— Он — наш отец. Разве могла она так поступить?
— Думаешь, если на кону власть, её может остановить такая мелочь, как кровные узы?
Ариадна взволнованно ходила кругами по комнате капитана. Её грусть стабильно сменялась гневом каждые десять минут — иначе она не могла справиться с бурей эмоций, не выпадая из реальности, — и она то сетовала на злой рок судьбы, то поражалась бесчестности старшей сестры. Так или иначе, она справлялась. В отличие от капитана. Король совсем недавно стал ему настоящим отцом, отчего потеря ощущалась ярче, а дыра в душе — глубже.
— Вы уверены, что мне не стоит уйти?
— Останься, — хором ответили брат и сестра.
Я, изумленный неожиданной уверенностью в их голосах, застыл на месте; они удивились не меньше.
— Ты доверяешь ему? — обратилась к капитану Ариадна. — Дело серьезное, и…
— Да, — коротко ответил он. — Доверяю.
Тишина.
— Не спросишь меня о том же?
— В этом нет нужды, — пожал плечами капитан. — Ты любишь его, значит, вопрос о доверии не стоит.
Ариадна гулко сглотнула, и глаза ее расширились. Я вновь обратил внимание на их сходство; они оба взяли лучшее от отца. Высокие скулы, темные волны волос. Я ведь заметил это ещё в первую встречу; возможно, поэтому я, совсем не зная, чего ожидать, с такой теплотой отнесся к капитану — разглядел в нем любимые черты. Однако их сходство с лисицей заключалось не только во внешних признаках.
Ариадна бросила на меня взволнованный взгляд, будто умоляя что-нибудь сказать, возразить, прикрыться своей легендой. Я промолчал. Капитан открылся мне, и я чувствовал, что обязан отплатить ему тем же.
— Мне не нужно знать деталей, — по-доброму усмехнулся Кидо. — Того, что я знаю, достаточно. Расскажете как-нибудь потом, когда у нас будет время обсудить это в таверне за пинтой эля.
— Спасибо, — прошептала Ариадна, падая в объятия брата.
— Выходит, ты уверена, что это дело рук Минервы?
— Абсолютно.
— Расследование поручено тебе? — обратился я к капитану.
— Да. Ею лично.
— Любопытно, как далеко она позволит ему продвинуться.
Чуть позже мы поняли, каков был ответ — ни на шаг. По крайней мере, без ведома Минервы. Она заваливала капитана различного рода поручениями, не имеющими никакого отношения к смерти короля, будто пытаясь отослать его подальше от зала совета и всех его членов. Никто, кроме нас, не сомневался в её непричастности. Кроме нас троих и королевы Ровены.
Она несколько дней не покидала тело короля. “Разбита и уничтожена” — так Ариадна описывала ее состояние. Ее любовь к Эвеарду не была частью образа королевы или прикрытием вынужденного брака — она была чистой и самозабвенной. Подозревать падчерицу ей казалось постыдным: она растила её, как собственную дочь, хоть принцесса и не принимала ту заботу, что Ровена могла и хотела ей дать. Постыдным, и все же в ее сердце с каждым днем крепла уверенность, что Минерва замешана в бесчестной смерти её горячо любимого мужа.
Она писала письма отцу, что многие десятилетия не покидал пост правителя Драрента, в надежде на реакцию родных земель. Я не совсем понимал, какой именно помощи она ждала — с расследованием, с поддержанием власти и порядка в Грее, с её личными вопросами, — но многочисленные письма и гонцы не приносили никакого ответа. Вероятно потому, что она ждала его слишком скоро, не учитывая времени, требуемого на дорогу до Драрента и обратно, но бессердечно было упрекать её в этой ошибке; захлестнутая горем, как волной взбушевавшегося Сапфирового океана, она едва ли могла адекватно оценивать хоть что-либо.
Ариадна пыталась добиться от сестры и короля Дамиана переноса свадьбы, чтобы траур по ее отцу прошел, как полагается, но единогласным решением они отказались идти на такие траты. Праздник был неминуем, ведь гости, чьи многочисленные рты приходилось прокармливать, давно были расселены по комнатам, а корабли и повозки подготовлены к их отбытию в ближайшие дни после торжества. Королевство держалось лишь на мысли о предстоящем браке — как эмоционально, не позволяя себе проваливаться в бездну скорби, так и финансово, подпитываясь золотом островного короля, — и все же отдельные лица, мелькающие в коридорах, полнились тоски по ушедшему правителю.
— Хант совсем не появляется, — сказала лисица негромко, оглядывая тренировочный зал. Мечи гвардейцев сталкивались, заполняя воздух металлической симфонией.
— Я пару раз видел его с отцом, — задумчиво протянул я. Мне казалось, что только я перестал повсюду его встречать. — И прочими островитянами.
— Мне же лучше.
— Он не приходит даже к тебе?
— К счастью.
— Надеюсь, что к счастью, — насторожился я. — Но это странно.
— Ты тоже странный, — ухмыльнулась она, нападая. Я легко ушел от предсказуемой атаки. — Хочешь видеть его в моих простынях почаще?
Кидо присвистнул. Последние несколько минут он пристально наблюдал за нашим боем. Я бросил на капитана многозначительный взгляд, но тот не замялся, невозмутимо добавив:
— Не в моем вкусе.
Уловив момент для атаки, я еле сдержался, чтобы не прижать принцессу спиной к песку. Остановившись вместо этого в миллиметре от ее лица, я опустил меч и показательно поклонился, выражая благодарность за честь тренироваться с Её Высочеством. Ариадна разочарованно фыркнула и, бросив тренировочный меч прямо в руки капитана, двинулась к выходу из зала. Кидо расхохотался. Я ощутил себя дома: будто я вновь дитя, окруженное друзьями — Индисом и Бэтиель, — и беззаботно дурачусь, распахнув двери своей души. На мгновение я был счастлив.
Некоторые ночи я снова стал посвящать сну; тело начало утомляться сильнее прежнего. Сон был скорее ритуалом для отдыха разума, нежели действительно способом получения сил, ведь тело едва ли просыпалось отдохнувшим. Так или иначе, за пару часов до рассвета я всё же оказывался в кровати.
Меня беспокоил загадочный голос. “Аарон”, звал он без конца. “Аарон”. Я вспоминал, что Маэрэльд рассказывала мне об Аароне: древнеэльфийский король, чья мрачная смерть от, вероятно, людских рук по-прежнему вселяла страх в сердца моего народа. Я вновь попытался представить, как именно люди могли настолько очернить образ светлого короля, что его имя навсегда покинуло наши края, но так и не придумал подходящего варианта.
