Я очнулся в тюремной камере.
Мы с капитаном вполне успешно выполнили поручение Киана, найдя способ узнать содержание приказа белокурой принцессы. По загадочному стечению обстоятельств, у сэра Фалкирка случилась беда со зрением — проснувшись утром, он едва мог отличить служанку от двери, — и на собрание тот взял с собой оруженосца, чтобы приказ ему зачитали вслух. В то же время мы с гвардейцами непринужденно общались неподалеку от зала совета, и я еще никогда не заставлял кровь так сильно приливать к ушам — то ли от напряжения, то ли от стыда. Разумеется, мы не лишили главного богача Греи зрения — действие эликсира должно было продлиться не больше суток, — и все же прием был не из честных.
Слова в той бумаге не имели смысла. Точнее, имели, но только для тех, кто и без неё был в курсе дел. Формулировки вроде “выполнить оговоренные действия”, “начать в назначенное время”, “принести соответствующие доказательства” и прочие были лишь отговоркой для тех, кто согласился принять участие в войне на стороне Минервы; в тот день она получила подписи всех, кто был достаточно безразличен и глуп, чтобы не задать ни единого вопроса, и, что бы ни сделала далее, она уже заручилась поддержкой вассалов. Мы с капитаном были в ужасе. Лэндон лишь намекал, что принцесса планировала нечто отличное от того, что озвучивала ранее, но после приказа это стало очевидно, и весь вечер я провел, гуляя по стене и высматривая лисицу во тьме ночи. Если бы совет в Арруме прошел хотя бы на день позже… их стоило бы об этом предупредить.
Убедившись, что Ариадна добралась до своих покоев, не будучи задержанной, я спрятался в своих. Сердце колотилось от дурного предчувствия, а дрожь в руках не унималась, и я совершенно не знал, чем себя занять. Голос, что всегда звал меня именем древнего эльфийского короля, вдруг показал, что способен и на прочие слова. “Аарон”, шептал он. “Беги”.
Но я не мог сбежать. Как сбегу я, зная, что друзья мои останутся страдать за мои грехи? Лишь заподозрив меня во лжи, они не оставят на Кидо живого места, а что сделают с лисицей — и представить страшно. Я и без того был клинком, что вонзился в спины их жизней, сделав их предателями родной земли, и с каждым разом, что я думал об этом, душа моя кровоточила все больнее.
С уже родным привкусом яда на языке я всю ночь пролежал в постели, совсем упустив момент, когда провалился в сон. Я знал, что что-то произойдет, стоит мне открыть глаза. Хуже всего было именно предвкушение; как будто бы я мог избежать неприятностей, но не делал этого, сотрясаясь в ожидании — бесконечном, томительном ожидании.
Утром солнце ожидаемо не разбудило меня, как делало это всегда — в подземную темницу оно пробраться не в силах.
Я не помнил — а точнее не знал, — как оказался в клетке, но одежда на мне была вчерашней и чистой, а значит, я находился там не слишком давно. Пол камеры был запачкан чем-то липким, и в слабом свете я не сразу понял, что опустил руку в лужу крови. Мне отвели место, в котором когда-то ожидал казни убийца короля — что я, разумеется, счел за честь, — и стражники долгое время не появлялись в поле видимости, вероятно, как и всегда наслаждаясь сладким тюремным сном.
Нос пощекотал едкий запах, будто бы сочившийся сквозь щели в стене и потолке, и сердце мое сжалось, как только я узнал эти тяжелые ноты. Не в силах признать происходящее, я долгое время пытался раскрыть аромат, заставлял себя поверить, что мне чудилось, и страх играл с моим воображением, но уйти от страшной правды так и не смог. Запах, знакомый мне с детства; запах, вселяющий в души эльфов первобытный страх, означающий смерть и разрушения, привнесенные в их дом извне — запах горящего дуба.
Стоило догадаться, что они кардинально сменят направление.
Но зачем Минерве Аррум? Союз леса и Греи считался одним из самых выгодных на континенте, ведь азаани отдавала близлежащему городу столь многое лишь за то, чтобы просто жить в мире; скромному королевству нечего было предложить взамен. К тому же, эльфийская погибель, что так желала заполучить принцесса, все равно покоилась в горах.
Откуда-то из темноты послышался шорох, затем — тихий, бессильный стон; я не заметил, что у меня был сосед. Пододвинувшись к решетке, что разделяла наши камеры, я разглядел массивные кольца с камнями, едва заметно отражавшими свет факелов; они бились друг о друга, отстукивая ритм дрожащей руки. Я знал лишь одну женщину, так сильно любившую украшения.
