Торжество многие покинули глубокой ночью; утром я даже слышал, что кто-то заснул, спрятанный под тканью штор. Хмельной дух не покидал коридоров замка до тех пор, пока гости не начали разъезжаться, однако делали они это не спеша, будто по втайне составленному графику — не больше двух человек за раз. Даже кузины принцесс покинули Грею в сопровождении слуг, а не матери, оставшейся поддержать сестру. За считанные минуты до отъезда я встретил Элоди в укромном месте за лестницей на первом этаже; я замечал, что она прячется там, когда хочет побыть одна.
— Госпожа, — заглянул я к ней. — Ваш экипаж вот-вот покинет город.
Девочка бросилась прочь, будто не желала со мной говорить. На мгновение я предположил, что, быть может, напугал её, но все встало на свои места, когда на лестнице показалась рассерженная фигура её матери. Позже я нашел её уже на улице и, надев на очаровательные кудри ромашковый венок, пожелал доброго пути. Едва сдерживая слезы, юная госпожа не спускала глаз с беспощадно отдаляющегося замка, пока тот не скрылся из виду.
Собрания в королевской столовой стали столь же частыми, как и прежде, но количество регулярно присутствовавших на них гостей увеличилось как минимум втрое. Я не знал, сколько дней, недель или месяцев знатным гостям позволено оставаться в замке после торжества, и до определенного момента не обсуждал эти сомнения даже с Кидо; в конце концов, я был точно таким же гостем. Шум за столом не стихал ни на мгновение и с каждым днем становился все более невыносимым; голоса сплетались в ужасающую какофонию, не позволяя вычленить из потока речи ни единого слова. Менялось место за столом, вместе с ним — парад лиц напротив, и попытки их запомнить казались бесполезными. От места зависело лишь то, как сложно было наблюдать за теми, чье присутствие и поведение в самом деле меня волновали.
Некоторые из гостей были особенно болтливы. Меня расспрашивали о том, о чём при продумывании моей фальшивой жизни не помыслил бы даже Киан — например, о том, бывали ли у моей матушки неудачные беременности, или о том, не случалось ли у отца расстройство желудка при виде первой в жизни крови. Я настолько привык врать, что даже не выражал удивления или возмущения, а когда кто-либо указывал на неуместность вопросов, лишь безразлично отмахивался.
— Ваши глаза невероятно зелены, — отметил сладкоголосый юноша после пристального взгляда длиною в вечность. Он был далеким родственником принца и, подобно Ханту, ничуть не стеснялся влезать в разговор.
— Подобный цвет — не редкость для Сайлетиса, — прервал моё желание ответить Рагна.
— Вы тоже из северных краев?
Я заинтересованно повернулся к магистру; его взгляд встретил меня свежестью весеннего луга.
— Был когда-то, — улыбнулся он.
— Говорят, изумруды такого цвета есть лишь в одной короне, — не прекращая жевать, бросил герцог Фалкирк. — Очень редкие.
— И в какой же?
Стоило голосу Минервы прозвучать в зале, как все прочие тут же замолкли. Гостей будто окатило волной; до меня долетели лишь капли, и все же я почувствовал, как язык потяжелел и приклеился к небу. Герцог продолжал причмокивать, поглощая огромный кусок дичи.
— Они зовут её “нуду эрда”, — не заметив странностей, ответил он. — Или “эрла”, не помню. Вроде как ей когда-то владели эльфы в горах Армазеля.
— Nuru elda, — вновь вмешался магистр. — Эльфийская погибель.
Безупречное произношение Рагны ввело меня в замешательство, но всё же не так, как познания герцога о истории здешних земель. Я слышал о nuru elda лишь дважды, и ни разу — ничего дельного; разговоров об истории этой короны сторонились, будто соприкосновение с ней обязательно очернит душу говорящего. Я не влезал — мне не казалось это важным или интересным, — к тому же, ставить мудрость старших под сомнение едва ли виделось мне хорошей идеей.
— Изумруды цвета глаз сэра Териата, говорите? — задумчиво протянула Минерва. — Они были бы мне к лицу.
— Как и всё прочее, — вкрадчиво прошептал сидящий слева от неё Хант.
