- Опять лихорадит и усталость, - ответил он на ее вопрос.
- Вы спали?
- Нет, больше читал. Приходила Марина Сергеевна, хотела вас видеть; просила вам передать, что придет вечером.
- Ах, вот что! - Волей-неволей Нине приходилось довольствоваться этой весьма сокращенной редакцией.
Через полчаса у двери Олега в коридоре разыгрался новый эпизод домашней войны:
- Мика, ты ходил за дровами?
- Как же, ходил. Принес две штуковины, приткнул у двери.
- Мика, да ведь это метровые бревна! Надо было вязанку взять, а с этими еще так много возни! Я от усталости падаю, а придется пилить и колоть. Ты совсем меня не жалеешь!
Олег с усилием поднялся с дивана и вышел в коридор.
- Идем, Мика. Бери пилу и топор, - сказал он, надевая шинель, и вспомнил почему-то, как в вестибюле отцовского дома произносил небрежно: "Шапку и пальто!" - и вскакивавшие при виде его денщики бросались исполнять приказание.
Нина запротестовала:
- Олег, вам выходить нельзя: вы получите воспаление легких.
- Успокойтесь, Нина! Пилить было моею специальностью в Соловках все шесть лет. Для меня здесь работы на пять минут. Но что за жизнь! - прибавил он с раздражением. - Певица с таким голосом, как у вас, не имеет самого необходимого! В царское время мы могли бы иметь особняк и вас осыпали бы цветами! Я поднес бы вам белую розу в бокале золотого, как небо, "Аи".
Она слегка прищурила ресницы, как будто всматриваясь в картины, проплывающие перед ее мысленным взором, и неожиданно разразилась тирадой:
- Совершенно верно! Певица с таким голосом, как у меня, могла бы в царское время утопать в роскоши; но я-то не была бы певицей - ни мой отец, ни ваша семья не пустили бы меня на сцену. Мой голос ушел бы на то, чтобы петь колыбельные в детской и романсы в салоне. А вот теперь - измученна, усталая, я пою, пою без конца все и везде, и только в эти минуты я счастлива!
Марина шла по набережной Невы в своей хорошенькой беличьей шубке, запрятав в муфту ручки в лайковых перчатках. Пушистые локоны стриженых волос выбивались из-под шапочки, ямочки на розовых щеках как будто подчеркивали выражение счастья. Изредка улыбка слетала и брови хмурились, потом опять расцветала улыбка. Мысли ее разбивались на два русла. Одно из них было заполнено счастливыми воспоминаниями. Как он схватил ее и понес, будто тигр свою добычу! Откуда силы взялись! Как приятно, когда тебя несут, как соломинку! А этот бесконечно долгий поцелуй... как будто выпила кубок шампанского - так тепло стало крови в сердце. У нее голова начала сладко кружиться, показалось - она падает. Должно быть, она была очень хороша тогда. Это комбине с розочками, которое она надела на всякий случай, ей очень идет; хорошо, что она догадалась надеть его!
Но за этими мыслями вырастали другие, менее отрадные, несколько смутные, уяснить которые даже самой себе было больно: ведь она так и не услышала от него слова "люблю", а между тем первая сказала это слово. Кроме того, она не могла не понимать, что сама, своими собственными усилиями придвинула это. Воспоминание о том, как она подбежала к нему и прижалась всем телом, наполняло ее острым чувством стыда. Но нет! Сам он никогда бы не сделал первый шаг, ведь он без средств: у него нет костюма, нет денег, чтобы веселить и дарить подарки. Он сам сказал. Он не понимает, что ей ничего не нужно, милый, глупый кавалергард. А значит, она все сделала правильно. И Марина опять возвращалась к воспоминаниям о поцелуях и о своей красоте.
Короткий зимний день начинал уже погасать, когда она опомнилась немного и сообразила, что ей давно надо быть дома: усталый муж, наверное, уже вернулся с работы и ждет обеда, а впрочем, домработница подаст ему - не обязательно самой!
Около десяти вечера она постучалась в дверь Нины.
- Душечка Нина, здравствуй! Я ведь приходила сегодня. Я так жалела, что не застала тебя. Вот принесла торт: зови Мику и Олега и давайте пить чай.
- Жалела, что не застала? - переспросила Нина, и оттенок недоверия помимо воли прозвучал в ее голосе.
- Ну да, конечно, жалела, а что? - и щеки Марины предательски вспыхнули.
