Праздник в Грее начался с первой же секунды их прибытия; казалось, даже солнце стало светить чаще, а плодовые деревья цвести охотнее. Мир вокруг засиял яркими красками, и я понимал, что дело в обычном ходе жизни — весна вступила в свои права, — но все мои мысли будто вновь закрутились вокруг лисицы. Несколько мучительных холодных месяцев, проведенных, как оружие, которое тщательно натачивали перед предстоящей битвой, сменились цветением и птицами, напевающими лишь её имя.
Подготовка шла полным ходом. Короткие отработки истории, выученной наизусть настолько, что я верил в нее сам; шитьё одежды в голубых — традиционных для Сайлетиса — оттенках; ковка оружия, соответствующего моему выдуманному статусу. Было решено, что лук и стрелы — подходящее для странника оружие, но несвойственное северянину, ибо они знамениты бесстрашием и навыками ближнего боя, потому для меня специально был выкован и искусственно состарен «фамильный» меч и свежий кинжал, якобы сделанный по его образу и подобию. Именно тренировкам по владению мечом отныне был посвящён мой день; все остальные учителя лишь изредка приходили меня проведать.
День весеннего равноденствия прошёл пять недель назад, но королём было решено отложить его празднование до возвращения принцессы. Также ходили слухи, что в конце праздника он объявит дату свадьбы, которая давно была сообщена приглашённым на неё гостям, но всё ещё неизвестна простому народу, так трепетно ожидающему нового повода для праздника.
Я хотел ускользнуть на праздник тайком, в одиночку, чтобы не привлекать внимания, но стоило поутру открыть глаза, как я тут же встретил лики доброй половины старейшин совета азаани, что позже стали настойчиво убеждать меня посетить город, смешавшись с толпой. Какое-то время я изображал сомнение, но в итоге всё же согласился с целесообразностью их предложения, и меня тут же снабдили всем необходимым. Чтобы войти в город, на тракте я примкнул к возвращающимся с полей людям, что телегами везли товар на продажу на ярмарке. Я предложил им свою безвозмездную помощь, а они, хоть и смотрели на меня с долей недоверия, были не в том положении, чтобы отказываться. Другие эльфы поехали открыто, чтобы при необходимости перетянуть внимание на себя, и заехали за стены города как раз за минуту до меня.
Сам праздник меня волновал мало, хоть он и был до безобразия роскошным. Деньги, потраченные на подготовку к свадьбе, явно не спустили на одни лишь яства и ткани; город стал выглядеть совершенно иначе. Фасады домов отмыли от грязи, выкрасили в один цвет и украсили каждую крышу причудливыми рисунками животных и сцен битв. Площадь выложили новым камнем вперемешку с цветным стеклом, что отбрасывал завораживающие блики под светом солнца, а фонтан и сад, раньше скромно украшавшие двор местного храма, будто бы стали в несколько раз больше. Улицы, помимо ярмарочных лавок и местных зевак, были заполнены уличными артистами — танцовщицами, певцами, оркестрами, — но все мы знали, что их позвали играть вовсе не на день весеннего равноденствия.
Я искал её глазами на протяжении всего дня, прислушивался к разговорам окружающих, но королевской семьи на празднике не видел никто, потому я терпеливо скитался по улицам и тавернам, ожидая вечерней речи на площади. В одном из заведений я встретил Бэтиель, скучающе слушающую своего собеседника и потягивающую что-то из кружки, размером с её лицо.
— Тер! — вскочила она с места, бесцеремонно прервав увлеченного рассказом эльфа. — И ты тут.
— Не ожидал такой встречи, — честно ответил я, подходя к их столу. Все присутствующие одарили меня приветственными возгласами, а пинта с элем тут же звучно опустилась передо мной, расплескивая содержимое. Меня окутало запахом карамели и кардамона.
— Я люблю праздники, — пожала плечами она.
Киан учил, что это движение не означало ложь, однако не потому, что говорящий озвучил правду; скорее потому, что сам не знал ответа.
— Обижаешься на…
— Нет, — тут же отрезала эльфийка.
— А на Индиса?
— Он — придурок, но я знаю, что он не со зла.