Вернулась в мои сны и Минерва, но не как прежде, а лишь мимолетной вспышкой на заднем плане. Её власть, очевидно, набирала силу: как среди знати, так и внутри неё — я почти ощущал вибрирующий вокруг нее воздух, наполненный неведомой мне энергией, — но я перестал быть для неё целью. Эту забаву она оставила если не насовсем, то лишь до момента, пока скука вновь не поглотит её, и ей не захочется отобрать у сестры то, чего за все годы так и не появилось у нее.
Раздирающий уши писк. “Аарон”. Азаани говорила, что это имя переводилось как “хранитель порядка”. С момента появления в замке и до смерти короля я слышал его лишь однажды — в саду, когда встретил Минерву в одном ночном платье, — но теперь оно преследовало меня каждую ночь. Хранитель бы сейчас не помешал: порядок в Грее, безусловно, нарушен.
Капитан Фалхолт искренне пытался это исправить. Он выполнял бесконечные глупые поручения старшей принцессы, умудряясь при этом не забросить расследование убийства короля и тратя на это буквально всё своё время. Мы с Ариадной иногда пытались отыскать его, чтобы узнать, как идут дела, но шли дни, и поймать его было практически невозможно: он не появлялся ни на приемах, ни на советах, ни на обедах и ужинах. В какой-то момент мне показалось, будто он и вовсе исчез из замка — по своей воле или воле новой правительницы, — но тем же вечером я встретил его задумчиво стоящим у камина.
— Ждёшь его? — спросил я, облокотившись на каминную полку так, чтобы видеть лицо капитана.
— Нет. Если бы ждал, то лишь потратил бы время впустую.
— Это после…
— Нет, ты не при чем.
— В чём же дело?
— Мы верны разным наследницам престола.
Кидо поднял на меня усталые глаза, испещренные тонкими молниями крови. От разглядывания документов в темноте и постоянного недоумения на лбу проступили морщины; на молодой загорелой коже они смотрелись даже нелепо, но добавляли капитану пресловутой солидности и соответствия серьезному посту.
— Как давно ты спал?
— Не знаю, — пожал плечами он. — Сегодня чуть не уснул в темнице, пока допрашивал подозреваемого.
— Подозреваемого?
Кидо огляделся и молча указал рукой на дверь в свои покои. Войдя, он сразу же направился к постели; пыль с покрывала взмыла в воздух, приветствуя почти забытого хозяина.
— Магистр Рагна и советник, оказывается, тоже не сидели без дела, — зевнул он. — Мы получили наводку на старика с кухни. Все там твердят, что видели, как он чем-то капнул на тарелку короля и затем сбежал.
— Они уверены, что это был яд?
— Они уверены во всем, что их заставят сказать под страхом смерти или под тяжестью монет.
Я упал в кресло. Дыхание капитана становилось размеренным и ровным, а слова начинали слипаться в одно; сон цепкими лапами цеплялся за него, пытаясь утащить как можно скорее. Я открыл рот, чтобы спросить, как мне найти пленника, но не успел произнести и звука, как в ответ прозвучало сопение. Позвав служанку, чтобы капитана раздели, я отправился искать ответ самостоятельно.
Разумеется, он находился в темнице, что, как паучья сеть, простиралась в подземельях замка. Но где именно? Я никогда не бывал в тюрьмах прежде. Пустят ли меня туда, если я прикроюсь праздным интересом и ненавистью к завистливому старику, погубившему великого короля?
Вход никто не охранял. Пахло сыростью и её близкой подругой — плесенью, — что так любовно уживались вместе. Холодный воздух встретил открывшуюся дверь порывом сквозняка, и я невольно поежился. Пройдя три поворота, я наконец набрел на первый освещенный участок; тело само потянуло к факелам, уже успев истосковаться по теплу.
— Господин, — прогремел голос дремлющего на хлипком стуле стражника. Он вскочил, устремив пику в потолок и оглушив звоном доспехов. — По какому делу?
— Я слышал, вы схватили отравителя короля, — заискивающе прошептал я. — Разрешите взглянуть?
— С какой целью?
Ненавистный вопрос.
— Как благодарный гость короны, — слегка поклонился я. — Я бы хотел взглянуть в глаза того, кто решил Грею справедливейшего из правителей, и убедиться, что его грязные руки не доберутся боле ни до одного честного человека. Разве такие люди не заслуживают общественного порицания?
— Ещё какого! — захохотал стражник, слегка покраснев. Мои речи порой и меня вгоняли в краску; но не по той же причине. — Вас проводить?
— Полагаю, справлюсь сам.
— В конце коридора, — указал он на проход к длинной череде железных клеток. — В самом конце, чтобы, даже если захочет сбежать, по пути переломал ноги.
Я учтиво кивнул и снял со стены один из факелов; потерявшая от холода гибкость рука приятно загудела. Земля ухабистая, с торчащими из нее корягами и камнями; без толстой подошвы и должного внимания бежать по ней действительно опасно. Коридор был узким, так, чтобы, стоя в середине, стражник без усилий мог дотянуться до камер как по правую, так и по левую сторону. Все клетки до единой были заняты, некоторые — заполнены сверх меры.
Живя рядом с Греей и в самом её сердце, я нечасто слышал о разбойниках, ворах и хулиганах, но сейчас на меня умоляюще смотрели десятки лиц, тянущихся к теплому свету огня. Кто-то из них давно ждал приговора: кожа поражена проказой, от одежды остались жалкие лохмотья, просвечивали кости, демонстрируя последствия постоянного голода и обезвоживания. Кто-то ещё не освоился и под неодобрительные взгляды старожилов пытался запугать абсолютно безразличных стражников своими связями во дворце. Их было недостаточно, чтобы обращать внимание на все беспорядки, устраиваемые заключенными, и потому они попросту не обращали его ни на что, занятые разговорами друг с другом, игрой в кости или дневным сном.
У камеры убийцы короля было пусто; даже к такому важному заключенному не проявляли никакого интереса. Впрочем, его в самом деле незачем было охранять. Произнеся слово “старик”, капитан ни капли не преувеличил. Казалось, он еле находил силы, чтобы передвигаться, а если и совершал движение, то сопровождал его громким кряхтением.
— И чем же ты занимался на кухне? — вырвалось у меня.
— Тестом, — ответил он, ничуть не удивившись. — Пек пироги для всех детей Эдды и Эдвульфа!
