Финдир заметил, как изменилось мое настроение, и это сделало его еще более требовательным наставником. Я не знал, что поддерживало в нем эту неуемную энергию — магия, излишнее воодушевление или сумасшествие, — но она лишала меня всяческой надежды на отдых. Он оставлял меня одного лишь поздней ночью, а затем, как только солнце показывалось из-за горизонта, уже стоял возле моей постели, бодрый и готовый к новым свершениям. Впрочем, его настойчивость принесла свои плоды: кое-какие цели всё же были достигнуты.
Прошло где-то полтора месяца с начала тренировок, когда я наконец смог нащупать источник силы. Раньше она хаотично разбегалась по телу, неуправляемо вырываясь наружу при появлении любого раздражителя, но я сумел найти место, где она спит, когда её никто не тревожит, и невидимыми кандалами приковать там до востребования. Я чувствовал её негодование и слышал звон цепей, но ей не оставалось ничего, кроме как смиренно повиноваться. В состоянии покоя она всегда сосредотачивалась в верхней части грудной клетки, между ключиц, прямо под крупной родинкой, что была со мной с самого рождения.
Облегчение, что я испытал, поймав эту птицу в клетку, было сложно описать словами. Всё это время я был измотан и безнадежен, считал, что никогда не сумею обуздать небесный огонь, и потому каждый день казался мне вечностью, бесконечной тьмой, вцепившейся в меня когтями и утягивающей в бездну страхов и неизвестности.
— Ты — молодчина, Эзара, — одарил меня похвалой Финдир. — Мне на это понадобились годы.
— У меня хороший учитель, — пожал плечами я, и эльф отмахнулся от лести, как от летящей в него стрелы.
Мы переместили фокус внимания с удерживания и поиска силы на ее выплеск; стали выяснять, на какие внешние раздражители она реагировала ярче всего. Финдир рассказывал, что при обучении тиаров упор обычно делался на гневе и страхе; моя магия вряд ли окажется исключением из правил. Проблема состояла лишь в том, чтобы вызвать нужные эмоции: у нас едва ли получалось разозлить меня в нужной мере, не говоря уже о том, чтобы действительно напугать. Воспоминания помогали воссоздать ощущения лишь частично.
Я грезил о сне, но даже несколько часов в ночной тишине не всегда способствовали исполнению этой мечты. Я понимал, что телу и разуму отдых был необходим, но постоянно тревожился мыслями о лисице. Меня беспокоило буквально всё: как она перенесёт путешествие, не случится ли с ней морская болезнь, как с ней будут обращаться при дворе Куориана, не захочет ли она остаться в теплых краях. Что подумает и почувствует, прочитав моё письмо. Прочитает ли его.
Что может позволить себе принц, находясь в официальном статусе её жениха.
Я не имел понятия, как устроены помолвки, особенно у людей столь высокого статуса. Существовали ли строгие рамки, в которые должна быть сыграна свадьба? Условия, что вступающие в брак должны были выполнить? Обязаны ли они испытывать друг к другу теплые чувства? Необходимость расспросить кого-либо об этом становилась все острее, иначе росла вероятность, что я направлю молнию себе в голову, не дожидаясь момента, когда она сама разорвётся от наполняющих её мыслей.
Азаани наконец занялась вопросом исходящей от людей опасности. Её совет собирался так часто, как не делал этого уже несколько сотен лет, планируя ответные действия на каждый из вариантов развития событий. Собрания были серьезны и длительны, и лишь Финдиру, по понятным причинам, разрешалось их пропускать. Это означало, что совет рассматривал моё обучение как нечто более важное, чем планирование военных действий. Меня считали оружием. Нестабильным, неумелым, непонятным, и всё же сильным и страшным оружием. Война определенно смогла бы вызвать во мне и страх, и гнев, и множество других сильных чувств, но это означало не только то, что они помогут вызвать магию, но также и то, что ей едва ли можно будет управлять.
— Как ты считаешь, откуда она взялась? — однажды спросил я у учителя. Спустя какое-то время мы перешли на «ты», так как Финдир заявил, что моё вежливое обращение заставляло его чувствовать себя старцем. К тому же, мы действительно стали близки, чего сложно избежать, когда проводишь с кем-либо столько времени. — Больше ста лет, и ни капли необычного во мне прежде не проявлялось.
— Магия всегда была внутри тебя.