Ариадна раздраженно закатила глаза; прежде пытавшийся влезть к ней в доверие муж теперь открыто не сводил глаз с другой принцессы. Минерве это не льстило — так же, как и младшая сестра, она не удостоила его и взглядом в ответ на комплимент, но завороженного мужчину это не расстраивало; столь запретный плод сладок и издалека.
После приемов в столовой шум неизменно перетекал в переговорные; он был заметно слабее из-за уменьшенного числа голосов, но темы для разговоров там были острее, а споры жарче. Я не решался заглянуть за дверь, даже зная, что смогу изобразить праздный интерес или неловкость из-за перепутанной двери; лишь слушал, изредка проходя мимо тронного зала. Я заведомо знал, что первым тяжелые двери откроет Лэндон, и появится он разгневанным и раскрасневшимся; не смыслящие в военных делах представители знатных родов могли лишь трясти мешками с золотом, напоминая о необходимости отстаивать их интересы в предстоящей битве, однако одновременно угодить десяткам лордов едва ли казалось советнику возможным. Капитан королевской гвардии, как и его друг-странник в моем лице, не были желанными гостями на советах — в их распоряжении не было достаточных средств и влияния. Как и знания, к какой войне готовились все вокруг.
Я стал чаще появляться на глазах у магистра и изредка помогал ему на тренировочном поле, полном неумелых юнцов. Изображая из себя хоть и неопытного, но старательного бойца, я становился для мальчиков спарринг-партнером, коим седовласый колдун для них быть не хотел; хоть его тело и было молодо и прекрасно, он упорно списывал нежелание драться на возраст души. Кидо на поле не появлялся; Рагна одним своим видом выводил его из себя настолько, что, окажись они рядом с оружием в руках, беда в замок пришла бы мгновенно — и любой догадается, по кому из упрямцев несли бы траур.
Я продолжал делать вид, что нахожусь в прекрасном настроении и полностью поддерживаю неизвестные мне планы короны. Никому не принадлежащей короны. После свадебного торжества Ровена перестала покидать покои; горе по мужу — я надеялся, что именно оно, — вновь подкосило её, приковав к постели. Госпожа Беатрис взяла на себя полную ответственность за состояние королевы и покидала её, лишь чтобы наведаться к лекарю за новой порцией успокоительного эликсира. Говорят, по ночам королева истошно кричала, но Беатрис утверждала, что это — не более чем грязные сплетни, а Ровене нужно лишь отдохнуть — и она вскоре придет в себя.
Минерва взяла на себя все обязанности королевы, и никто в Грее будто бы не мог и мечтать об ином исходе. В последние дни она стала чуть серьезнее: казалось, к ней пришло осознание, что власть бывает тяжелой ношей. Иногда она поручала Лэндону принимать решения за неё и скрывалась в пыльной темноте библиотеки, не выходя оттуда до глубокой ночи.
В один из вечеров я посмел к ней присоединиться.
Больше таких смельчаков не находилось, потому наследница королевства, ничуть не скрываясь, пользовалась своей магией. Свечи парили в воздухе над левым плечом девушки, создавая идеальный для чтения свет, а страницы перелистывались дуновением взявшегося из ниоткуда ветра. Услышав мои шаги, принцесса вздрогнула, а вместе с ней — и все заколдованные ею предметы; капля воска упала прямо на открытую страницу книги.
Вопрос о природе магии Минервы тяготил меня каждое мгновение пребывания в замке. В роду династии Уондермир обладать подобными способностями могла лишь Таэнья, однако об этом не было никаких свидетельств; к тому же, было бы странно, если бы они проявились лишь в дитя Эвеарда спустя столько лет. Вполне вероятно, её мать не была служанкой или простолюдинкой, коей её часто клеймят в слухах о блудливом короле. Быть может, затем принцесса и привезла Рагну из столь далеких земель — чтобы позволить встать подле неё взамен на раскрытие этой тайны.
— Вы позволите, Ваше Высочество?
Встав напротив, я заглянул ей в глаза; отныне я намеревался всегда смотреть лишь в них. Соседнее кресло пустовало, и принцесса гостеприимно указала на него рукой.
— Не хотите сначала выбрать книгу?
— Я надеялся, вы расскажете, о чём говорится в вашей.
Минерва удивленно вскинула брови, но затем улыбнулась и одобрительно покачала головой; несмотря на любовь к превосходству над поддаными, ей нравилось общаться с кем-то на равных — когда смысл заключался в соревновании умов, а не в битве за ее внимание.