Я попытался развить разговор, но он шел настолько туго, что мы замолкали через каждые два предложения. Мне некуда было деться; я старался утопить взгляд в пьянящей жидкости в глубине своей кружки, но молчание все равно давило на плечи. Тогда я завёл разговор с другими эльфами, но никто так и не смог придумать темы, не касающейся моих сил или миссии. Я уже начал вставать, чтобы покинуть ставшее неловким общество сородичей, как Бэтиель схватила меня за плащ и резко повернула к себе. Встретив растерянный взгляд, она кивнула, будто сама для себя подтверждая правильность своих действий, и повисла на моей шее, как ребенок, утягивая вниз. Не желая поставить её в неловкое положение, я обнял ее в ответ, приподнимая; ее тело было напряжено, как тетива, что вот-вот отправит стрелу в свою цель. Спустя несколько мгновений Бэт резко расслабила хватку, опускаясь на пол, и что-то внутри подсказало мне обернуться. В кусочке улицы, видном благодаря открытой входной двери, мелькнул край золотого узора на серой ткани. Мой обрушившийся взгляд, очевидно, показал Бэтиель всё, что я думал об ее отвлекающем маневре, но она своей крохотной ручкой умудрилась силой усадить меня обратно за стол.
— Она была с женихом, — пояснила она шёпотом, склонившись над моим ухом и щекоча недавно зажившие раны. — Если бы вы встретились хотя бы взглядами, принц бы заметил и запомнил тебя. Не могу знать, так ли это, но он выглядит, как страшный ревнивец.
— Его самолюбие это точно задело бы, — согласился я.
Благодарить Бэтиель за сделанное мне не хотелось, но я не мог не признать, что она поступила разумно. Попасться на глаза за несколько дней до прихода во дворец было бы плохим началом. Я сидел и молча покручивал пинту с элем, подбирая в голове идеальный вариант для встречи с лисицей: стоит ли мне найти её на улице и поговорить, притворившись восхищенным горожанином, дождаться ли зажженного в башне факела, или…
— Думаешь, она не любит его?
— Что?
— Они — красивая пара, — пояснила эльфийка, несколько засмущавшись от того, что вырвала меня из мыслей. — Темноволосые, загорелые, статные. Держались за руки.
— Они ещё не женаты, — поморщился я, пытаясь представить руку Ариадны, касающейся принца, и счастье в направленных на него глазах. И то, и другое моё богатое воображение нарисовать было не в силах. — Разве им уже можно держаться за руки?
— Не думаю, что для этого есть строгие правила. К тому же, они — будущие король и королева сразу двух государств. Сомневаюсь, что им есть дело.
Звон приборов, плеск напитков, шум падающих на столы тарелок, шепот, разговоры, песни — все звуки в таверне сплелись в ужасающую какофонию, больно бьющую по чувствительному слуху. Её бесконечность затуманивала разум, и время лилось в своём, только ему известном темпе, одновременно летя и медленно стекая, будто густой мёд. Когда из уже привычного звукового фона вырвалась мелодия трубы, созывающей на главную площадь, я вылетел на свежий воздух так быстро, как только смог. Ещё прохладный весенний ветер ударил в лицо ароматом цветущих яблонь, слишком рано распустившихся в этом году, а поток зевак, как и полагается, сам подхватил меня на пути к главному месту в городе.
Король под довольные выкрики толпы произносил традиционную, практически не меняющуюся из года в год речь, в то время как я не без труда пробирался к первым линиям зрителей. Ариадна стояла на холме, теряясь за спинами отца и будущего мужа, но отказать себе в удовольствии или, скорее, потребности заполучить её мимолетный взгляд я не мог и потому упорно подбирал подходящую для того позицию. Эвеард передал слово жене и дочерям, и, подойдя ближе к народу, лисица встала так, что я буквально оказался у её ног.
Я не мог оторвать взгляда. Она похудела. Лицо осунулось, образовав на месте очаровательных округлых щек серые впадины, а ключицы и плечи стали острыми, как ветки иссушенного дерева. В её движениях не было прежней легкости и игривости, будто молодую лису продержали всю зиму в клетке, где она безустанно и безуспешно билась в попытках обрести свободу. Лицо её украшала широкая улыбка, а ямочка, как и всегда, вырисовывалась на правой щеке, но глаза были безразличны и пусты. Впрочем, любовью к массовым мероприятиям и выступлениям она не отличалась и раньше.
Произнеся заученные слова, Ариадна, желая спрятаться, бросила взгляд вниз, но, к её несчастью, я тут же его поймал. Серо-зелёные глаза на мгновение сверкнули. Сверкнули холодом с толикой отвращения. Казалось, я даже увидел, как крепко сжались её челюсти; на худом лице движения мышц виднелись крайне отчетливо. Она не просмотрела на меня и секунды; я почти физически ощутил, как она отрывает от меня свой взгляд, с усилием направляя его в сторону принца, стремительно подошедшего и опустившего руку на её талию. Опасаясь оказаться в поле его внимания, я тут же скользнул в толпу, пропуская многочисленных желающих приблизиться к правящей семье. Этого взгляда мне было ничтожно мало; мало, чтобы согреть продрогшую за зиму душу; мало, чтобы заполнить дыру, зиявшую все месяцы её отсутствия; мало, чтобы понять, чем я его заслужил. Сердце замерло в клещах сомнения и жалости к себе: она прочла письмо.