— Но почему она проснулась именно сейчас?
— Что-то ее подтолкнуло. — Громко выдохнув, он присел у костра, что мы разводили по вечерам. Я понял, что разговор будет длинным. — Магия есть в каждом из нас, таков уж наш народ. Однако годы шли, популяция росла, и она стала потихоньку гаснуть в сердцах эльфов. Засыпать. Но никто и никогда не сможет забрать её у нас. Не пока сердца бьются у нас в груди.
— Но ведь люди тоже владеют магией.
— Это верно. В некоторых людях магия спит так же, как и в нас, дожидаясь нужного момента, но другие насильно наполняют ею свои души. Когда тебе доведется встретиться с чародеем, знай: если он молод, то тебе стоит его опасаться.
— Почему? — недоумевал я.
— Людская жизнь коротка. Так уж заведено, и бороться с этим — все равно, что бороться с волей Богини, потому ради молодости и красоты колдунам приходится делать страшные вещи. Ты знаешь, что магия деструктивна, — сказал Финдир, и я понимающе кивнул, в ужасе представляя, какие последствия может иметь небесный огонь, используемый в дурных целях. — И она всегда забирает свою цену. Как правило, она проявляется лишь в тех, кто может выдержать это испытание, ведь Мать Природа бережёт свои земли, и всё же бывали случаи, когда эльфы не справлялись с дарованными силами. Они становились похожими на зверей без тени разума, жаждущих лишь крови и исполнения низменных желаний. В последние столетия Богиня стала более избирательна.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы эльф стрелял молнией? — задал я вопрос, мучивший меня последние несколько месяцев. Не потому, что я лелеял мысль о своей исключительности, но потому, что боялся неизвестности, связанной с отрицательным ответом. Куда проще было вымышлять, что в этом не было ничего необычного.
— Слышал, — спокойно ответил учитель. — Пусть и не знал лично. Судя по всему, твоя сила работает точно так же, как моя или любая другая. Их природа одинакова, а это значит, что мы с ней справимся. Разве что молния куда быстрее, чем огонь, и долетает она, наверное, до более далеких целей, но с этим мы разберемся чуть позже.
— А какова… цена? Мы пользуемся магией постоянно, но я не чувствую, что во мне что-то изменилось.
— Действительно?
Финдир удивленно вскинул брови, и я на какое-то время замолк, задумавшись. Пожалуй, в свете последних событий у меня не было достаточно времени, чтобы прислушаться к своему телу. Я вспоминал последние месяцы, дни в которых были одновременно одинаковыми и непохожими друг на друга, и пришел к нескольким выводам. Трёхчасовой сон никак не влиял на мою бодрость и продуктивность в течение дня, особенно учитывая то, как плохо и беспокойно я спал. Более того, я был ловок, стал легче сосредотачиваться, увереннее касаться огня в груди, а вечное сидение на снегу не заставляло меня мерзнуть, словно что-то изнутри защищало мое существо.
— Чувствую, — исправился я. — Но…
— Пока ты лишь слегка касаешься своей силы, она подпитывает тебя, — пояснил Финдир. — Ты чувствуешь себя живее всех живых, потому что огонь внутри тебя горит, как печка, что греет свой дом. Однако если ты решишь подкинуть туда дров сверх меры, дом может сгореть.
— То есть пока я пользуюсь силой по чуть-чуть, она работает мне во благо, но, если сделаю что-то масштабное, она меня убьёт?
— По меньшей мере, значительно ослабит. Или сведет с ума, — кивнул учитель. — Но мы для того и учимся, чтобы ты знал меру. Взгляни на меня: молод, умён, привлекателен, а ведь я почти ровесник азаани.
— И скромен, — вставил я посередине его слов, но, услышав концовку, изумился: — Тебе шесть сотен лет?!
— Пятьсот восемьдесят семь, если быть точным, — поправил он, наигранно задрав подбородок, и я понял, почему он вообще заговорил о своём возрасте, прося перестать обращаться к нему официально. — Я же сказал почти ровесник.
— Ты вообще собираешься стареть? — возмутился я.
— Магия, — пожал плечами Финдир, не скрывая довольной улыбки. — В разумных размерах.
Его возраст действительно поражал; будь он обычным эльфом, уже, скорее всего, поседел бы и ворчал на внуков, бегающих по его двору. На деле же он выглядел немногим старше меня: если сделать наши жизни эквивалентными людским, то ему будто бы едва перевалило за тридцать.