— И вам действительно будет интересно?
— Смотря какой из вас рассказчик.
Принцесса звонко рассмеялась, и звук этот еще долго отскакивал от многочисленных кожаных корешков. Тьма в помещении сгущалась, а пламя парящих в воздухе свечей дарило чувство, будто бы мы ютились на крошечном островке суши в бескрайнем ночном океане.
Я с удивлением отметил, как присущая Минерве самоуверенность мгновенно впиталась в каждую клеточку моего тела; плечи сами по себе расправились, а губы растянулись в язвительной ухмылке. Я полагал, что она не всегда в достаточной мере контролировала свою магию — я мог ее в этом понять, — и потому не всегда знала, что именно вселяла в чужие сердца.
— Что ж, — откинулась девушка на спинку кресла. — В ваших краях водятся эльфы?
Глубоко внутри я обиженно поморщился. Водятся. Будто диковинные животные.
— Наши горы и воды слишком холодны, а леса, хоть и красивы, неприветливы.
— И вы никогда не встречали их в странствиях?
— Встречал, — не согласился я. — Но беловолосый эльф нашей встрече оказался не рад.
— Жители гор никому не бывают рады, — пожала плечами принцесса. — В книге говорится, что они много веков воспитывали в себе ненависть к людям.
— Но ведь горы совсем рядом.
Я хотел указать на них рукой, но за пределами светового круга оказался встречен лишь плотоядной тьмой.
— Люди некрасиво обошлись с ними, — произнесла Минерва, и голос её был пропитан недоверием и пренебрежением. — А гордая высшая раса не смогла им этого простить.
— Достаточно знать людей хоть секунду, чтобы понять, что они способны сотворить что-то настолько ужасное.
— И эльфов, чтобы знать, что они достаточно заносчивы для подобной реакции.
Мне показалось, будто кончики моих ушей заныли, отрастая; зная, что это не более, чем задетое самолюбие, я всё равно ненавязчиво поправил волосы, опуская их на лицо.
— Так о чём же вы читаете?
Девушка показательно пролистала книгу — в этот раз собственными пальцами, — и разочарованно вздохнула.
— Небылицы об Армазеле, — протянула она. — Автор книги считает, что в пещерах этих гор спит древнейший из драконов, сном своим охраняя nuru elda, и потому их правитель так яростно защищает свои земли. Боится, что люди захотят завладеть волшебным зверем и короной, чтобы поработить их народ.
Я невольно рассмеялся, но, заметив осуждающий взгляд со стороны собеседницы, плавно перевел смех в кашель. Впрочем, если выражаться грубо, слова автора не были далеки от правды.
— Разве на нашем континенте когда-то видели драконов?
— Никогда.
— Я читал, что они водятся в Заффари, — попытался вспомнить я. — Возможно, на Кристальных скалах. Но, уверен, ни один дракон не в силах перелететь Сапфировый океан.
— И много драконов вы встречали?
— Много, — выдал я, выдержав длительную паузу. — И даже летел на одном верхом.
— В мечтах?
— Я бы не посмел о таком мечтать, — наиграно возразил я. — Но никому не ведомо, откуда приходят сны.
Поджав губы, Минерва покачала головой. Усердно листая страницы, она вычитывала заголовки в поисках нужного, и я засмотрелся, как самозабвенно она искала тему для обсуждения; такой принцесса мне даже нравилась. Без налета величия, открытая, вдохновленная — девушка, которой я прежде не видел. Воображение мгновенно нарисовало картину, как две абсолютно непохожие друг на друга наследницы престола играют в саду, и даже воздух вокруг них наполняется счастьем. Ариадна говорила, что когда-то они были близки. Где же их пути разошлись?
Принцесса настолько увлеклась поисками, что ожидание стало тяготить меня, и я схватил со стола самую толстую из лежащих на нем книг. Все они были уже прочитаны Минервой — классификация девушки не обладала сложным устройством, — и лишь эта отличалась столь внушительным размером. Обложка темно-серого цвета с золотыми вкраплениями была потерта: не так, как бывают повреждены ненужные или забытые книги, но так, будто любящие руки слишком часто стирали с неё пыль.