— Лианна? — шепнул я. — Лианна, это вы?
Друид уклонилась от звука моего голоса, как от меча, и отползла еще дальше, полностью скрываясь в объятиях тьмы. Что ж, я мог ошибиться.
— Териат? — послышалось наконец в ответ.
Я утвердительно хмыкнул, и женщина тут же припала к решетке, оказавшись в мгновениях от моего лица. Едва сдержавшись, чтобы не отпрянуть, я протянул к ней руку. Лицо Лианны было обезображено. Без солнечного света ее кожа вновь стала дряхлой и покрылась морщинами, а волосы поседели, и оттого раны выглядели еще ужаснее: ссадины, синяки, запекшаяся кровь. Я понял, что с момента объявления планирующейся войны ни разу встречал друида, и имя ее не всплывало ни в одной беседе, что мне доводилось слышать.
— Дитя… — простонала она.
Дитя?
— Что они с вами сделали?
— То же, что хотят сделать с тобой, — ответила Лианна. Упорно пряча льющиеся из глаз слезы, она едва заметно всхлипывала. — Айред бы никогда такого не допустил.
— Дело в правителе, — возразил я. — А не в том, кто стоит за его спиной.
— Эвеард был лишь ртом, что говорил словами твоего отца.
Я сделал глубокий вдох.
— И как давно?
— Айред ласково звал тебя “Рири”, и к тому же я пропустила… — горько усмехнулась она, — пропустила ваше взросление, а ты не слишком похож на отца. Узнала сегодня ночью.
Тогда же, когда и все прочие.
Женщина устало оперлась на стену, закутываясь в лохмотья, что раньше были ее одеждой. Интересно, действительно ли сейчас утро? Время тянулось, словно льющийся из бочонка мед — такое же липкое и бесконечное. В полной тишине, нарушаемой лишь далеким звоном доспехов стражников и редким стуком цепей о каменный пол, интересным казалось буквально всё: я старательно разглядывал швы своей рубашки, естественно сформировавшийся рисунок на стене, высчитывал неточности в расстоянии прутьев решетки.
Делал все, чтобы не думать о том, что действительно норовило ворваться в мысли. Грудь заполнял запах горелого дуба. Я видел своих юных сестер, в ужасе бегущих от огня, что съедает их дом, и мать, отчаянно пытающуюся придумать пути отступления. Видел Индиса, уговаривающего Маэрэльд нестись прочь и с разрывающимся сердцем уходящего ни с чем. Наблюдал Эвлона в объятиях царицы, оплакивающего смерть своей земли и смиренно следующего в мир духов за ней. Чувствовал их боль и страх, их безысходность, но отвагу. Знал, что сердца детей Аррума наполнены ей, как ничем иным.
Мне оставалось лишь надеяться, что лес не сожжен полностью, хоть мысли даже об одном бесцельно погибшем дереве вызывали у меня приступ тошноты. Оставалось ждать, что хотя бы один любопытный стражник или вельможа придет поиздеваться, и я смогу попытаться узнать, что происходит наверху.
В порядке ли лисица.
Как мне казалось, я совсем не спал, но жалкое подобие еды и хлеба каким-то образом само возникало возле моей клетки. Я не видел людей и не слышал шагов, но раз за разом железная тарелка гулко билась о камень; Лианна призналась, что тоже не замечала того, кто её приносит.
Лишь по количеству тарелок я мог сосчитать проведенные в темнице дни.
О моей соседке позабыли наверху, и она была тому несказанно рада. Прежде, судя по рассказам, минимум раз за день её вытаскивали на допрос и пытали, выведывая все, что она знала об эльфийских правителях; Лэндон оказался самым жестоким из допросчиков. Лианна не была сильнейшей из полукровок и мало времени проводила с эльфами, потому никакими сведениями, важными для Минервы, не обладала. Спросив её за обедом, они узнали бы то же самое, вдобавок оставив друида на своей стороне, но боль, как казалось троице, развязывала языки лучше преданности.
Лианна призналась, что магистр давно стал за ней наблюдать; даже когда его не было рядом, ей повсюду чудились его желтые глаза. Судя по всему, её опоили или околдовали, потому как ни одна попытка воспользоваться магией не увенчалась успехом. Постаревшее, истерзанное тело друида оказалось бесполезным и стало для ее души клеткой даже более страшной, чем тюремная камера.
После десяти дней я почему-то стал сбиваться со счету. Еда была одинаковой, как и звук, с которым она появлялась; дни сливались воедино, и в какой-то момент я перестал считать. Кажется, именно в тот день — или ночь? — ко мне впервые пришел посетитель.