Он произнес это с гордостью, будто был единственным, кто остался в замке с тех пор. Имена родителей короля Эвеарда впервые коснулись моих ушей, хоть я и видел многочисленные упоминания их персон в родовых книгах Греи. Эдвульф и его жена Эдда не были знамениты ни боевыми походами, ни выдающимся развитием города, ни развитием торговли; они слыли добрыми, но несчастными людьми. У них было двенадцать детей, и почти все умерли в возрасте до трех лет от страшных болезней, которые были с ними либо с рождения, либо приставали недолгим после. До отрочества дожили лишь трое: Эвеард, его старший брат Адриан и младшая сестра Агнесс. Традиция потомков Уинфреда давать детям имена на букву “э” началась именно с него, но, по какой-то причине, не считая будущего короля Греи, все дети Эдды и Эдвульфа явились живой демонстрацией их протеста. Суеверная толпа была уверена, что своим неуважением к традициям королевская чета разгневала богов, и потому те забрали их детей себе, однако причина, вероятнее всего, была в родственной связи супругов.
Влюбленные были кузенами. Их не поженили бы, если бы не округлившийся живот юной Эдды, на коленях молившей прощения у отца. Они приняли гнев богов с достоинством, и были счастливы хотя бы потому, что их первенец Адриан рос здоровым и смышленым, а Эвеард — достойной ему сменой. После смерти короля Эдвульфа Адриан отказался от престола, предпочтя славе правителя славу воинскую, и Эвеард взошел на престол. Его таинственная любовь и рождение Минервы не сыграли на руку молодому королю, заметно испортив его облик в глазах народа; скрытный король — это неизвестность, а неизвестность — это страх. Через месяц совет уже представил Эвеарда новой невесте — Ровене из династии Кастелло, что приходилась троюродной племянницей его матери, — и так ещё один король Греи женился на своей кузине. К счастью, их гнев богов не коснулся.
Агнесса стала жрицей, отказавшись от благ происхождения, и её местоположение никому неизвестно. Адриан погиб в бою за месяц до рождения младшей дочери Эвеарда; в его честь, хоть и с некоторыми изменениями в порядке букв, она и была названа.
— Я ничего не подмешивал королю, — всхлипывал заключенный, забившись в дальний угол камеры. — Я бы… Я бы никогда…
— Но вы признались
— Вы бы тоже признались.
Я на мгновение представил, сколько давления свалилось на бедного старика: куча стражи, мечи, пики, злые взгляды, кандалы, крики. Беспомощный слуга, чья правда весила как перо против железного слова Минервы.
— Мне и так осталось недолго, — вздохнул он. — Боги знают, кто лжёт, а кто честен.
— И примут, оценив по делам, а не словам.
Старик взглянул на меня устало, но с лёгкой улыбкой; он понимал, что так не говорят с тем, в чью вину беспрекословно верят. Я должен был плевать в него и осыпать проклятиями, желая самых страшных мук до смерти и после неё, но мне незачем играть, если никто не смотрит. Казалось, он со своей участью смирился; осталось смириться и нам.
Утром капитан Фалхолт силой вытащил меня из постели, ничего не объясняя; впрочем, это было и не нужно. Я прекрасно понимал, что за событие могло проводиться на городской площади, имея в зрителях толпу заспанных горожан и первые лучи солнца.
— Сохраняя верность короне, я объявляю смертный приговор человеку, посмевшему считать себя главнее богов и вершить судьбы, — постоянно прочищая горло, вещал капитан. Ложь стояла поперек горла. — От имени королевства мы наказываем его тело, чтобы душу его могли наказать боги.
Капитан сделал два шага назад; бывалая толпа поступила так же. Старика вывели на помост и заставили опуститься на колени. Его голова лежала на плахе, но он был расслаблен и не пытался вырваться. Ему не дали права сказать последние слова — хотя я уверен, что он бы и не нашел подходящих слов, — и исполинский топор стальным поцелуем проскользнул по его хрупкой шее. Капля крови долетела и до меня, обосновавшись в сантиметре над бровью.
Толпа ликовала: Грея вновь заживет спокойно и счастливо, ведь преступник найден, а это значит, что чести и жизни короны больше ничего не грозило. Толпа верила, что павшая на Грею тень уйдет, и крадущееся из-за горизонта солнце — прямое тому доказательство. Однако каждая тень обязана своим рождением свету, и пока в мире существовал хоть луч — существовал и его темный, всепоглощающий брат.
Поручения Минервы кончились в ту же секунду, когда древо помоста окрасилось кровью. Оставшись без работы, что занимала весь его разум в последние дни, капитан бесцельно слонялся по замку, пока не встретил такого же задушенного сомнениями меня. Единогласным решением было утопить мысли в жидком золоте медового эля.
— Я никогда не хотел быть принцем, — произнес он подавленно, вспоминая разговор, произошедший во время нашего прошлого визита в таверну. — Но теперь мне кажется, что у меня нет права скорбеть по отцу.
— Право на скорбь есть у каждого. Взгляни, — я кивнул на скучающие столы и стулья за его спиной. — Таверны пустуют, эль простаивает. Народ скорбит. Почему нельзя тебе?
— Потому что я обрек того старика на смерть, но отец не остался отомщен.
— Ты не мог спасти его.
Я четко произносил каждую букву, будто заставляя себя поверить в свои же слова. Что мы имели против воли Минервы? И всё же гадкий, гнилой привкус вины на языке отравлял мои речи.
— Однако, оставшись на своем посту, можешь попытаться спасти остальных.
— Звучит, конечно, здорово, — хмыкнул он. — Но один я не справлюсь.
Я поднял пинту и вытянул руку вперед. Мы столкнулись кружками, обмениваясь каплями эля, как делали воины в знак дружбы и верности — чтобы доказать отсутствие яда в напитке, — и сделали несколько шумных глотков. Пинты шли одна за другой, согревая тело изнутри и расслабляя мышцы. Чем сильнее ночь накрывала Грею, тем плотнее заполнялся зал; горожане заходили угрюмые, измученные, но спустя пару глотков на их лицах возникали улыбки, а смех заполнял воздух над их столами. Жизнь возвращалась в привычное русло, как и должно, но мы знали: мир делал лишь первые шаги по направлению к хаосу.