На пожелтевших страницах красовалась история династии Уондермир и всех прочих, когда-либо с ней пересекавшихся. Книгу сшили с надеждой на многие и многие поколения, потому большинство страниц пустовали, но первые были расписаны старательно и талантливо — прежде мне не доводилось видеть столь детальные портреты размером с закрытый розовый бутон. Больше всего меня предсказуемо поразило изображение Таэньи; поистине удивительный гибрид. Её красота была чем-то, что ощущалось даже сквозь простейшие черты лица и старинные выцветшие страницы, сквозь разделявшие нас года и миры; чем-то, что ощущаешь нутром, но не можешь поймать глазами.
Не слишком внимательно изучая ранних представителей династии, я спешил к последним из заполненных листов. Страницы об Эвеарде были раскрашены ярко, а лик его запечатлен в трех возрастах — в восемь, семнадцать и тридцать пять лет, — и последний смотрел на читателя пронзительно, заставляя поёжиться. От страниц о старшей дочери короля отделяла одна — пустая, с одним лишь словом. “Мать”.
— Неужели о вашей матери настолько ничего неизвестно? — возмутился я бесцеремонно, почему-то уверенный, что не заслужу этим гнева принцессы. — Это попросту невозможно.
— Люди говорят, отец отдал придворному колдуну приказ — стереть её из памяти всех, кто когда-либо её знал, — ничуть не удивившись, она ответила на вопрос буднично, будто была готова к нему в любой момент. — Но маг не мог лишить воспоминаний самого себя, и спустя месяц отец лишил его всех.
— Лишь за то, что в его памяти было её лицо?
— Не мог её с кем-либо делить.
Я неприятно поразился воспаленному чувству собственности бывшего короля. Разве ему не хотелось разделить скорбь по любимой с близкими ему людьми, разве не хотелось, чтобы она была жива хотя бы в памяти других? На его месте я бы поступил совсем иначе — ни за что не позволил бы кому-либо её забыть.
Я вновь спрятал взгляд в книге. Все прочие члены династии Уондермир были мне хорошо знакомы — так или иначе я слышал о них от отца, от других эльфов, от горожан Греи. Кого-то любили и почитали, кого-то упоминали вскользь или с сожалением, но их имена не раз касались моих ушей, а лик хоть однажды мелькал в памяти. Я с ужасом подумал, что отец наверняка встречался с несостоявшейся королевой; так искренне доверявший ему Эвеард вряд ли скрыл от него столь большую любовь, и оттого ревность, с которой он отбирал толики их счастья, виделась мне страшной.
— Король, которого я знал, не казался мне таким ревнивцем, — задумчиво заметил я.
— После рождения Ариадны он поумерил свой пыл.
— Но хоть вам он о ней рассказывал?
— Никогда, — безразлично отчеканила принцесса.
— Даже имя?
— Отец до последних дней писал ей письма, — гулко закрыла она книгу, и вихрь пыли на мгновение затуманил мой взгляд. — И всегда подписывал их “Моя светлая К” — вот и всё, что мне известно. Я множество раз допытывала его, но годами он повторял одну и ту же фразу: “Та, что принесла тебя на этот свет, была прекрасна и чиста, а та, что несёт тебя по свету сейчас, мудра и опасна. Люби и почитай обеих, и ты будешь самым счастливым ребёнком в мире”.
Отговорку отца Минерва бросила резко, будто ничуть не верила в справедливость сказанных им слов. Я не понимал, что за выражение окрасило её лицо, но знал, что видел его впервые; смесь боли и непринятия, бушевавшая в девушке, мечтала выплеснуться наружу. Намеренно задев открытую рану в ее душе, я не мог и подумать, что принцесса откроется мне так просто. Быть может, никто из тех, кто, разинув рот, внимал каждому её слову, в самом деле никогда не желал её слушать; быть может, прежде ей не приходилось и не хотелось об этом говорить.
— Но ведь королева Ровена добра к вам, — заметил я. — А король не спускал с вас нежного взгляда. Разве вы не были счастливы?
— Он смотрел лишь на её черты, — прошептала она хрипло. — За этими проклятыми глазами и волосами, что я унаследовала от нее, он не видел меня. Только оболочку, похожую на что-то любимое, но им не являющееся.
— Никогда не поверю, что отец вас не любил.
— Не любил, как и все остальные.
— Во всем замке нет человека, кому вы не милы.
— А что насчёт вас?