Порой до нашего отшельнического уголка долетали отголоски новостей из Греи. В них не было ничего особенного или пугающего. Ни король, ни его старшая дочь не совершали вызывающих подозрения поступков, хоть мы и не прекращали напряженно их ожидать. Королевская семья всерьез занялась подготовкой к свадьбе: закупка тканей, провизии и рассылка приглашений шли полным ходом. Приглашение пришло даже Маэрэльд, которую король, по заверениям его друида, безмерно уважал. Я использовал мысли о предстоящем торжестве как один из поводов вызвать гнев на тренировках, но одна деталь всё же грела мою душу: раз Эвеард готовил свадьбу, значит, она будет проходить здесь. Значит, лисица ещё хотя бы раз приедет на родину.
Однажды, в середине самого морозного месяца зимы, какая-то новость всё же сотрясла совет настолько, что Финдир позволил мне провести весь день наедине с собой. Попробовав отдохнуть, сидя в полной тишине, я понял, что во мне плескалось невероятное количество энергии, которую я прежде не замечал из-за постоянных занятий с учителем. Малейший шорох заставлял вскакивать и искать источник шума, а ощущение, что я должен был что-то делать, но вместо этого бессовестно бездельничал, преследовало ежеминутно.
Я представлял, чем могла бы заниматься Ариадна. Гулять по вечнозеленым садам Куориана, блуждать в его лабиринтах, поедать персиковые пирожные, которые она постоянно притаскивала на наши встречи в башне, находиться в объятиях принца… Раз за разом мысли приводили к картинкам, которые я предпочел бы не воображать, и их приходилось силком выталкивать из головы. Ревность, которую я раньше считал глупейшим и неправильнейшим из чувств, съедала меня, и я не знал, правда ли испытываю ее, или же всё это — следствие изменений, к которым неизбежно приводят новые аспекты моего бытия.
Разумеется, я сбежал. Зато, наконец, насладился общением со всеми, кто мне дорог. Мать стала заметно более активной, и тень горя практически покинула ее лицо. Я несколько раз пытался поговорить с ней о ночи, когда мой дурной сон чуть не лишил нас дома, но она прерывала все попытки, по-матерински понимающе гладя меня по волосам. Сестренки, как и всегда, едва давали мне вдохнуть, чтобы набраться воздуха для ответа на все интересовавшие их вопросы. Талани представила мне составленный втайне от сестер алгоритм действий, которого следует придерживаться, если я выхожу из себя и перестаю себя контролировать, и её зрелость в очередной раз поразила меня. Шаэль демонстрировала очередные акробатические номера, суть которых, как по мне, была в том, чтобы изваляться в снегу и заполнить пространство вокруг звонким смехом. Файлин же сдержанно, пытаясь казаться безразличной, и все же невероятно смущаясь, показала мне свои рисунки, и они, без сомнений, были выше всяких похвал.
Индис всё так же заражал жизнерадостностью, и это оказалось спасением для моего измученного разума. Глядя на то, что прежде было главным поводом для раздражения в моей жизни, я понимал, чего мне больше всего не хватало. Время шло, а Индис, благодаря или вопреки, не сходил с избранного им пути. По крайней мере, его улыбка была искренна, а глаза стреляли такими искрами, что те посоревновались бы с моими молниями. Мы прекрасно поговорили, легко и ни к чему не обязывающе, как и многие годы до этого, и это теплым одеялом укутало мою душу, порадовав, что хоть что-то в этой неразберихе остаётся прежним.
Бэтиель, завидев меня издалека, помчалась навстречу и повисла на моей шее, душа в объятиях. Едва не захлебываясь словами, она принялась за рассказ, из которого я едва мог выловить отдельные фразы, не говоря уже о том, чтобы понять суть; сосредоточиться не выходило, даже учитывая недавно приобретенные навыки.
— Когда мы выезжаем, ты не знаешь? — из урагана слов эта фраза выскочила резко, застав врасплох.
— Куда?
Бэтиель надула губы, демонстрируя неподдельно обиженное лицо.
— Ты меня вообще слушал?
— Это было сложно, — признался я, пытаясь спрятать взгляд.
— Когда мы выезжаем в Армазель?
— Это ещё зачем?
