением развел руками:
— Замечательное решение! Я разрешаю! Пусть этот милый юноша плывет с тобой через Ваджур[111] на факторию! Пусть поглядит на мир, а затем вы оба снова попьете красного чая у меня в Окелисе и доставите меня в Вечный город. У меня давно уже не было отпуска, а сенат разрешил мне на некоторое время вернуться в столицу.
Айстис стоял на палубе быстро плывущего корабля и мысленно разговаривал со скульптором Сабоном, поэтому он не сразу понял, что ему говорил Венициан, плотный, крепко сложенный мужчина, одетый в традиционный плащ капитана римского корабля из тщательно обработанной телячьей шкуры, в широкополой шляпе, украшенной страусовым пером.
— Берег Благовоний… — медленно произнес Венициан, показывая влево, где еще виднелась полоска земли.
— Благовоний? — переспросил Айстис и посмотрел в том направлении, куда показывал Венициан.
— Да, да. Говорят, там растут деревья, у которых необыкновенный запах! Ни один человек, познавший очарование этого запаха, не в состоянии его забыть. Арабы собирают веточки этих деревьев и везут их на верблюдах по Пути Благовоний на север… Говорят, дерево благовоний все покрыто наростами. Из ствола течет сок, а благовония получают, надрезая те места, где кора наиболее сочная. Пахучая жидкость сочится, густеет и стекает на рогожу и на выровненную землю. Вся природа наполняется сказочными запахами… Арабы никому не разрешают подходить к этим деревьям…
Венициан умолк. Молчал и Айстис, вглядываясь в удаляющийся берег и прислушиваясь к трепету парусов «Весты» на ветру.
Казалось бы, прошло лишь чуть больше десяти дней с той поры, когда ему удалось совершить побег из храма Звезды, а сколько всякого осталось позади!
— Куда мы плывем, магистр Венициан? — спросил Айстис, вырвавшись из плена нахлынувших на него воспоминаний. — Где эта римская фактория, о которой говорил комендант Окелиса?
— До нашей фактории — дальний путь через нескончаемые воды, которые арабы называют аль-Хиндом. Однако если никто не станет препятствовать, мы через несколько месяцев увидим Арикамеду, где нас ждут с нетерпением… Раньше мы плавали в Потану — город, основанный еще Александром Македонским в устье великой реки Инд. Впоследствии колония Потану пришла в упадок, и мы основали новую, далеко на востоке, где берега омывают такие горячие волны, что в них можно купаться, как в бане.
Венициан стал вспоминать, как приятно он провел время в прошлый раз, приведя «Весту» в Арикамеду. Управляющий факторией Моний по достоинству оценил доставленные товары. Не меньше товаров Венициан везет ему и на сей раз: полные трюмы бочек с вином и пахучим маслом, пшеницей, корзины с пурпурными тканями и одеждой, свертками льна, золотыми и серебряными изделиями, золотыми сестерциями, которых особенно ждут на фактории. За них Моний покупает мирру[112] и слоновую, черепашью, носорожью кость, драгоценности и красители, каких больше нигде не умеют изготовлять, тончайшие серебряные цепочки и браслеты.
Монию Венициан везет и ожерелье из стеклянных бус, изготовленное мастерами Черного Берега. За это ожерелье, которое Моний хочет подарить супруге правителя туземцев, Венициану обещан сверхъестественный камень, на поверхности которого, словно живая, постоянно мерцает звезда! Камень темный, как ночь, а звезда яркая, как солнце! Этот камень он подарит жене патриция Сусанне, которая благоволит к нему. Быть может, этот подарок и поможет ему стать управляющим Остии? Вот тогда он будет провожать и встречать корабли, проверять, что привозят капитаны. Не будет замечать, чего не следует, и за это будет получать подарки… Большие богатства стекаются в Остию, ой большие! И не все замечает сенат… Так было всегда. С тех дней, когда в Александрию из длительного путешествия вернулся грек Гипал, который обнаружил кратчайший путь в восточные страны[113] и привез полные трюмы перца и корицы. Вот теперь мы покажем арабам! И мы пригоршнями будем сыпать золото за пряности и благовония! Гипал первым узнал, как без особого труда можно отправиться в путь на юг, когда дует юго-западный муссон, гонящий воды Красного моря аж до самого канала, проложенного еще царем персидским Дарием[114]. Пусть везут верблюды благовония через пустыни! Недолго уже… Быстроходные корабли римлян, следуя по пути, найденному Гипалом, все более подрывают арабскую монополию. Вскоре Путь Благовоний будет пролегать только через океан. И только корабли Венициана будут везти во Внутреннее море перец и гвоздику, корицу и шафран, слоновую кость и шелка. Их ждут патриции и их жены! Мирру, без которой не могут обойтись жрецы…
Венициан так замечтался, что не заметил, как «Веста» вышла в открытое море.
Очнувшись, он крикнул моряку на мачте:
— Гляди влево! Что видишь?
— Вижу гору и крепость! — послышалось в ответ.
— Хорошо! — с удовлетворением буркнул капитан и велел штурману подвернуть немножко вправо.
Скала, которую увидел вахтенный моряк, называлась Вороньим замком, по-арабски — Хусн-эль-Гураб. От нее следовало повернуть корабль на юго-восток и так плыть сорок дней и ночей…
Александрия основана в 332–331 годах до новой эры.
Александр Македонский умер в 323 году до новой эры в Вавилоне.