Минерва не подняла на меня взгляда, устремив его в темноту библиотеки, но я кожей чувствовал, как сильно она ждала ответа. Я нарочно молчал, вынуждая принцессу не расценивать мою позицию однозначно. В тот момент это казалось единственно верным вариантом.
— Почему кому-то любовь достается даром, — прошептала она тихо, — а кто-то расплачивается за неё всю жизнь?
— Хант влюблен в вас.
— А, вы заметили, — фыркнула девушка. — Да, как в руку, что его кормит.
— Почему же вы публично его не отвергли? — нахмурился я.
— Мне его жаль.
— Мужчина, проявляющий чувства к сестре жены, достоен общественного порицания.
— Он так же пострадал от отцовского безразличия, как и я, — пожала плечами девушка. — Все мы по-своему заполняем эту дыру, и порой помогаем с этим другим.
Сочувствие к Ханту было мне неведомо; к тому же, принцесса сама его не выказывала. Он был противен ей, и она напоминала об этом каждую секунду в его присутствии. Неизменно пряча от принца лицо, сейчас Минерва обратилась ко мне, бесстрашно принимая мой пристальный взгляд. Понимая, что магия не принесет ей искреннего ответа, она не пыталась воздействовать на мое сознание, однако, когда в нем промелькнула лишь искра понимания, тут же встала.
— И он посчитал это разумной ценой за власть?
— Разум — не то, чем славится принц Куориана, — бросила Минерва, протягивая мне совсем недавно захлопнутую ею книгу. — Он счел это проявлением любви, и — вновь — цена оказалась колоссальной.
Чем больше принцесса исчезала во тьме, тем ниже опускались парящие в воздухе свечи; как только дверь захлопнулась, железо подсвечника глухо ударилось о дерево стола. Книга грела руки; пальцами я пробежался по страницам, и заметил, что одна из них отмечена загнутым уголком.
“Легенда об Эльфийской Погибели”.
Принцесса всерьез заинтересовалась историей потерянной изумрудной короны; едва ли герцог Фалкирк мог мечтать о подобном воодушевлении его словами. Я разгладил уголок — старые книги не любили подобного отношения, — и устроился поудобнее; история обещала быть долгой и насыщенной.
Итак, легенда гласила, что около тысячи лет назад на месте Греи существовало государство — величественное и неприступное. Стены Эктерры — так называли эти земли, — едва не царапали небо, но садов за ними было нещадно мало; солнце, уходя с середины неба, ни одним лучом не дотягивалось до скрытых от него земель. Люди голодали, проклиная чрезмерно осторожного короля, и тот долгие годы искал решение проблемы. Перестать скрываться от окружающего мира казалось ему глупейшей идеей: имея возможность издалека разглядеть устройство города, враги сумеют немедленно разорить его дражайшие земли, а эльфийские стрелы — дотянуться до его груди.
Годы шли. Король раздумывал. Горожане начали все чаще покидать город, возвращаясь сытыми и счастливыми; король был уверен, что те продают врагам сведения о замке, и начал казнить предателей, пока однажды за стены не вышла его жена — и лишь тогда он решился кого-либо выслушать.
Лесные эльфы предоставляли беженцам убежища и обеспечивали едой впрок тех, кто приходил с мольбами — и больше ничего. Бескорыстная помощь высшей расы показалась королю насмешкой, и он долго злился на жену, оскорбившую его самолюбие. Однако, когда запасы закончились и в королевских кладовых, в замок пригласили азаани.
Переговоры длились еще несколько долгих месяцев. За это время сам король, как и его народ, исхудал и стал часто болеть, лишь изредка питаясь дарами детей леса на очередном собрании. Когда союз наконец заключили, силами эльфийского правителя солнечный свет добрался до земель Эктерры, несмотря на преграды, а столы её жителей наполнились мясом и овощами. Благодарный король раскаялся перед народом в своих грехах, и уже на следующий день его душа плыла по рекам к Отцу.
На трон взошел прямой наследник короны — семнадцатилетний юноша, славившийся беспокойным нравом. Его имя, в отличие от отцовского, множество раз встречалось в тексте — Моарт. Темное, тягучее, недоброе имя.
Молодому правителю всего казалось мало. Он мечтал о новых землях, но азаани не советовал ему вступать в войну — ослабший народ не мог поднять меча. Мечтал о пирах, но азаани предупреждал, что люди восстанут, узнав о роскоши в залах замка. Мечтал о большем, но на его пути всегда стоял один, почему-то возомнивший себя главным, древний эльф.