Король объявил дату свадьбы.
Последний месяц лета. Двадцать пятая годовщина свадьбы Эвеарда и Ровены.
Праздновать создание новой семьи в день рождения старой — распространенный у людей обычай. Они считают, что таким образом передают накопленную в браке мудрость и любовь тем, кто только вступает в него; к тому же, это сокращает расходы — куда проще организовать один грандиозный приём, чем два, — и многие благородные семьи не отказывают себе в удовольствии сэкономить. Впрочем, учитывая выбор спутника жизни по зову кошелька, а не сердца, беспокойство о деньгах казалось странным.
До самой глубокой ночи я скитался по городу в надежде увидеть огонь в окне восточной башни, но, даже если бы он приглашающе загорелся, я бы не сумел к ней подойти: по какой-то причине у её подножья стояло огромное количество стражи, большая часть из которой были островитянами или греианцами, недавно вернувшимися с островов. Отчаявшись, я покинул город с последними торговцами, сонно выплетавшимися за ворота с остатками нераспроданного товара.
Незаметно от спутников свернув с тракта, я тихо пробрался к входу в Аррум. Весь путь оглядываясь на башню, я совершенно не заметил, как уже зашёл в лес, а потому не ожидал наткнуться на сгусток чистейшей тьмы, и уж тем более, что она фыркнет мне в ответ.
Исполинский вороной конь задергался, недовольный моей неловкостью, но ласковый шёпот тут же его успокоил. Ариадна поглаживала коня по гриве, медленно обходя его, чтобы появиться в поле моего зрения. Несколько мгновений я простоял в ступоре; этому долгому дню томительного ожидания суждено было закончиться ничем, однако принцесса, как всегда наплевавшая на все веления судьбы, стояла прямо передо мной, мягко улыбаясь одними лишь глазами. Я несколько раз с усердием моргнул, проверяя, не видится ли мне — мои сны стали намного реальнее прежнего, — но её тихий смех над нелепым жестом развеял все сомнения.
Не в силах сдерживаться, я кинулся к ней, заключая её в самые крепкие объятия, на какие только был способен. Её кожа по-прежнему пахла щепой, что смешивалась с запахом соли, от которого после путешествия по морю избавиться трудно. Осознав, что, возможно, слишком сильно прижал принцессу к себе, я отодвинулся, и она тут же зашлась кашлем.
— Может, это было и неприлично, — наигранно поклонился я, удивившись ноткам наглости в своём голосе. — Но я всего лишь лесное чудище, так что…
— Заткнись, — приказала она, стремительно приближаясь.
Её горячие губы коснулись моих, за мгновение разбивая все стены, построенные мной для сдерживания сил, и мне пришлось заметно собраться, чтобы тут же возвести их вновь. Магия выплескивалась за края; я чувствовал и слышал, как сверкают мелкие разряды на кончиках моих пальцев, но и их я обуздал, чтобы обхватить руками лицо лисицы. Густые волосы стали спутанными и жёсткими от морского воздуха, но кожа была по прежнему нежной и гладкой. Я жадно пытался выпить из этого прекрасного сосуда всё, что мог; пытался распробовать её чувства, чтобы смаковать их всю оставшуюся жизнь, если этот поцелуй вдруг окажется последним; пытался запомнить охватывающий меня трепет. Рука Ариадны также потянулась к моему лицу и, нежно скользнув пальцами по щеке, заправила прядь волос мне за ухо. Медленно отстранившись, она взглянула на меня в полной растерянности; так, будто видела в первый раз.
— Териат?
— Да?
— Что… — она выбралась из моих рук, вновь заправляя прядь и демонстративно касаясь моего уха. — Что случилось?
— Это долгая история, — кивнул я, наконец поняв, что её смутило. — И тебе она обязательно понравится.
Я не ошибся; Ариадна действительно заинтересовалась предложенным эльфийскими правителями планом. Она была готова помочь всем, что в её силах, однако, разумеется, скрытно, чтобы её не сочли предательницей семьи. Она таковой не являлась, в независимости от того, помогала мне или препятствовала; всё, чего ей хотелось — жить по совести и средствам, без жестокости и заговоров. Ей хотелось спокойной жизни для себя и народа Греи, хоть у правителей королевства и были на их жизни совершенно иные планы.