Разум, как и тело, расслабился: взгляд стал менее внимательным, движения замедлились, слух притупился. Голос стал громче, шутки — глупее. К нашему скромному застолью постепенно присоединялись знакомые лица: подопечные капитана — Аштон, Брук и даже юный Марли, — старательно разряжали обстановку, смеша начальника свежими историями. Оглядывая гуляющих стражников и торговцев, я не заметил, как руки Скайлы упали на мои плечи, усердно их разминая.
— Господин, вы так изменились с нашей прошлой встречи!
— Разве?
— Да, — наклонилась официантка к моему уху. — Ваши плечи набрали силу, а руки будто выкованы из стали…
— Скайла, — протянул капитан. — Вот так ты, значит, помнишь про постоянного клиента?
— Меня хватит на двоих.
— На сегодня ты свободна, — сказал Кидо, бросая ей монету. — Мы не в настроении для утех.
Я снял с себя мозолистые женские руки. Служанка ничуть не расстроилась; как и всегда, когда дело касалось капитана, она получила деньги, не выполняя работы. Кидо засмотрелся на меня пустыми глазами; сегодня он был не в силах врать своим друзьям — это давалось ему тяжелее всего.
— Я не хочу возвращаться, — прошептал он, наклоняясь ко мне. — Но если выпью ещё хоть глоток, то мой внутренний мир станет достоянием общественности.
Капитан пошатнулся, и я тут же подхватил его, поднимая на ноги; гвардейцы понимающе кивнули, пожелав быстрой дороги и легкого пробуждения. К счастью, Кидо мог идти самостоятельно; я служил лишь аварийной опорой на случай, если ветер подует слишком сильно или камень на дороге возникнет внезапно и подло. Фалхолт пытался говорить со мной, но все его речи были абстрактными рассуждениями — о природе любви, о звездном небе, о воле богов, — и совсем не требовали моего ответа. Он говорил обо всем, обходя темы смерти отца и разлада с Лэндоном; точнее, обходил, пока не придумал, как можно говорить о последней вслух, не подставляя никого под огонь.
— Ох уж эта Лэнди, — воскликнул он. — Как меня раздражает эта девчонка!
От неожиданности я расхохотался. От меня за версту веяло хмелем, и люди благоразумно обходили грохочущего пьяницу, что в любой момент мог снять с пояса меч.
— Чем же она плоха? — подыграл я.
— Уж больно заносчивая, — фыркнул капитан. — То мягкая, как котенок, то рычит, как лев. И ведь не угадаешь, любит она тебя сегодня или ненавидит!
— Может, стоит присмотреться к другим вариантам?
— Это ещё к каким?
— Знаю я одну леди, — заговорщически зашептал я. — Добрая, красивая, отзывчивая, волосы, как огонь, веснушки — что ромашки на поле, а имя какое — Тэрра!
— Иди ты, — отмахнулся Кидо. — Она не в моём вкусе.
— Рыжие тебе тоже не нравятся?
Капитан расслабленной рукой ударил меня в плечо, и мы вновь разразились громким смехом. Я намеренно вёл его медленно, самыми извилистыми тропами, умоляя прохладный ночной воздух отрезвить меня; к середине ночи мы добрались до замка и до частичного контроля над телом. Разум был чист, но полон желаний и стремлений, противиться которым не хотел и не мог.
Проводив капитана до двери, я умышленно ошибся с этажом и намерился свернуть направо, надеясь увидеть знакомых стражников спящими, но вместо этого тут же припал спиной к стене. Стражи были заняты совсем иным: уговариванием другого нетрезвого гостя принцессы не мешать её чуткому сну. Их лики и тела были непоколебимы; статус принца никак не влиял на их верность лисице, и они стойко терпели все выпады нерадивого жениха.
— Я имею право видеть её в любое время дня и ночи! — упорствовал Хант, безуспешно пытаясь раздвинуть перекрещенные перед ним пики.
— Принцесса потеряла отца, — раздался низкий голос из-под шлема. — Позвольте ей отдохнуть.
— Она должна уважать волю отца, а отец обещал её мне!
Раздавшийся за спиной стражей шум заставил всех замереть и мгновенно замолчать. Дверь распахнулась, и из-за нее показалось заспанное лицо, обрамленное растрепанными кудрями.
— Дорогая! — Хант упал на колени, мгновенно изменив тон. — Милая, как ты красива в лунном свете!
— Ты жалок, — прошипела Ариадна.
— Я лишь хотел увидеть тебя! Я так скучал!
Его восклицательные интонации резали слух; голос становился тонким, дребезжащим. Он сразу виделся мне ребенком, у которого злой взрослый отобрал игрушку. Одну из многих, и всё же — самую желанную.
— Охотно верю.
— Я войду?
Ариадна открыла дверь шире, чтобы принц мог протиснуться вглубь комнаты. Когда стражник потянулся, чтобы закрыть её, она коснулась его руки, останавливая.
— Не стоит, — приказала она. — Принц не задержится надолго.
— Это почему же? Я хотел бы остаться до утра.
— Выбери для этого какую-нибудь служанку.
— Ариадна, — взмолился он. — Скажи, чем я не мил тебе?
— Ты в своём уме?
Принцесса всё так же стояла в дверном проеме, готовая одновременно выкинуть Ханта в коридор и убежать сама, заточив принца в своих покоях. Я изредка высовывался из-за угла, чтобы взглянуть на происходящее, но чуткий слух давал весьма ясную картину. Стражники затаили дыхание, не желая вмешиваться в дела господ; Ариадна была готова взорваться в любую секунду; принц едва ли не всхлипывал.
— Разве я когда-нибудь поступал с тобой плохо?
Ариадна изумленно молчала.
— Я знаю, ты была больна, — начал объясняться принц, смущенный реакцией невесты. — Но, как вижу, сейчас ты находишься в полном здравии.
Тишина в ответ. Только сбивчивое дыхание и бешено колотящееся сердце.
— Знаю, ты потеряла отца, — продолжал он, снизив громкость голоса, делая его вкрадчивым, интимным. — Я не беспокоил тебя, но за все эти дни ты ни на мгновение не задалась вопросом, где я пропадал.
— И где же?
— А тебе есть дело?
— Нет.
Хант громко вздохнул. Я слышал, как звук его сердца медленно приближается ко второму, горячему и злому.
— Я говорил, что буду ждать и бороться, — шептал принц. — Но я — живой человек, Ариадна. Удели мне хоть сотую часть того внимания, что я уделяю тебе, и ты полюбишь меня.
— Твой отец уделял тебе много внимания?
Я почти увидел, как принц нахмурился.
— Ответь.
— Чересчур много.
— Ты любишь его за это?