Моарт пробирался в Аррум и наблюдал за повседневностью высшей расы, не понимая, как те смели упрекать его в чем-либо — их жизнь была лучше людской. Богаче, слаще, длиннее. Они были счастливы, и зрелище это разъедало Моарту глаза. Тогда он решил, что вправе забрать у них частичку счастья — его народ страдал столько лет, заслуживая милость Богини, — и пригласил азаани в замок.
Эльфу не суждено было боле увидеть света звезд, услышать пения птиц или ощутить дуновения ветра. Моарт, обезумев от зависти, снял с азаани кожу, пока тот был ещё жив, и приказал пришить её на кусок ткани. Водрузив флаг над замком, он сообщил лесному народу о своем превосходстве; о том, что Эктерра никогда не подчинится высшей расе; о том, что объявляет им войну, от которой их правитель так старательно их оберегал — так же, как отец Моарта берег Эктерру.
Считается, что мышцы и внутренности эльфа король зажарил и целый месяц питался лишь ими; он думал, что таким образом впитает в себя долголетие и силы, приписываемые азаани. Глаза эльфийского правителя придворный колдун превратил в изумруды, и камни эти стали частью печально известной короны, которую Моарт не снимал ни на мгновение.
Дети Аррума бежали прочь, на запад, к ближайшим известным им собратьям; разумно оценив свои силы, они поняли, что без поддержки им не одержать победу над безумным королем. Однако, вернувшись в полной боевой готовности, обнаружили лишь руины некогда неприступной Эктерры. Вышедшие из превратившегося в пепелище королевства горные эльфы осудили братский народ за неосторожность их правителя. В напоминание о предательской природе людей молодой аирати забрал злосчастную корону, и, увезя в Армазель, преподнес в дар своей жене. Та оскорбленно отвергла дар и, прозвав корону эльфийской погибелью, спрятала её у спящего в камнях дракона — там, где людям до неё не дотянуться.
Лесные эльфы почтили память своего короля слезами, наполнив ими высушенный жарким летом пруд.
“И имя погибшего ныне слышит лишь воззванный им”.
Рассвет я встречал под звуки молота и наковальни. Постоянное участие в тренировочных боях не предполагало использование моего меча, но, без дела болтаясь на поясе, он часто привлекал внимание мальчишек. Лучшему бойцу в конце дня доставался шанс сразиться моим клинком; восторг в глазах юных воинов при виде оружия меня огорчал. Магистр наблюдал за всем с высоты своего поста, никак не высказываясь касательно моих методов поощрения, но, полагаю, будь он мной недоволен, я боле не сделал бы и шага по поляне.
В руках Киана затупившийся клинок мгновенно обретал новую жизнь — ему хватало считанных мгновений, чтобы искусно справиться со своей работой. Эльф выглядел настолько убедительно в кузнечном деле, что, будь я кем-то вроде Кидо или Лэндона, едва ли заподозрил бы его в шпионаже. К тому же, он скрывался среди прислуги; в отличие от меня, тщеславно разгуливающего по королевским коридорам.
— Капитана так и не пускают на собрания?
— Не пускают, — выдохнул я. — И он в бешенстве.
— Держи его в узде.
— Он не животное.
— Но при должном поведении тоже может сослужить хорошую службу, — строго возразил эльф. — Если его не отстраняют от должности, значит рано или поздно он возглавит либо нападение, либо оборону — и тогда нам понадобится его дружба.
— Его дружба нужна мне не за этим, — уязвленно пробормотал я.
— Мне жаль, что ты искренне привязался к своему псу, но не забывай, зачем спишь на местных перинах.
Я нахмурился; тем утром всегда сдержанный и рассудительный Киан был заметно раздражен. На минуту я засомневался, стоило ли рассказывать ему о вечере в библиотеке, но, поймав нетерпеливый взгляд, мгновенно выложил все, что знал.
— Ты не думал… — вдруг замялся он. — Поддаться её чарам?
— Им едва ли можно сопротивляться.
— Нет, я о том… — тщательно подбирал слова учитель. — О том, что ты, кажется, нравишься ей.
— Да что с тобой такое? — воскликнул я. — Я не стану этого делать.
