— Вы еще мне будете рассказывать о железных дорогах! — кричит старик, перекрывая звонкий патриотический тенор Ноэла Кауарда. — Я всю жизнь проработал на железной дороге. Я был кочегаром со времен Центральной железнодорожной компании до тех пор, как пар променяли на этот чертов дизель! Вот такие, как вы, и погубили наши железные дороги — сволочные финансисты, юристы и отставные адмиралы из совета директоров…
— Смешно! — вопит мистер Друг.
Мириам умоляет отца помолчать, но гнев старика изливается мощным потоком:
— …когда нас национализировали, правительство сказало: «Вот, теперь британские железные дороги принадлежат народу», — но кто тогда пришел в совет директоров? Путевые обходчики? Машинисты? Начальники станций? Черта с два! Все та же шатия — биржевики, полковники, политиканы со всякими заумными словечками, а они в конце концов продали нас автомобильным магнатам, строительным компаниям и нефтяным корпорациям!
— И слушать вас не хочу!! — кричит мистер Друг.
— Еще бы он стал слушать, — хмыкает старик и опять утыкается в газету. Песня тем временем кончилась. Те, кто стоял, садятся; мистер Друг выглядит так, словно не знает, как поярче выразить свое негодование. Вновь воцаряется неловкое молчание, затем учительница, шмыгнув через проход, садится на место Патси и тихо говорит старику:
— В этом обмене мнениями я во многом была на вашей стороне, хоть я и встала. Я, знаете, люблю эту мелодию — привычка есть привычка. Но название неточное. Надо бы рельсы Британии, а не Англии.
Она возвращается на свое место, потому что с возгласами «Мама! Мама!» появляется Патси.
Вслед за чрезвычайно возбужденным ребенком показывается высокий, худощавый, мягко улыбающийся мужчина; он говорит:
— Добрый день, добрые люди! Не от вас ли отбилось это маленькое существо?
— Патси! — вскрикивает мать. — Ты откуда?
— Подходить так близко к двигателю — это не дело, — говорит незнакомец.
— Как ты гадко себя ведешь, Патси! Поблагодари дядю за то, что тебя привел.
— Мама, ты послушай! — Ребенок крутится волчком, не в силах усидеть на месте. — Поезд едет без машиниста! Кабина пустая! Входишь — и нет никого!
Миссис Друг издает короткий возглас ужаса. Мать произносит строгим голосом:
— Милые шутки, Патси, нечего сказать, — особенно после этой страшной катастрофы в Америке на прошлой неделе. Ну-ка извинись сейчас же.
— Мама, она правда была пустая!
— Как я напугана, мой друг, — признается миссис Друг мужу, но тот отвечает:
— Да не глупи, мой друг, ребенок, конечно же, заблудился и попал в купе проводника.
Учительница говорит, что, по словам незнакомца, он обнаружил Патси именно у двигателя; в ответ мистер Друг заявляет:
— Ребенок совершенно не разбирается в механике! В ней сейчас и взрослому трудно разобраться. Я не удивлюсь, если узнаю, что современный поезд управляется из неприметной кабинки, расположенной посреди состава.
— И я тоже не удивлюсь! — яростно кричит старик. — Не удивлюсь, если узнаю, что железнодорожная компания втихую уволила всех машинистов!
Женщины дружно испускают вздох ужаса, мистер Друг фыркает, незнакомец улыбается и хочет заговорить, но старик не унимается:
— В эпоху пара машинист что-нибудь да значил — машинист, кочегар, ребята не из хлипких! Кремень-люди, машину назубок знали, сами чистили, сами смазывали, за любой рычаг и вентиль брались, как за руку друга! Уклон пути подошвами чувствовали, давление на слух определяли. А теперь-то! Теперь я не удивлюсь, если окажется, что машинист этого так называемого поезда сидит развалясь в лондонском клубе с рюмкой коньяка, разглядывает нас на экране компьютера, а его полупьяные высокоумные университетские мозги витают незнамо где!
— Сейчас я докажу, что вы ошибаетесь, — говорит незнакомец. Все смотрят на него.
На первый взгляд в этом мужчине, скромно улыбающемся как бы в извинение за свой изрядный рост, нет ровно ничего необычного. Большие карманы и аккуратные погончики его ладно сидящего сизо-серого костюма выглядели бы одинаково естественно и в кинотеатре, и в офицерской столовой; однако в его лице, на которое уставились шесть пар глаз, сквозит такая спокойная и надежная уверенность, что две из трех женщин облегченно вздыхают.
— Кто вы такой, скажите на милость? — спрашивает старик; учительница говорит:
— Вы машинист — я узнала вас по голосу.
— Угадали! Так что, сами видите, я не прохлаждаюсь в лондонском клубе, я здесь, среди вас. Я, можно сказать, один из вас. Могу я к вам подсесть на минутку?
Машинист вынимает из кармана крохотную складную табуреточку с матерчатым сиденьем, ставит ее в проход и садится лицом к пассажирам. Хотя его подбородок уперся в угловатые колени, он вовсе не выглядит смешным. Его обаяние подействовало почти на всех.
— Я чувствую себя в полной безопасности, — шепчет миссис Друг.
— Не гляди таким волком, папа, как тебе не стыдно, — упрекает отца Мириам; мистер Друг говорит:
— Прошу извинения, сэр, я в свое время не очень лестно отзывался о Британской железнодорожной компании… («Еще бы», — добродушно вставляет машинист), но я никогда не сомневался в том, что наши поезда самые безопасные в мире и что нашим машинистам нет равных — только бы профсоюзы перестали соблазнять их несбыточными обещаниями.
— Благодарю вас, — говорит машинист.
— Я замечаю, что вождение поездов за последние годы изменилось, — громко и раздельно произносит учительница.
— Извините меня, мадам, — отвечает машинист, — я охотно разъясню вам все, что вызывает вопросы, но сначала разрешите… разрешите… — вдруг он смущается, краснеет, в его облике проступает что-то мальчишеское. — Поймите, ведь не каждый день доводится видеть Джона Галифакса!
— Кхе! — Старик смотрит на него во все глаза.
— Вы действительно Джон Галифакс, последний из паровозных могикан? Который скинул целых три минуты на трассе Донлон — Глайк во время большой гонки между Центральной и Северо-Восточной компаниями в тридцать четвертом году?
— Неужто слыхали? — изумленно бормочет старик.
— Вы — живая легенда в железнодорожных кругах, мистер Галифакс.
— А как вы узнали, что я тут еду?
— А-а! — игриво восклицает машинист. — Есть вещи, которые мне не полагается раскрывать пассажирам, но шут с ними, с правилами. Железнодорожные кассиры — не такие дегенераты, как многие думают. Они держат меня в курсе. Я воспользовался детской шалостью как поводом для знакомства, вот я и здесь!
— Понятно! — шепчет старик, осклабясь и задумчиво кивая.
— Ради бога, не сердитесь, но мне необходимо задать вам очень личный вопрос, — говорит машинист. — Это касается последней большой гонки. Помните, как вы неслись на «Огнедышащем драконе» вверх на «Чертову почку», и вам оставалось всего три минуты, чтоб добраться до вершины, иначе проигрыш?
— Как не помнить!
— Ради чего во время этой героической езды вы выложились до предела, отдали все телесные и душевные силы до последней капли — неужели только ради рекламы пресловутой Центральной железнодорожной компании?
— Нет, не только ради этого.
— Так ради чего же? Я уверен, что не ради денег.
— Я сделал это ради пара, — помолчав, говорит старик. — Ради британского пара.