Весь разговор она в шутку фантазировала, как мы будем тайно переглядываться из разных концов залы, зная друг о друге больше, чем все окружающие, но вряд ли она в тот момент, в самом деле, представляла, насколько это будет тяжело. Лисица обрадовалась, узнав, что моё имя сойдёт за сайлетинское, и ей не придётся морщиться, выговаривая какое-то другое, совсем мне неподходящее.
— Может, ты расскажешь мне о месяцах в Куориане? — предложил я, заметно уставший от своих рассказов. Мы лежали на молодой траве, наблюдая за облачным небом, изредка одаряющим нас светом звезд.
— Небо там совершенно иное, — ответила она.
— И почему же?
— Звёзд в сотни раз больше. Ты же знаешь, я люблю звезды. Я рассказывала им о тебе. — Ариадна перешла на шёпот, и было сложно понять, пытается ли она создать таким образом поистине мистическую атмосферу или же, напротив, высмеивает подобное. И то, и другое было бы в её стиле. — Многие и многие ночи подряд. Уверена, уж теперь-то ты им нравишься.
— Как тебе их климат?
— Вероятно, кому-то бы он пришелся по душе, — выдохнула она. — Но я люблю, чтобы лето было жарким, а зима — холодной. Ощущение, будто в середине осени жизнь там замирает, и вплоть до середины весны стоит, не сдвигаясь с места.
Я понимал, что она обходит этот вопрос стороной, но чувствовал, будто обязан его задать. Разумеется, я был счастлив слушать и о небе, и о погоде — обо всём, о чём она пожелает мне поведать, лишь бы её голос звучал ещё хоть мгновение, — но этот вопрос был так важен, что сам срывался с губ.
— Он был добр к тебе?
Ариадна села и, обхватив колени руками, наклонила голову так, чтобы лицо скрылось за пышной копной.
— Принц — мой муж. В браке это необязательно.
— Вы ещё не женаты, — напомнил я. — Ты ничем ему не обязана.
— Куориан дал Грее много золота. Моё королевство обязано ему, и ты знаешь, как отец решил отплатить. Отныне я ему принадлежу.
— Ты — не вещь.
Я протянул руку к её плечу, но лисица дернула им, стряхивая её ещё до того, как я успел дотронуться. Я не понимал, что именно ее разозлило: моё непонимание торговли людьми, которой, судя по всему, занимается Эвеард, или непонимание её чувств по этому поводу. Вопросов, так или иначе, становилось лишь больше.
— Не прикасайся, — предостерегла она, и тон её наполнился сожалением. — Я не собиралась с тобой видеться. По крайней мере, так скоро. Но увидела тебя на площади, и… Зря я позволила этому случиться снова.
— Почему? — Я сел перед ней на колени, пытаясь взглянуть на лицо, что она так умело прятала. — Этот момент — счастливейший в моей жизни.
— Хотела бы я сказать то же самое. — Её взгляд на мгновение встретил мои мгновенно потухшие глаза и тут же вновь опустился. — Я чувствую себя свиньей, что извалялась в грязи и что всё никак не забьют, оставляя изнывать в предвкушении мучительной смерти. Вряд ли я когда-либо от этого отмоюсь.
Звук, что я издал следующим, был скорее похож на звериный рык.
— Что он сделал?
Жизнь будто постепенно покидала её лик. Минуту назад румяные щеки посерели, глаза стали пустыми и холодными, а кулаки нервно сжимались, белея, что рисунок вен на тыльной стороне ладони стал отчетливым отчетливее, словно изображение рек на карте.
— Он овладел мной. — Её голос стал больше походить на смесь хрипа и шипения, и кровь в моем теле начала вскипать. — Решил, что ему мало владеть мной на протяжении всей моей поганой жизни после свадьбы, и взял всё, что ему полагается, как только представилась возможность.
Ариадна не любила проявлений слабости, и потому в момент, когда любая заплакала бы, она разразилась яростным вскриком, отправленным в пустоту ночи. Я в ответ, напротив, не мог произнести и звука. Отойдя на десяток шагов, я попытался побороть выпрыгивающее из груди сердце и успокоить обжигающее дыхание, жидким огнем разливающееся по телу. Однако, несмотря на все усилия, я знал, что не сдержусь. Позволив магии собраться в кулаках в огромные сферы, каких прежде никогда ещё не создавал, я со всей силы отправил их в толщу земли. Молнии пробежали в сторону леса — к счастью, иначе с башни могли заметить свет, — прожигая за собой дорожку, но быстро потухли, затерявшись между деревьями. Лисица едва ли дышала, наблюдая моё импровизированное представление, и удивленно смотрела на меня, округлив глаза. Удивленно — не напугано.