Эльфийка тут же ударила себя ладонью по лицу, закрывая рот. Я нахмурился, пытаясь вытащить из памяти слова, что Бэтиель недавно произнесла, ведь хоть какие-то из них должны были зацепиться за края моего разума, но попытки оказались тщетны. Поездка в Армазель, столицу горных эльфов, казалась бредом сумасшедшего. Я был там лишь однажды, в глубоком детстве, и даже та поездка была невероятной удачей, которая подворачивается не каждому жителю Аррума.
Лишь подле Греи эльфы делились на лесных и горных. В остальных уголках мира это — один и тот же народ, живущий вместе; часть — в горах, часть — в лесах, что всегда располагаются у их подножий. Армазель и Аррум — самые крупные места обитания эльфов, но самые недружественные, и потому, к счастью или к сожалению, имеющие возможность самостоятельно избирать пути развития. Лесные эльфы продолжали сотрудничать с людьми и приходить к компромиссам, что позволяли нам жить в мире. Горные же презирали людей, считая их недостойными внимания существами, и не хотели очернять свои души даже общением с ними, не говоря уже о межвидовых связях, которые у них, разумеется, запрещены. Они мало сотрудничали даже с нами — казалось бы, их братьями и сестрами, — потому я не видел никаких причин отправляться в Армазель, тем более в компании так воодушевленной путешествием Бэтиель.
— Тебе, наверное, скажут чуть позже, — виновато пробормотала девушка, переступая с носка на пятку. — Я подслушала, как советчики Маэрэльд говорят об этом, услышала твоё имя, и… напросилась с вами, пообещав, что не доставлю хлопот. В итоге на меня повесили шитьё новых накидок в дорогу, но это мелочи, с которыми я без проблем справлюсь.
— Я всё ещё не понимаю, зачем нам ехать в Армазель, — напомнил я.
— Эзара! — крик в спину ударил меня, будто разъяренная волна. — Эзара, вот ты где! Пошли, как раз ты мне и нужен!
Я успел лишь мельком взглянуть на Бэтиель и испытанное ей облегчение; Финдир спас ее от мучительного танца вокруг темы, в которую она оказалась посвящена раньше, чем посредственный участник событий. Помахав рукой, она надела капюшон, скрывая пышную рыжую копну, и упорхнула, быстро замелькав между деревьями. Вновь чувство, будто все вокруг знают обо мне больше, чем я сам, бурлило внутри, грозя в любой момент перелиться за края.
Вероятно, оно так ясно отражалось на моем лице, что, обернувшись, я увидел изображавшего безоружную жертву учителя с поднятыми к небу руками.
— Драконий пепел, ты чего так пышешь? — воскликнул Финдир. — У тебя сейчас огонь из ноздрей повалит!
Непритворное изумление от моей реакции помогло слегка умерить пыл. Финдир несколько месяцев учил меня специальной технике дыхания; он утверждал, что отсутствие воздуха для меня равняется либо полному отсутствию магии, либо полному отсутствию контроля над ней, так что данному умению во время тренировок всегда было отведено особое место. Вот и сейчас оно оказалось исключительно полезным: десять секунд, и я полностью восстановил привычный ритм сердца и дыхания, расслабил мышцы и разум, и был готов внимать всему, что учитель собирался поведать.
— Девчонка уже проболталась, а? — терпеливо дождавшись момента, чтобы начать говорить, Финдир кивнул в сторону деревьев, за которыми недавно скрылась Бэтиель.
— Мне показалось, что это бессмыслица.
— Если бы, — учитель похлопал меня по плечу, тяжело выдохнув. — Азаани обратилась к аирати со своими опасениями, а он, заносчивый ублюдок, потребовал приехать и взять с собой свидетелей и доносчиков, иначе попросту не станет слушать. А ты — наш главный источник.
Я понимающе кивнул, наслышанный о скверном характере короля гор. Говорили, что из-за частого кровосмешения с людьми его презрению к нашему народу нет предела. Я уже предвкушал, как сотни эльфов будут пренебрежительно оглядывать меня, связавшегося с людьми глупца, с тех самых пор, как я ступлю на их земли, и вплоть до момента, когда их покину.
— Есть то, о чем не стоит ему говорить?
— Не упоминай принцессу, — посоветовал Финдир. — Королевская семья вызывает у Рингелана… ты, кстати, знал, что его так зовут?… ещё большую ненависть, чем люди в целом. Сосредоточие человеческого коварства и невежества, как он считает, логично заключена в правителях. Поверить в их дурные замыслы ему будет просто, но в том, что кто-то из них же нас и предупредил, убедить его будет практически невозможно.