Нина вертела в руках нож для разрезания бумаги, и на ее выразительном лице лежала тень.
- Ты только не играй со мной в прятки, прошу тебя, - сказала она, глядя куда-то мимо подруги.
- Ты что-нибудь знаешь? Откуда ты знаешь? - несколько смущенно спросила Марина.
- Это все равно, откуда. Знаю.
- Так ведь не он же сказал тебе?
- О, Боже мой! Конечно, нет!
Они постояли молча.
- Ты недовольна мной, Нина?
- Мне жаль Олега. Я знаю, что душевное состояние его очень тяжелое сейчас. К нему надо очень бережно относиться, а ты... ты для своего удовольствия поиграешь с ним, а его запута-ешь... ему так трудно было устроиться на работу, а теперь ты этой связью можешь осложнить его положение на службе. Хоть бы об этом подумала! И вообще, что, кроме осложнений, может эта связь дать? Никаких удовольствий и развлечений Олег предоставить тебе не может, пойми же. А муж? Ты что ж, обманывать его собираешься?
- Вот ты какая, Нина! Хорошо тебе говорить. Ты вышла по любви, в двадцать лет, вышла за блестящего офицера, целовалась с ним сколько хотела, а потом целовалась с моим Сергеем. А я? У меня никого не было. Ты отлично знаешь, в каком положении оказались девушки, которые не успели до революции выскочить замуж: нищета, никаких выездов и балов, никого из нашего общества, никакого выбора... Ты только подумай: я сегодня в первый раз узнала, что такое поцелуй мужчины, который нравится. А ведь мне уже тридцать два года! Пусть ты потеряла своего мужа, пусть потеряла Сергея, но ты была любима и любила, а я - пропадала зря. Ты горечи этого чувства даже понять не можешь. И ты еще меня осуждать будешь! - У Марины от досады даже слезы выступили на глаза.
- Да я не осуждаю тебя, Марина, я беспокоюсь только. Всегда все складывается так, что я должна за всех беспокоиться. И Моисея Гершелевича жалко, ты его, по-видимому, даже за человека не считаешь, а он так всегда добр с тобой!
- Моисей Гершелевич получил меня, и пусть с него этого будет довольно. Ты, Нина, всех жалеешь, кроме меня.
Нина помолчала.
- Ну, а беременности ты не боишься?
- Нина, почему ты во что бы то ни стало хочешь окатить меня ледяной водой?
Нина молчала.
- Нинка, ты ведь меня не разлюбишь? Ну, ругай меня сколько хочешь, дорогая, только люби! Это все, что мне надо.
Она знала власть своей кошачьей ласки над одинокой подругой, ей было достаточно обнять Нину и, взглянув ей в глаза, потереться щекой о ее плечо, чтобы получить ответную улыбку.
- Ты знаешь отлично, что не разлюблю. Но ты безумная какая-то, Марина.
- Безумная - вот это верно! Хочу быть счастлива и буду!
Через несколько минут они уселись за чайный столик и по настоянию Марины кликнули "мальчишек". Но пришел один, с неожиданным известием: "Не знаю, что такое с Олегом Андреевичем, он чего-то разговаривает сам с собой, уже не бредит ли?"
- Ну вот, я так и знала! - воскликнула Нина, вскакивая.
Марина метнулась было к двери, но Нина, поймав ее за руку, выразительно сдвинула брови и повела глазами на Мику; Марина поняла и опустилась на диван.
- Садись и разливай чай, а я пойду к нему, посмотрю, что такое, и сейчас вернусь. - И она вышла. Через несколько минут вернулась. - Да, бредит, не узнал меня. Боюсь - не воспаление ли легких. Придется звонить в больницу - дома ухаживать некому, а он целый день один, и в комнатах холодно, у меня нет денег даже на лишнюю вязанку дров.
Марина вытирала глаза.
- Это глупо, что я плачу, - пролепетала она, встретив удивленный взгляд Мики, - но мне так жаль тебя, Нина, на тебя сыплются все несчастья! Нина, дорогая, позволь мне - вот сто рублей, - это для вас всех. Смотри, какой Мика бледный. Возьми, пожалуйста. Неужели я ничем тебе помочь не могу?
Нина начала возражать. После небольшой перепалки решили, что Нина вернет эти деньги, когда будет продан только что снесенный в комиссионный магазин маленький Будда слоновой кости. Нина уверяла, что этот Будда приносит несчастье и что ей не жаль расстаться с ним.