Александрийский маяк — одно из семи чудес света — был построен около 280 года до новой эры.
Мусейон — Александрийский музей, основан в III веке до новой эры.
Александрийская библиотека была создана в III веке до новой эры и состояла почти из миллиона папирусов. Большая часть из них сгорела в 47 году до новой эры, когда римляне подожгли город. Остаток коллекции в 391 году уничтожили христиане.
Афродита — древнегреческая богиня любви. Бог любви Эрот — ее сын. У римлян — Венера и Амур (Купидон).
В поэме «Илиада» описывается десятый год войны ахейцев с троянцами, ссора Агамемнона с Ахиллом, последствие этой ссоры. В «Одиссее» рассказывается об одном из участников похода на Трою — Одиссее, его приключениях на далеких малоизвестных островах по пути домой, в родную Итаку, один из островов греческого архипелага. Они были записаны в VI веке до новой эры, а до этого передавались из уст в уста.В Древней Греции, кроме преданий и легенд о войне с Троей, очень популярны были рассказы об аргонавтах, которые на корабле «Арго» поплыли в Колхиду, чтобы добыть золотое руно и др.
В XVIII и начале XIX веков многие исследователи истории Европы считали древнегреческие мифы чистой фантазией. В конце XIX пека археолог-любитель Г. Шлиман, опираясь на изучение поэм Гомера, точно установил, где находилась Троя, и откопал ее, а чуть позже успешно проводил раскопки на юге Пелопоннеса, в Микенах и Тиринте. Опираясь на мифологию, в начале XX века английский ученый А. Эванс раскопал на острове Крит дворцовый комплекс Кносса. Эти и другие археологические находки позволяют смотреть на древнегреческую мифологию как на источник, способный ответить на многие вопросы, связанные с когда-то существовавшей в этих местах цивилизацией. Прежде бытовало представление, что цивилизация здесь начала развиваться только во II тысячелетии до новой эры. Сейчас точно установлено, что это произошло на тысячелетие раньше. Так, уже в конце III тысячелетия до новой эры на острове Крит существовало классовое общество с центром в Кноссе. Правители Крита властвовали на соседних островах и на побережье Балкан. Они поддерживали связи с Египтом, Месопотамией. В XV веке до новой эры на острове Фера произошло извержение вулкана, сопровождавшееся сильным землетрясением, что повлияло на судьбу Крита. Часть жителей острова погибла, часть оставила родину. Крит колонизировал племена ахаев, живших на Балканском полуострове, который с тех пор сделался центром старой Греции. Самыми крупными ахайскими культурными центрами стали Микенай, Пил, Тиринт. Они господствовали вплоть до XII века до новой эры, пока с севера не вторглись племена дворийцев, которые заставили ахаев переселиться в Малую Азию. Жители Малой Азии и близлежащих островов и сохранили древние мифы о жизни и подвигах героев ахаев. Эти мифы распространяли бродячие певцы, каким был и Гомер.
Современная Йеменская Арабская Республика.
Вайдис — певец, который под звуки струнного инструмента поет об истории народа, рассказывает предании, легенды.
Канклес — литовский струнный щипковый музыкальный инструмент.
Цемент изобретен ассирийцами за 1200 лет до новой эры.
Современная Грузия расположена в Закавказье и признана одним из очагов человеческой цивилизации. В Удабне (Восточная Грузия) в 1939 году найдены остатки доисторического человека. Остатки ранней культуры палеолита обнаружены в Абхазии, Нижней Картилии, Кахетии. Уже в неолите здесь знали земледелие, животноводство, во второй половине II тысячелетия до новой эры расцвела обработка не только бронзы, но и железа, золота, других металлов. В то же время на территории Грузии появились первые государства — Диохи и Кольха. В VI веке до новой эры окрепло королевство Колхида, которую хорошо знали древние греки, египтяне, другие народы Средиземноморья. В IV–III веках до новой эры в Восточной Грузии создалось королевство Иберия. В II–IV веках новой эры в Грузии уже формировались феодальные отношения.
Сабон поведал молодому путешественнику о «глиняных книгах», которые оставил легендарный народ Малой Азии — хетты, проживавшие в этих местах во II–I тысячелетии до новой эры. Письменные памятники хеттов, созданные на глиняных табличках клинописью, были расшифрованы чехословацким ученым Б. Хрозным в 1915 году. Следует заметить, что тем самым было стерто «белое пятно» в дешифровке клинописных памятников, которые веками создавали люди, поселившиеся у рек Тигр и Евфрат, и стало возможным говорить о единой «клинописной» цивилизации, к которой принадлежат шумеры, вавилонцы, ассиры, персы и другие древние народы Месопотамии. Эта цивилизация была не менее развита, чем та, которая расцветала у берегов Нила. Ее исследование и изучение еще не закончено. В этом великом деле участие принимают и советские ученые.
Знаки зодиака, которые предкам арабов были известны с доисторических времен.
Путешественники видели фламинго.
Первая карта Аравии, составленная К. Птолемеем в 150 году до новой эры, полторы тысячи лет пролежала без пользы: чужеземцам воспрещалось ступать на землю Аравии.
Ваджуром древние египтяне называли Красное море и Индийский океан. Это название не было забыто и в последующие времена.
Ароматическая смола, которая применялась для курений.
Около 100 лет до новой эры.
Имеется в виду существовавший в древности канал из Средиземного моря в Красное (ныне Суэцкий канал).