Но вот уже вечер, Славчик уже спит, а Стригунчика нет. Белая ночь раскинулась над городом со своим загадочным белым светом: окно раскрыто, и со стороны Летнего сада льется запах цветущих лип, но Зинаида Глебовна жалуется на духоту и боль в груди.
Испуганная ее тяжелым, свистящим дыханием, Ася хватается за нитроглицерин.
- Ну - все! - говорит в эту минуту Зинаида Глебовна и откидывается на подушку.
- Что ты, что ты, тетя Зиночка! Нет, нет, не все! Вот лизни пробку сразу лучше станет, - обрывающимся голосом лепечет Ася.
- Стригунчик, Стригунчик, - едва шепчет Зинаида Глебовна.
Ася бросается в сотый раз на лестницу - лестница пуста. Она бежит обратно и, увидев, что Зинаида Глебовна схватилась за грудь и ловит воздух посиневшими губами, бросается стучать к соседке.
- Ревекка Исааковна! Умоляю - выйдите! Я бегу вниз вызывать "скорую".
Ревекка выходит, запахивая на ходу халат, идет к постели. Ася стремглав мчится вниз.
- Кажется, уже не дышит, - говорит ей Ревекка, когда она возвращается.
Ася берет холодную руку Зинаиды Глебовны, смотрит на изменившееся, иное лицо. Где ты, где ты, тетя Зина?
Глава пятая
Предъявив главному врачу больницы повестку о вызове в большой дом и, разумеется, тотчас получив разрешение отлучиться, Леля вернулась в рентгеновский кабинет. Угрюмая и молчаливая, она машинально выслушивала болтовню молоденькой, курносой и быстроглазой санитарки, которая застегивала на ней сестринский халат.
- Больных много? - перебила она санитарку.
- Со стационара - пятка, плечо и череп, да двенадцать - на просвечивание грудной клетки, а из большого дома - двое на просвечивание кишок; опять тот же конвойный привел, ждут за дверьми.
- Какой "тот же", Поля?
- А тот, которому я приглянулась в прошлый раз - помните, смеялись мы? Я уж ему сказала: коли кишок просвечивание - значит, барием кормить, да смотреть по три раза, засидитесь тут. А он смеется: сколько потребуется, столько и просидим, говорит, время-то казенное!
Леля устало вздохнула.
- Начать придется с них. Достаньте барий, Поля, я приготовлю смесь. Опять проглотили что-нибудь?
- Гвоздей, говорит, наглотались, ну и народец! - усмехнулась Поля.
- Это не с радости делают, Поля! Где сопроводительные бланки? Дайте мне, я занесу в журнал. А рентгеноскопию легких придется перенести на завтра - сегодня я работаю только до двенадцати, санкция начальства уже имеется.
Поля протянула ей бланки со штампом большого дома, Леля бросила на них равнодушный взгляд, но внезапно вздрогнула: Дашков Олег? Что такое? Почудилось или в самом деле он? Пятьдесят восьмая! Кто ж другой?
Она оперлась дрожащей рукой на стол.
- Эй, Елена Львовна, никак дурно вам? - окликнула Поля, доставая порошки из аптечного шкафчика.
- Не дурно, нет, - с усилием ответила Леля.
Она побежала к двери. Вот конвой, а вот и заключенные! Все сидели на деревянной скамье у входа в кабинет со стороны лестницы.
Когда она выбежала, один Олег поднялся, остальные остались как были. Он встал, но ни одна черта в его лице не дрогнула - была ли это все та же свойственная ему во всем выдержка или он догадывался, что увидит ее, и приготовился заранее? Глаза их встретились на одну секунду и тотчас, как по команде, разошлись. Но ей выдержки все-таки не хватало: губы ее задрожали так, что она их прикусила, и не могла начать говорить - боялась, что голос сорвется и выдаст ее. Конвойный - рослый, хамоватый парень - заговорил первый:
- Опять к вам меня прислали, товарищ ренгенотехник, с двумя вот молодчиками. Велено просвечивание кишок сделать. Я бланки сдал вашей санитарочке. Ежели возможно, так начинайте уж с нас, чтобы задержать недолго: "черный ворон" ведь дожидается.
Леля тщательно старалась овладеть собой и все еще не решалась заговорить. Она перевела глаза на второго заключенного: по типу уголовник, грубые черты, взлохмаченная голова с низким лбом; он припал к спине скамейки, держась руками за живот, и тихо подвывал, как больное животное.
- Этому плохо, кажется? - сдавленным голосом проговорила, наконец, Леля.
- Народ ведь такой отчаянный, товарищ! Никак за ими не уследишь: и градусники и гвозди - все глотают! А потом отвечай за их. На лестницу сейчас еле поднялись - этот вот совсем валится.
Леля взглянула на бланк.
- Это - Дашков? - умышленно спросила она, указывая на уголовника.
- Дашков - это я, - сказал Олег. - Я ничего не глотал, у меня повреждена рука, просвечивание кишок мне не нужно.
Леля только тут увидела, что он держал правую руку в левой и она была замотана тряпкой.
- Что с рукой? - спросила она, глядя мимо него и стараясь принять официальный тон, хотя продолжала дрожать.
- Сломаны пальцы, - ответил он, и в этот раз у него тоже как будто пресекся голос.
Санитарка, вышедшая вслед за Лелей, заахала:
- Матушка-голубушка! На какие только выдумки они не горазды! Слыхано ля, пальцы себе ломают!
- Я не ломал, мне их сломали! - сказал Олег.
Конвойный стукнул винтовкой:
- Не разговаривать! Отвечать на вопросы только!
Леля поняла - Олег сказал эти слова, чтобы дать ей понять о форме допроса, которому был подвергнут. Белая пелена задернула ей глаза... На несколько секунд ей и впрямь стало дурно. Призвав на помощь всю свою волю, она опять взялась за бланки и нашла, наконец, в себе силы прочитать и разобраться в написанном.
- Дашков назначен на снимок правой кисти, а на просвечивание кишок Никифоров, - сказала она уже более спокойно.
- Точно ли, товарищ? Насчет гвоздей, помнится, о двоих говорили? возразил конвойный.
- Совершенно точно, если я говорю. Ведите обоих в кабинет, - и Леля пошла не оборачиваясь.
Поля приблизились к стонавшему уголовнику и взяла его под руку.
- Ну, идем. Подымайся, идем! Чего уж тут! Любишь кататься, люби и саночки возить!
Тот поднялся, шатаясь. Они вошли первыми, за ними Олег, за Олегом конвойные.
- Подождите за дверьми, - сказала Леля, останавливая последних.