— Как знаешь.
Смущение на лице Киана я видел впервые, и зрелищем это оказалось презабавным. Резкое переключение эмоций хоть и удивляло меня, но не давало позабыть — в этом и состояло его ремесло; этому он пытался научить и меня. Не знаю, насколько хорошо я овладел этим мастерством, но одно можно сказать точно — ложь стала мне второй кожей.
Покинув кузницу, я обнаружил знать, бешеным потоком стекающуюся ко входу в замок. Кто-то едва плелся после ночного пьянства в таверне, кто-то бодро вышагивал после конной прогулки, но все — одинаково взволнованные и возмущенные. Я нелепо озирался по сторонам; выглядело так, будто все бежали от настигнувшей их лавины, но улицы были чисты и спокойны, а безоблачное небо обещало теплый безветренный день. Наконец в толпе я увидел капитана; он был единственным, кто сменил заданное толпой направление.
— Териат! — запыхавшись, подбежал он ко мне.
Я по-прежнему стоял, недоумевая.
— Куда все идут?
— В тронный зал, — ответил Кидо. — Минерва созывает на совет. Немедленно.
— Всех? — уточнил я.
— Ох, видел бы ты мое лицо.
По телу пробежала неприятная дрожь. Всех? Неудобного капитана, бедного странника, бесполезных вельмож? Среди спешащих “советников” виднелись лица и обычных купцов, и хозяев местных заведений, мелькнуло даже одеяние верховной жрицы. Напряженный каждым мускулом я с трудом заставил себя последовать за толпой; Кидо усердно подгонял меня суетливым бормотанием.
Едва втиснувшись в тронный зал, мы оказались прижатыми к стене — желающих выслушать объявление принцессы собралось немало. Минерва сидела на весьма ожидаемом месте — на троне, прямо за которым стояли магистр и Лэндон; слева от неё два кресла заняли Хант и Ариадна, справа — с трудом остающаяся в сознании, посеревшая Ровена и отчаянно поддерживающая её Беатрис. Казалось, будто забота о королеве вдохнула в умирающую госпожу жизнь; теперь, глядя на них, умирающей казалась совсем не та из сестер, что в самом деле была на пути к Отцу.
Лианна скромно появилась из одной из переговорных и проследовала к принцессе. Складывалось ощущение, что советники Минервы не жаловали друида — лишь завидев её, они оба насупились, — однако та невозмутимо заняла своё место рядом с Лэндоном и устремила взгляд к народу.
Еле заметно взмахнув рукой, Рагна захлопнул двери зала, и народ мгновенно затих.
— Благородные жители Греи, — низким голосом начала принцесса, не изменяя типичному обращению её отца. — Спасибо, что пришли по моему зову.
Ариадна метнула на меня обеспокоенный взгляд. Её губы отчетливо проговаривали что-то, но даже эльфы не могли смотреть сквозь плоть — знать сновала по залу, мешая сосредоточиться. К ней неожиданно обернулся Хант; напряженная как струна принцесса сжала челюсти.
— Послушай сестру хоть раз, — шепнул человек, зовущийся её мужем. Движение этих губ я разглядел до неприятного ясно.
Лисица оскорбленно фыркнула, выдергивая руку из-под тяжелого гнета южанина.
После приветствия Минерва прождала ещё несколько минут, будто бы нагнетая атмосферу в зале; с каждой секундой шепот народа становился все тревожнее, и вскоре от этого чувства некуда было спрятаться. Я внимательно рассматривал присутствующих на импровизированном собрании, и некоторые из них вызывали у меня много вопросов.
— Эти восточные мужи, — указал я капитану на группу людей в толпе. — Я не видел их на свадьбе.
— Кажется, они прибыли сегодня, — задумчиво протянул он. — Похожи на знать из Амаунета, ту, что стала вассалами Греи после прошлогоднего нападения.
— Вассалы? — переспросил я. — Зачем созывать вассалов?
Минерва поднялась с трона и сделала два шага вперед; широко раскинув руки, будто готовая принять град стрел, нацеленных в сердце, она хищно улыбнулась.
— Дорогие подданные, пришло время отплатить вашим правителям за их щедрость и доброту, — властно произнесла она. — Прошу вас подготовить оружие, воинов и мешки с золотом — в скором времени мы захватим Эдронем.