— Я убью его, — прорычал я.
— Вставай в очередь, — пытаясь не задавать вопросов, отшутилась принцесса. — Я живу с этой мечтой слишком давно, чтобы позволить кому-то другому воплотить её в жизнь.
Мысль о том, что кто-то желал её защитить, очевидно, доставляла ей дискомфорт. Она в силах защитить себя сама, и в этом не было сомнений, как не было сомнений в том, что я действительно готов был пожертвовать всем, даже своим народом как таковым, ради мимолетной мести. Внезапно вскипевший гнев ослепил меня, лишив разума.
— И он… как он…
— Реки вина подхватили его и течением занесли в мои покои, — горько ухмыльнулась она.
— Нет, как он… как этот подонок посмел вернуться в дом твоего отца и делать вид, что ничего не произошло?
— Мне кажется, он вовсе не делает вид. — Ариадна поправила волосы, наконец открывая лицо, и пожала плечами. — Уверена, он ничего не помнит. Я же сказала — реки вина.
Солнечный свет принялся окрашивать небо на востоке в бледно-голубой. Скромное пение просыпающихся птиц стало заполнять тишину. Мы молчали не потому, что нам нечего было сказать, скорее, напротив — несказанных слов было столько, что легче было оставить их таковыми. Она мастерски скрывала свою боль. Я долго рассматривал её, понимая, сколь многое все еще скрывалось за щитом из смелости и очарования. Я коснулся губами её холодного лба — ночи весной были ещё достаточно морозны, — и обнял за плечи, накрывая её своим плащом. Будто птенец, она устроилась под моим крылом, уткнувшись носом в грудь, и мне показалось, что на мгновение она даже провалилась в сон; бессонная ночь едва ли хороший способ отдохнуть после долгой дороги.
— Тебе пора возвращаться, — прошептал я, наклоняясь.
— Да, не стоит испытывать благодушие стражи в первый же день после возвращения, — Ариадна резво поднялась с земли, смахнув тень сонливости с лица, и бодро, будто этой ночью нас связывала совершенно обыденная беседа, подошедшая к логическому концу, направилась к своему коню. — Мы увидимся уже завтра, да?
— Нет, — подошёл я, пытаясь создать точно такой же непринужденный вид. — Но, возможно, завтра ты впервые встретишься с незнакомцем из Сайлетиса.
Лисица вновь одарила меня мягким смехом. Простота и естественность её реакций перемежалась с неожиданными сменами настроения, и я полагал, что, если она когда-либо и лгала, то прочесть такую ложь не сумел бы даже Киан.
— И да, чуть не забыла, — уже будучи верхом, Ариадна достала из кармашка на груди сложенный втрое лист и протянула его мне. — Это тебе.
Молниеносный конь тут же сорвался с места, чтобы поскорее доставить хозяйку домой. В темноте он абсолютно незаметен, но ранним утром виднелся издалека, и потому стража уже открывала ворота, чтобы впустить увлекшуюся конной прогулкой принцессу.
Я взглянул на сверток. Это был тот же самый лист, что я отдал ей перед отъездом. Она вернула мне его; значит ли это, что она возвращает мне то, что я отдал ей вместе с этим письмом? Я не сразу решился его прочесть. Он пробыл со мной всю ночь, не оставляя и малейшей надежды на сон, и всё же, вообразив самые худшие слова, что он мог бы содержать, я набрался смелости.
Это было моё письмо. Измятое, несколько раз свернутое, потрепанное.
Melitae,
Меня завораживает твоя бойкость и забавляет, как ты краснеешь, когда злишься. Нравится твоя нелюбовь к претенциозности и напускной вежливости, что так ценятся при дворе, и восхищает независимость и решимость. Я бы хотел побывать с тобой на рыцарском турнире, искупаться в горном озере, послушать пение птиц на ромашковом лугу.
Замираю от счастья, когда слышу твой смех, и задыхаюсь от биения сердца, касаясь твоей кожи.
Более не желаю встречать рассветы, если они не будут даровать мне ещё один день с тобой.
Я отдаю тебе своё сердце, лисица. И ты вольна поступать с ним, как посчитаешь нужным. Следуй зову своего.
Благодарный Богине за встречу с тобой,
Териат.
А снизу — другой почерк.
Эзара,
Моё сердце говорит мне лишь одно — твоё имя.
Твоя лисица.