— Он — тиран и мучитель. Я уважаю его, но у меня нет ни единого повода его любить.
— Взгляни в зеркало, Хант, — сквозь зубы выдавила лисица.
— Я не похож на отца, — вспылил принц. — Он берет всё, что пожелает, ни с чем не считаясь.
— Точно так ты и поступил, оказавшись под папочкиным крылом. Взял то, что желал.
— О чем ты?
Не выдержав, я вновь выглянул из-за угла. Ариадна с вызовом уставилась на жениха. Не веря, что он в самом деле не понимал сути ее слов, она молчала. Роль невинной жертвы так прикипела к нему, что он, казалось, совсем не собирался с ней расставаться.
— О чем ты, Ариадна?
— Ты обесчестил меня, — выплюнула она. Халат сполз с ее плеча, и взгляд принца мгновенно переместился на оголенную кожу. — Видишь эти шрамы? Не прошло ни дня, чтобы они не напоминали мне о моем позоре.
— Я не трогал тебя, — изумленно шептал принц. — Клянусь.
— Разве не ты прижимал меня к резному изголовью, не взирая на крики боли и кровь? Не ты шептал, что теперь владеешь мной, что мне некуда от тебя бежать?
— Я этого не делал.
— Можешь подавиться своей ложью, — бросила она, поправляя халат. — Или захлебнуться в ней, как тебе угодно. Но я знаю, что это был твой голос, твой куорианский говор, твой запах муската. И ты знай, что, какими пьяными бы ни были вина в тот вечер, я никогда тебе этого не прощу.
Не найдя слов для ответа, Хант невидящими глазами уставился на принцессу. Она долго смотрела на него в ответ, ожидая реакции — оправданий или признания, — но его ступор был столь силен, что он молчал, пока она силком не выставила его за дверь. Хлопок дерева о камень вернул его к жизни; он сделал шаг обратно, но стражи оказались еще более настойчивыми, чем прежде.
— Вам пора, Ваше Высочество.
— И я даже знаю, куда, — процедил он.
Он пролетел мимо так быстро, что едва не зацепил мой любопытный нос плечом, и мгновенно скрылся в темноте ночных коридоров. Я хотел проследовать за ним, но предчувствие подсказывало, что мою нелепую слежку обязательно обнаружат. Хотел пойти и к принцессе, но голос разума молил оставить её в покое. В конце концов, я по-прежнему был пьян; увидь в своих дверях ещё одного захмелевшего гостя, Ариадна точно разорвет его на куски.
Пришло время для похорон короля. Они должны были быть такими же помпезными, как и свадьба, и, о удача, для этого имелись и закупаемые в течение полугода украшения, и многочисленные гости. Как бы Минерва ни была занята поглощением власти совета, похоронам отца она лично уделила недюжинное внимание. Она контролировала все. Традиционно цвет крови был верным спутником смерти; однако, несмотря на это, тело Эвеарда она приказала непременно обернуть в серый бархат. Принцесса не хотела, чтобы прощание затянулось, и потому лишь одному человеку она позволила произнести слова, что были призваны сопроводить душу короля в вечном плавании по реке духов, — и это была Ровена.
Королева не могла сдержать слез и большую часть речи жалобно всхлипывала. Удивительно, но старшая принцесса ничуть не раздражалась по этому поводу; раньше мне казалось, что она не испытывала теплых чувств к той, что пыталась заменить ей мать. В тот миг, возможно, она впервые ощутила нить горя, пропущенную через сердце каждого члена королевской семьи; ощутила, что общая боль объединяла не хуже, чем гнев или жадность. В тот день она не выглядела как строптивая наследница, отравившая своего короля; она была ребенком, оплакивавшим скоропостижно скончавшегося отца.
Похороны, вопреки ожиданиям, провели на городской площади, чтобы дать греианцам почтить память правителя. Сэр Фалкирк, демонстрируя суть своей натуры, чуть не задавил двоих детей, пытавшихся протиснуться в первые ряды, а после презрительным плевком замочил их одежды; однако не вся знать отнеслась к народу так пренебрежительно. Советник Лэндон привёл в зал жриц местного храма — тех самых, чьё завораживающее пение я слышал на дне осеннего равноденствия, — и, в знак уважения, проводил их в специально отведенную зону. Эвеард испытывал к жрицам глубокое почтение; с тех пор, как Агнесс стала их сестрой, они стали сестрами и ему. Госпожа Беатрис стояла неподалеку от тела короля и любезно давала советы желающим возложить дары усопшему, не брезгуя, если старый конюх пахнёт хмелем или ребенок протянет запачканные руки к дорогому платью.
Ариадна стояла поодаль от родни и прочей знати. Её лицо накрывала плотная, почти не просвечивающая вуаль, а длинные рукава платья плавно перетекали в перчатки, делая её ещё одной каплей в захлестнувшем город море крови. Однажды она говорила мне, что боится смерти; не её наступления, а того, что творится вокруг умершего. Её повергали в ужас все традиции, связанные с мертвым телом; я рассказывал ей, как тела умерших эльфов превращались азаани в цветы и деревья, и она попросила дать ей обещание, что с её телом однажды поступят так же. Воззвав к благоразумию, я не сумел этого пообещать.
Хант не посмел приблизиться к невесте. Потупив взгляд в пол, он занял место подле её старшей сестры, и по лицу его было видно, что за всю ночь ему так и не досталось ни секунды сна. Одежда на нем была та же, что и вчера, но он почтительно прикрыл её красным плащом.
Почтение, однако, ничуть не окрасило лики его соотечественников: им происходящее было откровенно безразлично. Они явились на прощание с королем в своих обычных кожаных доспехах, не уделив внимания ни традиции с тканью, ни традиции подношения даров. Обосновавшись в дальней части площади, они пили принесенное с собой вино и хохотали над шутками своего правителя, столь неуважительно поступавшего по отношению к будущему — ныне усопшему — родственнику. Не понимая, почему куорианцы столпились вокруг Дамиана, обхватив его плотным кольцом, я попытался разглядеть его в щели между голов южан, но попытки оказались тщетны. Я оставил их; рано или поздно он все равно попадется мне на глаза.
Завершающей традицией стал танец огней. Невероятно красивое зрелище, по размаху достойное лучших торжеств, но плотно связанное с самым грустным из них. Гости разошлись в стороны, встав вдоль стень, и в середине зала возвысилась фигура Лианны. Она вновь была молода и чарующа; красное золото её кудрей виделось мне главным из огней церемонии. Простой народ, разумеется, сжигал тела умерших: из соображений чистоты и экономии. Знать же имела возможность хоронить тела членов семьи в специальных гробницах, которые, вероятно, спустя годы станут оплотом легенд и слухов, и королевская семья Греи не была исключением — под эти цели была полностью отведена башня Луны. Однако все короли когда-то были простыми людьми, и погребальный костер был положен и им — хотя бы в виде представления.