— Что-то еще?
— Вряд ли бы ты стал справляться о здоровье его детей, но… в общем, ни слова о жене и детях. Говорят, когда она забеременела, он… выгнал ее. Или она сама ушла… Давняя история, но разговор склеить не поможет. Понял?
— Понял, — протянул я, прищурившись. — Когда выезжаем?
— Завтра на рассвете.
Я кивнул, и Финдир по-дружески приобнял меня, направляя на север, в сторону тренировочной площадки. Мой выдох был настолько тяжелым, что чуть не стряхнул снег с ближайшего куста, и настолько разочарованный, что учитель чуть не поверил в него. Уже смеркалось, и Финдир решил несколько отойти от привычной программы упражнений. В тот вечер он, удивительно быстро по сравнению с предыдущими трюками, научил меня произвольно вызывать небольшие молнии, выходящие с поверхности ладоней. Иногда они были одиночными и крошечными, будто колыхающиеся от ветра колоски, а иногда их набиралось столько, что они соединялись в небольшой шар, кишащий светящимися змейками. Финдир заверил, что вскоре я смогу держать их дольше, чем несколько мгновений, что и так давались с большим трудом, а затем научусь постепенно отделять их от своего тела, без необходимости постоянной подпитки. Это казалось чем-то, что я никогда не осилю. Однако мысль о том, что ещё летом я не представлял, что обладаю какими-либо способностями, придавала веры в то, что моё тело способно на большее, нежели я от него ожидал.
Утро в лесу выдалось непривычно беспокойным. Подобного крупного похода, к тому же с участием азаани и половиной её совета, Аррум не видел давно. Повсюду сновали эльфийки с подготовленной провизией и вещами; матери, дочери и жёны провожали мужчин так, будто не увидят их до самой весны, а оружейники грузили в повозки столько стрел, сколько едва ли понадобилось бы для полномасштабной войны. Подобные приготовления привели меня в замешательство, но я промолчал, понадеявшись, что всё это лишь для устрашения и защиты от разбойников на трактах.
Индис остался в Арруме в качестве одного из главных доверенных лиц Маэрэльд, хоть по нему и было видно, как отчаянно он желал выбраться из леса навстречу приключениям. В этом мы были похожи: однообразность жизни угнетала нас, вытягивая весь свет и силы, что заложила в нас Богиня. Однако по ночам, когда от переизбытка эмоций мне не удавалось уснуть, я втайне сожалел, что именно мне довелось встретить лисицу и пробудить в себе магию. Уверен, открытому и полному сил Индису выпавшие испытания показались бы лишь очередной авантюрой, о которой он позже сам бы сложил легенды, заметно всё приукрасив. Мне не хватало той безусловной веры, коей светился мой друг, и решимости, порой доходящей до безрассудства, но я не смел произносить это вслух, чтобы не омрачить решение богов своим недоверием.
Всего в Армазель отправилось около трёх сотен эльфов разных чинов и рангов, и каждый чётко знал свои обязанности. Путь до гор занимал около семи дней. Из-за многочисленности нашей делегации мы вынуждены были останавливаться на привал за час или два до темноты, чтобы успеть разбить необходимое количество палаток и насобирать хвороста для костров. Несмотря на сопровождающего нас огненного тиара, поджигание всех костров лежало на мне, — Финдир настоял на этой практике в силу отсутствия надлежащих тренировок, — но, так как отделять молнии от себя я еще не умел, приходилось подносить руку непосредственно к поленьям, и потому ее приходилось постоянно перематывать, скрывая ожоги. Зимние морозы служили обезболивающим, а учитель в ответ на стоны боли утверждал, что страдания дисциплинируют, и их необходимо принимать с таким же почтением, что и все испытания, ниспосланные нам Богиней.
