- Ну, - сказал Егор.
Я снова задумался, обвел глазами озеро. Над базой словно пролетел тихий ангел.
- Ну и чего, пап? - Егор торопил перескочить через сантименты к делу.
- Пап, это таймень? - спросил Матвей, указывая в аквариум.
Щука в холодильнике пришла немного в себя и заходила жабрами.
- Тайменя знаешь как выводят? - сказал я. - Дед однажды три часа...
- Он какой? Очень большой? Ну какой? - присев, ерзал на корточках Егор.
- Которого дед выводил? Вспотел, помню, как негр. Мне было лет двенадцать, что ли... Короче, его положили в кухне на стол: башка с одной стороны до пола, хвост с другой - тоже до пола.
Егор зажмурился.
- Классно было на Сахалине, - сказал я. - Каждый день торт, прикидываешь? "Подарочный". Такой с орешками, за три двадцать. Дед же полковник, зарплата восемьсот плюс у бабушки четыреста. Приедешь на каникулы...
- Это эта бабушка умерла? - спросил Егор.
Я кивнул:
- Четыре месяца уж... Да. Ну вот. А мы там в Академгородке под Новосибирском... Олька, я, наша мама Михайловна и зарплата инженера-конструктора. Торт есть праздник. И наоборот: праздник есть торт.
- Это сколько фунтов? - запоздало спросил Матвей, тоже присаживаясь в кружок над тяжело дышавшей щукой. - На Сахалине?
- Зарплата? По-здешнему будет... шестьдесят тысяч в год.
- А у нашей мамы сколько?
- У Жани? Одиннадцать.
- Мало, - сказал Матвей. - А у тебя?
- Ладно, друзья мои, который час?
- Четверть второго, - сказал Егор. - Правда, часы тоже, это... влажные.
- Сматываемся, пока щуку не отобрали, - сказал я. - Отнесем в машину, потом спокойно вернемся.
Навьючились, теперь Егор тащил еще тяжеленный аквариум с водой. Встали передохнуть. Я заглянул к зверю. Вода - вперемешку с кровавой слизью.
- Стоп, - сказал я. - Мы что ее - в багажнике в этой гадости оставим? Тяжело? - Я приподнял от земли аквариум, крякнул и сочувственно посмотрел на Егора. - Смысл?
- А как? - спросил Егор.
- Завернем в крапиву, да и все, - сказал я.
- Но...
- Давай, давай крапиву. Она, это... обезболивает.
Егор поколебался, смерил взглядом аквариум, вздохнул и, замотав руку в полу куртки, сорвал два колючих пучка.
Я вытянул из рюкзака молоток, взятый для вбивания колышков от палатки в сухую британскую землю. Запустил руку в розовую слизь, щука сразу не далась, но потом обмякла, почуяв под жабрами знакомую железную хватку. Я положил ее на траву и быстро ударил по голове. Матвей присел слева и смотрел, замерев. Я ударил еще раз.
- Пап, все? Все? - спросил Егор.
- Сливай воду, - сказал я.
Было полвторого.
На стоянке около хозмага, в углу, посреди снующих с хозтоварами англичан, был разбит временный бивак. Солнце пробилось-таки из-за тучек, и крыша нашего "опеля" по кличке "Черная стрела" (скорость не более двадцати миль в час) украсилась мокрыми егоровскими штанами, футболкой, носками и утопленником телефоном, который неожиданно зазвонил.
- Ну? - сказала Жаня. - Много?
- Дак...
Я уткнул микрофон себе в бедро и прошептал детям:
- Будем говорить про щуку?
- Нет! - в один голос ответили дети.
- Не клюет, - сказал я в трубку.
- Я была уверена! - зазвенела Жаня.
- Но мы сейчас опять пойдем, - сказал я. - Еще есть надежда.
- У тебя шестнадцать лет одни надежды, - хмыкнула любимая. - А где улов? Почему к телефону никто не подходил?
- Потому что Егор утонул.
- Я так и знала, - сказала Жаня. - Работаешь тут, работаешь... Матвея кормил? Не вздумай не кормить. До свидания, - закончила она.
До малого озера шли налегке, щука осталась в крапиве под крышкой холодильника в багажнике, но не дошли. Трудно было пропустить местечко под автострадой, где она взяла. Нырнули в кусты, спустились на бережок, насадили. Только забросили, в воздухе произошло следующее. С другого берега, где раньше была база, раздалось громогласное "о-ой!".
- В чем дело? - строгим шепотом сказал я, близоруко прищуриваясь над гладью.
- "Ой" - по-английски значит "эй", - сказал Егор, козырьком приставив ко лбу ладонь. - Раз, два... Человек пять.
- О-ой! - снова заорали на бывшей базе.
- Кому они говорят "ой"? - спросил я дрогнувшим голосом.