Лианна умело жонглировала огненными шарами, изящно двигаясь в такт играющей музыке, но лицо её было полно скорби и отчаяния. Каждый раз, когда искры взмывали в воздух, народ напугано вздыхал, но ни на мгновение не выражал восторга мастерством друида: настолько сильна была горечь прощания. С каждой потухающей искрой на улицах становилось темнее, и к моменту наступления полной тьмы лишь по щекам самых стойких не прокатилось слезы. Я в их число не вошел.
Весь следующий день меня до жути утомляла атмосфера замка, и от нее нельзя было скрыться ни в садах — его внешний вид активно приводили в порядок, — ни в тренировочном зале — там стража репетировала праздничный марш, — ни в библиотеке, где местные писари уже вносили известия о смерти короля и свадьбе принцессы в родословные книги. В покоях был слышен шум коридоров, в городе — повсеместное сумасшествие. Единственным местом, где можно было укрыться, оказалась башня; мой выбор пал на дорогую сердцу восточную.
До свадьбы оставалось четыре дня.
Я много думал о подслушанном разговоре, но не мог подойти к лисице, чтобы обсудить его, ведь тогда пришлось бы признаться, что я сную по коридорам, как крыса, влезая во все, что меня не касалось, хоть это и было прямой и единственной целью моего пребывания при дворе.
При дворе, где уже негласно приняли нового правителя. Знать и чиновники радостно распахнули объятия, принимая под своё крыло белокурую принцессу, давным-давно захватившую их умы. Я не видел ответной радости в её лице; она жаждала власти, но села на трон так, будто её вынудили это сделать. Сапфировые глаза не горели, но устало таяли, когда очередной советник падал на колени, принося ей клятву верности. Занятый престол будто бы уже успел наскучить ей. Не так сладок запретный плод, как предвкушение момента, когда ты сможешь его заполучить.
Впрочем, уверен, она ещё распробует нектар правления. Несмотря на внешнюю незаинтересованность, за последние дни из разных уст я услышал о нескольких новых распоряжениях, из которых больше всего насторожили указы военной направленности. Минерва поручила расширить казармы, недавно и без того достроенные в связи с прибытием куорианских солдат, а также вне графика созвать на обучение всех пригодных юношей из города и окрестностей — Вильсдена, Аскода, Сэдбери и Лартона. Ни единому члену совета не было известно, к какой битве готовилась принцесса, но задавать вопросы никто не решался; все слепо, будто овцы по воле гоняющей их собаки, выполняли данные им приказы. Стоял ли за собакой пастух — ещё один важный вопрос, ответа на который ни у кого не имелось.
Город из окна башни выглядел завораживающе. Лето выдалось теплым и влажным, и урожай Греи был богат как никогда. Куда ни глянь — обязательно увидишь цветочника, несущегося в страхе оказаться лишним на дворцовом празднике. Крыши домов украшали тканями в цветах двух соединяющихся династий — смотрелись вместе они так же гармонично, как и, по мнению многих, будущие супруги, — и разнообразными самодельными гирляндами. Предстоящее торжество вдохновляло народ и находило ему занятие, позволяя забыть о горестях и потерях, о болях и муках.
— Все так счастливы.
Я стоял, наполовину высунувшись в окно, вдыхая запах кипящей жизни; голос прозвучал из-за спины. Теплые руки обвили мою талию, голова опустилась на спину. Я не смел пошевельнуться; мне давно не удавалось чувствовать её так много и сразу.
— Мне даже стыдно, что я не поддерживаю их в этом.
— Для них это — музыка и танцы, — возразил я. — Их судьбы в этот день не вершатся.
— А как по мне — вершатся.
Я не ответил. Лисица глубоко вздохнула и поерзала, будто устраиваясь на любимом диване. Её волосы щекотали мою кожу, игнорируя тонкую ткань рубашки, а пальцы держали так крепко, что ногти впивались мне в ребра. Так крепко, будто подует ветер — и я улечу в окно, оставив её справляться со всем одну.
— Я знала, что ты тоже сбежишь сюда.
— Разве тебя не занимают примерками платья и дегустацией тортов?
— Занимают, — протянула она. — Но не ты один умеешь быстро бегать.
Я слегка подался назад, намекая, что хочу выпрямиться; Ариадна тут же меня отпустила. Обернувшись, я онемел; казалось, взору предстал отблеск прошлого. Кожа лисицы сияла, вновь покрытая легким загаром и румянцем; простое бежевое платье наконец-то не сдавливало её ребра корсетом, пытаясь кого-то убедить в её красоте; серые глаза сверкали, будто танцующее на гранях драгоценного камня солнце. Губы застыли в легкой улыбке, отпечатывая ямочку на правой щеке. Она выглядела так, будто снова была свободной: всё её существо кричало об этом, и душа её пела, заглушая городской шум.
Лисица стояла совсем близко; в долю секунды моя ладонь оказалась у её щеки. Она прижалась к ней, будто истосковавшись по нежности, и блаженно прикрыла глаза. По телу прокатилась дрожь. Почему самые важные моменты случаются так внезапно? Впрочем, будь они запланированы, не были бы так важны.
— Ты позволишь?
Ариадна молча кивнула. Моё лицо было в мгновениях от её; горячее дыхание ласкало кожу. Пришлось нагнуться, чтобы дотянуться до её губ; смотря издалека, я совсем забывал о разнице в росте. Глаза закрылись сами по себе, предвкушая сладостную негу, и наши губы сплелись воедино так, будто ждали этого всю жизнь.
Оказалось, я давно и отчаянно мечтал об этом, хоть и отказывался себе в этом признаться. Вкус этого чувства несравним ни с чем, что мне доводилось вкушать в жизни; внушенное Минервой влечение не стоило и секунды касания губ лисицы. Меня накрыло волной неминуемого счастья. Думалось, что жизнь остановилась: не сновали по коридорам слуги, не хлопотали горожане, не дымила печь на кухне — двигались лишь мы, забывая о необходимости дышать. Моя рука на её щеке, её тяжело вздымающаяся грудь, два яростно бьющихся сердца — и ничего вокруг.