— Териат? — прозвучал знакомый голос.
— В конце коридора, — прохрипел я в ответ.
Из-за долгого молчания и постоянной тишины звук показался мне чужим и отталкивающим. Лишь завидев свет факела, я инстинктивно потянулся к нему, и вскоре лицо, промерзшее и иссушенное за недели в темнице, обдало волной жара.
— Дракон тебя побери…
— Зрелище настолько ужасное?
— Отвратительное.
Капитан усмехнулся сквозь плотно сжатые челюсти, вставил факел в держатель и опустился на колени, чтобы наши глаза могли оказаться напротив. Черный мундир свежего пошива едва не лопался на его спине, и Кидо расстегнул пуговицы, чтобы устроиться поудобнее.
— Как они узнали?
— Я не сказал ни слова, — тут же стал оправдываться он. — Ты знаешь, я бы…
— Тебе нечего было им сказать, — недоумевал я.
Капитан посмотрел на меня со всей добротой, на какую был способен.
— Териат, я знал. И знал всегда.
Я изумленно застыл. Моя ложь ему цвела все больше с каждым днем, из-за чего та тяжким грузом лежала на сердце; я действительно считал капитана другом, и оттого каждое слово давалось мне с трудом. Зная истину, он не должен был быть так любезен со мной; не должен был помогать, улыбаться, хлопать по спине в знак приветствия.
— Ариадна в красках делилась подробностями ваших встреч. Знаешь ли, гвардейцы не без ведома капитана оставляли башню Восхода без присмотра, — объяснил Кидо, некоторое время понаблюдав за замешательством на моем лице. — И хоть она предусмотрительно не называла твоего имени, едва ты взглянул на неё, появившись в замке, я понял, кто ты. Так что я тоже немного врал.
— И ты даже не подумал рассказать обо всем короне, что должен беречь?
— Я хотел позаботиться о счастье младшей сестры, — улыбнулся он, и на щеке его отпечаталась ямочка; точно такая же, как у лисицы, только на другой стороне. — Тех, кто пытается отобрать его, и так предостаточно.
— Я бы обнял тебя, если бы мог подняться на ноги, — прошептал я.
— Ты забыл, — напомнил он, сдерживая улыбку. — Рыжие не в моем вкусе.
Капитан объяснил, что прошла всего неделя; оказывается, еду приносили дважды в день. Впрочем, я все равно ее не ел. Все это время наверху, как я теперь называл замок, шли ожесточенные споры о моей дальнейшей судьбе. Кидо удавалось сохранять относительный нейтралитет, не выполняя грязные поручения Минервы и не будучи посвященным в самые глубокие детали, и все же оставаться в курсе основных планов, даже если ему о них рассказывал лишь Лэндон, как всегда болтливый в ходе ночных встреч.
С тех пор он стал появляться каждый день. В связи с нахождением под стражей важных заключенных — нас с Лианной любезно окрестили таковыми, — посещение темницы капитаном участились, и стражники перестали спать большую часть дня. Порой на время проверки Кидо выгонял их, устав от бесконечных оправданий и плохих шуток, и в те редкие минуты нам вновь удавалось поговорить.
Ариадна была в безопасности, и это, пожалуй, было лучшей новостью за последние дни. Она без конца ссорилась с мужем, что не слишком отличалось от любого другого дня, потому никто не заметил перемен в ее настроении. Они с Кианом поддерживали на удивление тесную связь и, вероятно, вынашивали какой-то план; капитан и тут оставался за бортом, но, зная о недоверии разведчика, терпеливо мирился со своей ролью.
Картина ночи, после которой я очнулся в темнице, постепенно складывалась из обрывков рассказов Кидо. Магистр приказал Фэй занести в мои покои порцию свежих одеяний из прачечной — её ночной визит удивил меня, но не настолько, чтобы заподозрить в сговоре с Рагной, — среди которой, предположительно, лежало нечто, погрузившее мой беспокойный разум в глубокий сон. Убедившись, что заклинание сработало, седовласый колдун привел к моей постели принцессу и советника, и они лично осмотрели каждый уголок всех прилегающих к спальне комнат. Разумеется, они нашли и золотые нити в швах моих одежд, и книги, чтение которых едва ли выглядело уместным, и, наверняка, что-то ещё, о чем сам бы я никогда не вспомнил.