В походах царила особенная атмосфера. Однообразные пейзажи скрашивали лишь довольные лица всадников, истосковавшихся по седлу и дорогам, и огненно-рыжие волосы, мелькавшие со всех сторон. Студеный ветер развивал бледно-розовые куски ткани, коими была обшита накидка королевы, и создавал впечатление миража в лучах изредка выглядывавшего солнца. Эльфы в телегах распевали старинные песни, которые я, в силу своего возраста, никогда прежде не слышал; их красота и сложность мотивов поражали воображение. Темы, что воспевали мои попутчики, были разнообразны: страшные битвы, стихийные бедствия, предательства, но также и первые влюбленности, богатые пиры и великие эльфы прошлого. Особенно мне запомнилась песня о расколе нашего народа; интересно, что Армазель в ней представляют мужчиной, а Аррум — женщиной, хотя Маэрэльд лишь вторая женщина, занимающая священный пост азаани. Мне казалось, что раскол произошёл настолько давно, что я даже не задавался вопросом, когда именно.
Упало между ними яблоко раздора,
Стало не хватать общего простора,
Не поняли друг друга сестра и брат,
Столько лет и не поймёшь, кто виноват.
Больно смотреть, как ссорятся родные,
В детстве были дружные да озорные,
Новый друг пришёлся не по вкусу брату,
Не хотел делить сестру он с супостатом.
Но сестра была равна ему, не рабыня,
И действовала, как велела ей Богиня,
Была добра и принимала жизнь, как есть,
А новых друзей, людей, — за честь.
Разделяет их дома невидимая полоса,
Из общего у них теперь — лишь небеса,
Не поняли друг друга сестра и брат,
Так и не ясно, кто прав, кто виноват.
Несмотря на мои ежедневные представления у костра, в дороге каждый считал своей обязанностью попросить меня продемонстрировать свои силы. Появлялось ощущение, что я участвую в походе в качестве шута, чтобы скрасить путникам время, но отдельная палатка в сердце лагеря постоянно напоминала о том, что миссия моя состояла в чем-то большем. Я пытался отказаться от неё или хотя бы подселить к себе ещё нескольких парней, что едва помещались в своих жилищах, но воспоминания о моей сожжённой кровати были ещё свежи, и в просьбе мне каждый раз отказывали.
В последнюю ночь пути я долго не мог уснуть, испытывая непреодолимый дискомфорт. Наконец, до меня дошло, что я, презренный сын полукровки, собирался что-то доказывать королю горных эльфов, которого прежде никогда не видел. Окутанный атмосферой недоверия и сомнения я, юнец, собирался убеждать в чём-то старейшего из ныне живущих эльфов, в чём-то, что, возможно, не стоило даже толики его внимания. Волнение тонкими шипами втыкалось в меня со всех сторон, будто я свалился в цветущий куст роз.
Ткань палатки задрожала, пуская волны, и тень маленькой руки опустилась на неё, вынуждая остановиться.
— Пссс! — тихое шипение тут же вытащило меня из мыслей. — Териат, ты здесь?
— Да.
Я подался вперёд, потянул за завязки, и полы ткани распахнулись, как шторы, освобождая дорогу лунному свету. Однако вместо него моё жилище осветил свет огромных зелёных глаз.
— Что ты здесь делаешь?
Недовольно пыхтя, Бэтиель протиснулась в образовавшуюся щель и проникла внутрь. На фоне её миниатюрного тела палатка смотрелась дворцом, высоким и просторным, потому она сидела, выпрямив спину, в обыденно комфортном положении. Мне же приходилось держать голову опущенной, отчего шея жутко ныла, но иначе я не смог бы смотреть ей в глаза, находясь напротив.
Румянец на щеках эльфийки заблистал, а сердце забилось чаще, — я слышал это то ли из-за звенящей тишины вокруг, то ли из-за обострившихся чувств, — и она перебирала пальцами кончики своих волос, не решаясь что-либо произнести.
— Как настроение?
Слова выпрыгнули из её уст слишком быстро и громко, и мы оба вздрогнули от неожиданности.
— Уже глубокая ночь, — ответил я, наклоняясь, чтобы в щель между кусками ткани разглядеть положение луны. — Что ты здесь делаешь?
— Волнуешься? — не обращая внимания, спросила она.
— А ты как думаешь?
— Думаю, очень. Встретиться с аирати — великая редкость и честь. Никогда не думала, что смогу побывать в Армазеле.
— Ты права. Но я был бы рад менее печальному поводу.
— Это всё люди, — пожала плечами эльфийка. — Ты не виноват.
— Люди не виноваты в той же степени, — возразил я. — Дело в конкретном человеке. У каждого народа бывают представители, о которых им хотелось бы забыть.
— У каждого, но люди грешат подобным с незавидной частотой.