Низ живота будто наполнялся раскаленным железом. Мысли, коими искрился мой разум, не были похожи на сны о Минерве: в них не было животной страсти, рваных одежд, звериных рыков; покрывая прикосновениями каждую клеточку её тела, я искренне мечтал задеть хотя бы частичку её души, и желание не съедало меня — оно искрилось внутри, заставляя жить.
Ариадна отстранилась, жадно вдыхая воздух. Течение времени восстановилось. Сначала она прятала взгляд, и щеки ее медленно набирали краску, но стоило ей посмотреть мне в глаза, как они мгновенно вспыхнули.
— Что? — рассмеялся я, очарованный её невинным смущением. — Мы ведь целовались и раньше.
— Но не так.
Да, подумал я. Не так. В её словах не было укора, и я расплылся в улыбке. Лисица кинулась в мои объятия, будто вновь боялась, что я ускользну; я прижал её еще сильнее, до беспамятства боясь того же. Я не помнил, как дышал, говорил ли, двигался ли, но, когда Ариадна выбралась из моих рук, солнце за окном уже уходило за горизонт.
— Я хотела тебе кое о чём рассказать.
Тишина заполнила верхушку башни. Я припал к стене и скатился вниз, усаживаясь на пол; почему-то мне казалось, что разговор нам предстоит долгий, и, как бы я ни наслаждался обществом принцессы, неприятный.
— Я напомнила Ханту о… — замялась она, не желая произносить это вслух.
— Понял, — кивнул я.
— Сегодня утром он снова был у меня, — продолжила Ариадна. — По-прежнему утверждает, что это был не он.
— И ты ему веришь?
— Он сказал, что знает, кто виновен. Но не выдаст.
— И чему ты рада? — недоумевал я. — Даже если подлецом оказался не он, то он его покрывает. Это едва ли добавляет ему чести.
— Я по-прежнему ему обещана, и мы поженимся, — игнорировала моё недовольство она. — Но он более ничего от меня не потребует: ни любви, ни внимания.
— А в случае восхождения на престол? Что насчет наследников?
— Поклялся, что никогда и никому не выдаст моей тайны, и, если я не захочу этого сама, не заставит делить с ним ложе. Соврёт, что я не могу родить ему дитя. — Ариадна пожала плечами, будто ей совсем не было дела до общественного порицания жены и королевы, неспособной продолжить знатный род. — Мы будем воплощением политического союза наших родителей — и не более того.
— Чем же должна отплатить ему ты?
— Тем же самым. Никаких требований и вопросов.
— Значит ли это, что островитяне покинут Грею? — с неожиданной для себя надеждой произнес я.
— К сожалению, не все. Он заявил, что не вернется в проклятое логово отца. Останется, даже если все его воины до единого решат отправиться на юг.
— Удивительная преданность чужому государству.
— Скорее, удивительная ненависть к родной земле.
Ариадна присела напротив, старательно ловя мой тревожный взгляд; не вытерпев, двумя пальцами взяла мой подбородок.
— Это значит, что мы можем быть вместе, Эзара, — вдохновленно прошептала она.
— Я счастлив этой новости, melitae. — Я слегка коснулся губами её ладони. — Счастлив каждой секунде, что могу провести с тобой. Но не кажется ли тебе, что он поступает странно, несвойственно себе? И зачем ему жить в постоянном позоре, с женой, что так сильно ненавидит его, на её земле?
— Он потерян. Отец всю жизнь отвергал его, теперь отвергла и я.
— Хант ненавидит меня. Он не стерпит, если место фаворита займу я, и конфликт вспыхнет с новой силой. При дворе нам вместе не быть, но… что, если мы уедем?
— Уедем?
— Куда угодно. В Аррум, в Драрент, за Сапфировый океан, — перечислял я мечтательно. — Туда, где его грязные руки не дотянутся до наших душ.
— Нет, — решительно отрезала она. — Я не покину Грею. Когда-нибудь моя страна позволит мне жить так, как я того хочу. Но для этого за нее нужно побороться.
— Хорошо.
Ариадна взглянула на меня с недоверием; краткость моего ответа показалась ей недостаточно убедительной.
— Ты волен ехать, куда пожелаешь, — объяснила она, будто мое местоположение совсем ее не заботило. — Я не смею просить тебя сражаться за мое королевство.
— Я не оставлю тебя одну.
Принцесса всем телом прижалась ко мне; её била дрожь — в легком платье на вершине башни после заката находиться весьма опасно. Я обхватил её руками и поднял, полностью перекладывая на себя, подальше от холода камня; если я мог служить ей камином или одеялом, вдыхая сладковатый древесный запах её кожи, мне больше не о чем было мечтать.
Отогревшись, Ариадна расслабилась, и наш разговор перетек в нейтральное русло. Мы говорили о преобразившемся городе, о гостях, что раздражали принцессу больше всего, и их настойчивом желании показаться лучше и богаче, чем они являлись на самом деле. Когда темы устали петлять вокруг почившего короля, Ариадне стало интересно, как я пережил смерть своего отца. Я все еще удивлялся мысли, что тот, кто взрастил во мне все важное и нужное, также был дорог и лисице.
— Я никогда прежде не думала об этом, но… Ведь господин Айред был полукровкой, верно?
— Верно.
— А ты — чистокровный эльф?
Привыкнув к тому, как устроено эльфийское общество, я с самого детства не задумывался над этим вопросом, и недоумение в голосе принцессы поставило меня в тупик.
— Полукровка может связать жизнь с любым, кого выберет его сердце, — пояснил я. — Но продолжить род сумеет лишь с тем, в чьих венах течет только эльфийская кровь. Дитя от такого союза рождается чистокровным.
— Это… нечестно, — нахмурилась Ариадна.
— Мы расцениваем это как благосклонность Богини. — Будучи одним из таких детей, я почувствовал необходимость оправдать сложившуюся несправедливость. — Она защищает эльфийский род от вымирания. Если наша кровь чересчур размоется людской, то от даров, коими наделили нас боги, останутся лишь воспоминания.
— Разумно. Но нечестно.
Лисица спрятала лицо под волосами, уткнувшись в мою грудь. Мне вспомнилась ночь после ее возвращения из Куориана: тогда она так же спряталась под моим крылом. В ту ночь я сказал, что убью Ханта, и с тех пор это желание прожигало едкую дыру в моей душе.