Рагна не был тем, чьи чары требовали долгой подготовки и специальных зелий; к тому же, он многое знал и без нее. По словам капитана, впервые магистр убедился в моей лжи, когда я предусмотрительно спрятал от него свою кровь в саду, во второй раз — когда он направил в меня стрелу молодого ученика. Замедлив время, я ни на мгновение не подумал взглянуть на мага; тот, в свою очередь, не спускал с меня змеиных глаз. Он надеялся раздобыть больше сведений в ночь заключения под стражу, но то, что заставило меня провалиться в небытие, через кровь передалось и магистру. Все, на что у того хватило запала — узнать, что я не имел ничего общего ни с Сайлетисом, ни со странствующим образом жизни, ни с рыцарским титулом, и этого хватило, чтобы немедленно отправить меня в подземелье.
Уверен, даже если бы от капитана скрыли наличие у меня необычных сил, Лэндон все равно вскоре проболтался бы, потому как минимум одна тайна оставалась у меня в запасе. Одна из важнейших; единственная, что могла помочь мне выбраться. Но, как и предвкушая нечто недоброе в отведенных мне покоях, я не спешил сбегать.
Пока меня и Лианну держали под землей, троица считала, что у них были заложники, за которыми Маэрэльд непременно захочет прийти; я же был убежден, что азаани оставит это без внимания, и видел это единственным верным решением. Спасти целый народ куда важнее, чем вытащить из темницы неудачливого лжеца и отрекшегося от семьи друида. К тому же, наше спасение дорого обошлось бы королеве: Минерва наверняка давно составила список требований.
Однажды Кидо появился в поле зрения с таким мрачным лицом, что я на мгновение перестал ощущать биение своего сердца.
— С ней все в порядке, — сразу предупредил он.
— Выглядишь так, будто провел все эти дни в соседней клетке, — выдохнул я с облегчением.
Ничего не ответив, капитан просунул сквозь прутья лист бумаги; он был развернут и прочитан столько раз, будто, прежде чем спуститься в темницу, побывал в десятках стран и переплыл множество морей. Я с трудом вчитывался в слова, уже успев позабыть, каково это — концентрировать внимание на буквах.
— Двадцать ударов плетьми ежедневно? — усмехнулся я. — Что ж, это можно пережить.
Поджав губы, капитан вынул факел из держателя и поднес его к самой решетке, подсвечивая написанное в документе.
Двести.
— Я… вызвался делать это сам, — прошептал брат принцессы, аккуратно подбирая слова. — Решил, так они поверят, что я на их стороне.
— Хорошо, — равнодушно отрезал я, стягивая с себя рубашку.
— Хорошо? — изумился Кидо, едва не переходя на крик. — Тер, двести ударов! Через пару дней от тебя ничего не останется, а ты… Хорошо!?
— Хорошо, что их будешь наносить ты, — уточнил я. — В отличие от любого другого палача или надзирателя, ты не будешь испытывать удовольствия, глядя на нанесенные увечья.
Фалхолт потер глаза, и темные локоны упали на его лоб. Я не произнес это вслух, надеясь, что он знал об этом и без слов, но, если бы у меня был выбор, какому человеку вверить свою жизнь, я бы без раздумий выбрал его — лучшего из людей, что мне доводилось знать.
Кидо вернул факел в держатель и принялся открывать дверь моей камеры. Давно позабывший прикосновения ключа замок поддался не сразу, и разгневанный бессилием мужчина несколько раз ударил по железу, едва не лишив себя необходимости пользоваться ключом. Орудие для наказания — или, скорее, пыток, — оказалось новым, словно выделанным специально для меня: свежая кожа, плотные узлы и еле заметные стальные шарики, звенящие при соприкосновении. Я глубоко вдохнул.
— Ты не можешь… — замялся капитан. — Не знаю… как-то отвлечь себя?
— Что?
— Я не знаю, что умеют эльфы, вдруг ты можешь… телом быть здесь, а разумом — далеко отсюда.
— Нет, — усмехнулся я, усаживаясь на колени и подставляя спину. — Не в моих силах.
Мужчина долго примерялся к оружию: взвешивал его в руке, рассматривал, замахивался, но не бил. Казалось, прежде ему не доводилось исполнять подобные наказания, хоть и, учитывая его должность, в это верилось с трудом.
— Я не могу, — бросил он.
— Можешь, Кидо.
— Не могу.
— Бей.
Звериный рык, некогда бывший моим голосом, эхом пролетел по камерам; мне даже почудилось, что каменный пол содрогнулся под ногами, делаясь ненадежным и хрупким, точно подвесной мост. Капитан хмыкнул, собираясь с силами, и промолчал еще несколько минут.
Взмах плетью.
Боль обожгла все мое существо.