— Тебе надо было родиться в другом месте, — пошутил я, и Бэтиель смутилась радикальности своих взглядов. — Любишь горы?
— Не знаю, — призналась она. — Видела лишь издалека.
— Была бы повыше, — подколол я, и эльфийка заметалась в поисках чего-то, что можно было бы кинуть, но палатка оказалась пуста. — Светлые волосы и голубые глаза тебе бы пошли.
— Я же нравилась тебе когда-то?
Я закашлялся, растерявшись от сменившегося курса разговора. Взгляд Бэтиель был опущен, но бегал из стороны в сторону, не находя, за что зацепиться. Я начинал переживать из-за того, что провел эти мгновения молча, ведь ответ был ей знаком, но требовал быть озвученным.
— Когда нам было по… десять, кажется? — задумался я. — Потом я встретил Эллуин и на какое-то время совсем о тебе позабыл.
— Да, это было очаровательно, — засмеялась Бэт. — То, как ты влюбился в моего далекого брата, посчитав его моей сестрой…
— Я исследовал мир. И себя.
— Однажды в детстве ты сказал, что не видел девочки красивее меня. Разве что Эллуин, — продолжила она, смело подняв взгляд. — Я жаловалась, что не хочу быть коротышкой, а ты говорил, что невысокие девушки больше нравятся парням.
— Индис подливал масла в огонь? — догадался я.
— Годами, пока, наконец, не забыл, — засмеялась эльфийка, заправляя прядь за ухо. — Но ты — никогда. Ты всегда был ко мне добр.
— А разве не должен был? — слегка нахмурился я. — Я добр ко всем.
— Да, но…
Бэтиель вновь опустила голову, и по её щекам покатились тяжелые, крупные слезы, заставляя нежную кожу краснеть. Я много раз видел, как она плачет; мы росли вместе, а дети часто бывают друг к другу жестоки. Однако прежде она всегда плакала от гнева, от досады, от боли, но не так, как сейчас — тихо, не вздрагивая, едва дыша, будто желая исчезнуть. Я взял её за руку, поёжившись от скрытой под повязкой боли, и наклонился, пытаясь заглянуть в её лицо.
— Бэт, всё в порядке? Послушай, ты же знаешь, — затекшая шея не позволила мне наклониться достаточно, чтобы увидеть её глаза, потому я двумя пальцами коснулся её подбородка, поднимая её лицо. — Если тебе нужна помощь, я…
Её солёные губы оказались на моих, не дав договорить. Я невольно ответил на поцелуй, сбитый с толку, но, когда напор усилился, взял её за плечи и мягко оттолкнул.
— Похоже, ты не можешь мне помочь, — обиженно пробормотала она.
— Я понимаю твою тоску, — строго отрезал я. — Но, если ты хотела обидеть Индиса этим поцелуем, поверь, это не подтолкнет его в твою сторону. Богиня, его же здесь даже нет!
— С чего ты взял, что я делаю это из-за него?
— Прости, Бэт, но об этом знают все, кроме, кажется, тебя самой.
Эльфийка быстро утерла слезы, и ее негодование стало столь ощутимым, что будто бы заполнило собой воздух моего жилища. Я понял, что обидел подругу, но ее методы казались мне возмутительными; едва ли ее выходка могла хоть как-то помочь Индису пробудить в себе ответные чувства.
— Прости, — хотел сказать я, но голос неожиданно пропал, и мне пришлось прокашляться, прежде чем повторить извинение. — Прости. Но ты правда считаешь, что…
— Что? Что он может полюбить такую, как я? — воскликнула она, и я тут же прижал палец ко рту, намекая быть тише. — Быть может, он, как и ты, больше предпочитает людей? Вы оба боретесь за сердце той девчонки из таверны? Я видела, как она приходила к нему по ночам.
Скопление силы в моей груди затрепетало, хоть и не вышло за пределы дозволенного, а тело прошибло холодным потом. Всё путешествие я умудрялся не думать о лисице, и теперь одно лишь упоминание о ней пробудило во мне небесный огонь. Я задумался, не говорил ли Бэтиель о статусе Ариадны, но то, что она назвала её «девчонкой из таверна», значительно облегчало ситуацию.
— Дело не в ней, — прошептал я, поправляя волосы.
— Сначала мать, теперь ты. Дело всегда в них, — ответила она раздраженно, покидая палатку. — Дело всегда в людях.