Ариадна провалилась в дрему. Мне хотелось на руках отнести её в постель, но путь до покоев принцессы был неблизким, а количество любопытных глаз в стенах замка увеличивалось с каждым сделанным шагом. Мягко разбудив её и предупредив, что направлю к ней слуг или стражу, я покинул место встречи. Вслед прозвучало тихое сопение.
Ни одной служанки мне не встретилось; стражу тоже пришлось изрядно поискать. Прежде мне это бывало лишь на руку, но сейчас, не желая, чтобы принцессу вновь сразила болезнь, я едва ли не бегал в поиске таинственно исчезнувших гвардейцев. К счастью, мне встретился их капитан, ответивший на просьбу лишь легким — и будто бы одобрительным, — ударом в плечо, и я, успокоившись, поспешил удалиться.
Ещё недавно бурлящий жизнью замок, наконец, затих. В коридорах пахло потом и нечистотами, но, невзирая ни на что, из залов шлейфом тянулся запах цветов. Я пошел по его следу; мне чудовищно хотелось заглянуть в бальный и тронный залы, чтобы, оказавшись на свадьбе, я был готов хотя бы к убранству торжества; знал, что к его содержанию и сути подготовить себя я не сумею.
Двери в бальный зал оказались не просто плотно закрыты — их охраняла добрая дюжина стражников, состоящая в равной мере из местных жителей и островитян; вероятно, там хранились семейные реликвии, которыми во время церемонии, в знак любви и преданности, должны обменяться представители двух династий. Изобразив полную незаинтересованность скоплением стражи, я прошёл мимо, едва заметно кивнув в их сторону головой.
Из приоткрытой двери тронного зала в темный коридор пробиралась струйка теплого, дрожащего света. Не задерживаясь, я быстро заглянул внутрь; всего в зале четыре двери, по одной на каждой стене. Главный вход встречал золотом, узорами, тяжестью дерева и дорожкой мягкого ковра, что вёл прямо к пьедесталу правителя; остальные же вели в зал из более укромных мест. Попытав удачу, я отправился к той, что находилась в скромной, вечно пустующей на моей памяти переговорной. Она существовала для особых случаев: неожиданное нападение, военные переговоры, требующие обсуждения прошения. Так как комната была мала, а обстоятельства её использования — не предугадываемы, количество стульев и столов для возможных участников переговоров было максимальным. Обойти их в кромешной тьме было бы непросто, если бы скромная дверь в тронный зал не была приоткрыта так же, как и главная.
Я подошёл к двери вплотную. Залитая светом зала переливалась, ни на мгновение не позволяя забыть о богатстве и процветании королевства; она нарочно сделана так, чтобы пустить золотую пыль в глаза всякого, кто взглянет на неё хоть раз, и не позволить впредь забыть о её великолепии. О величии не только залы, но теперь и той, кто восседал на её главной достопримечательности — роскошном резном троне из чёрного дуба, любовно обитого серым амаунетским бархатом.
Минерва закинула левую ногу на правую, оголяя её до самого бедра; бледная кожа под таким количествам света сверкала, делаясь похожей на фарфор — гладкая, бликующая, с редким узором из едва заметных голубых прожилок. Обе руки лежали на подлокотниках, и пальцы правой нетерпеливо постукивали ногтями по вековому дереву трона. Она будто собиралась вот-вот заговорить; выжидала, словно кошка, готовая прыгнуть за добычей. Её взгляд лениво скользил по окружавшим ее предметам, словно ему не за что было зацепиться, но неожиданно губы расплылись в улыбке. Она знала.
— Мужчины так любят подглядывать, — произнесла Минерва, глядя на пустующий зал. — Несмотря на внешнюю дерзость, на деле им не хватает смелости взглянуть в глаза своим истинным желаниям.
Шаги. Минерва улыбнулась шире, полагая, что ее безмолвный собеседник приближался к ней; я не сдвигался с места. Шаги раздавались с противоположной стороны — из точно такой же переговорной, рассчитанной, разве что, на меньшее количество присутствующих. Шаг, два, три. Высокая прическа Минервы расплелась, соблазнительно обрамив лицо волнистыми прядями. Скрип двери.
Из переговорной на противоположной стороне медленно вышел Хант; его взгляд был прикован к трону, а ноги сами вели к желаемой цели. Завидев его, королева тут же поникла и выпрямилась. Нога на ноге, нетерпеливый стук по дереву.
— Ты, — слегка разочарованно произнесла она, заставив это короткое оскорбление прыгать от стены к стене, раздаваясь снова и снова в полной тишине зала.
— Моя королева. — Хант опустился на колени и преклонил голову; он будто был в мгновении от слез восхищения и потому старательно прятал лицо. — Я сделал всё, что вы меня просили.
— Она согласна?
— Разумеется, — поднял голову принц. — Всё, что угодно, лишь бы я больше к ней не прикасался.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я позволю тебе иное?
— Ваше Высочество, — испугался он. — Мне достаточно того, что я имею честь видеть вас своими глазами.
— Хант из династии Гаэлит, наследный принц Куориана. — Минерва улыбалась, и улыбка её секла наотмашь. — Будешь ли ты верен мне так, как не верен своей стране и своим подданым, как не верен своей жене и своему отцу?
— Ради вас я готов умереть.
— Этого мало, — махнула рукой она.
— Умереть, чтобы переродиться древом для костра, на котором будут гореть ваши враги, — едва успевая дышать, оправдывался принц. Зрелище было до боли жалким. — Чтобы своей отравленной кровью окропить ваших врагов в бою.
— Встань, — приказала королева. — И плотно закрой все двери.
Я тут же отпрянул, вжавшись в ближайшую стену. До тех пор, пока не хлопнула каждая из дверей и звуки их голосов не перестали касаться моих ушей, я не двигался и практически не дышал. Пока глаза привыкали к мраку переговорной, я старался двигаться наощупь, но, дважды запнувшись об ножку стола, выждал, пока не стану различать хоть какие-то очертания. Свечи на стенах коридоров любезно проводили меня до покоев.
Выходит, именно Минерва приказала Ханту оставить её младшую сестру. Стоило ли рассчитывать на то, что это было проявлением любви и доброй воли? Она знала о происшествии в Куориане и, следовательно, в её руках появился ещё один рычаг давления; не только над принцессой, но и над тем, кто оставил на её душе и теле метку позора. Каковы ещё причины держать Ханта столь близко? Её презрение к нему едва ли меньше того, что испытывала Ариадна. Он не станет ей союзником — сломленный, оскорбленный, горюющий по разбитому сердцу, — лишь рабом, слепым последователем. Но насколько сильным оружием он может стать в её руках?