Те стражи, на которых следы были заметнее, пошли переодеваться. Другие отправились поджидать полицейских к двери ситхена, потому что сами люди вход не нашли бы. Дверь не стояла на месте, и чужаков она не любила. Только магией можно было открыть дверь для смертной ноги, которая ни разу не переступала наш порог. Разбиваясь на партии, мы вдруг обнаружили потерю в наших рядах — в коридоре не было Онилвина. Он не пошел с Рисом — и не вернулся с ним, естественно. Он просто исчез. А поскольку он веками был подручным Кела, мне не понравилось, что исчез он сразу после такого крупного магического происшествия. Я поневоле задумалась, не отправился ли он с доносом к своему истинному хозяину — или к кому-то, кто информировал Кела в его тюремной камере.
Мы пробрались между двумя телами, все еще ожидающими прибытия полиции. За несколько шагов от большой кухонной двери я услышала крики и лай. Акцент Мэгги-Мэй от злости стал совсем жутким.
— Ты, че-ортов стра-аж, дуби-ина — вот ты хто! Па-ашел с ма-аей кухни!
Маленькие терьеры точно повторяли интонации хозяйки.
— Да я и пытаюсь! — завопил мужской голос.
Мы подошли к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как чугунная сковородка размером с небольшой щит впечаталась в спину Онилвина. Он пошатнулся, и разнокалиберные горшки и кастрюли тут же повалили его на четвереньки. Медные и жестяные кастрюли колотили его, как боксерскую грушу, сияя полированными боками, но наибольший ущерб причиняли темные чугунные сковородки всевозможных размеров. Холодное железо — давнее, испытанное оружие против фейри. Сидхе, может, и высшие из фейри, но холодное железо действует и на нас.
Мэгги-Мэй стояла посреди смерча кастрюлек, горшков, ковшиков, ложек, вилок и ножей, словно разъяренный коричневый снеговичок в центре стеклянного шара, который только что встряхнула шаловливая ручонка. Снежинки в этом шарике были металлическими и весьма опасными.
К атаке горшков и сковородок подключились массивные ковши. Онилвин уже лежал ничком, руками пытаясь прикрыть голову. Три фейри-терьера то и дело порывались куснуть его. Самый толстый из псов вцепился в его сапог и пытался затрепать несчастное кожаное изделие до смерти. Меч Онилвина валялся на полу возле большой черной плиты. Если вам взбредет в голову напасть на брауни, не делайте этого на их территории.
— Она превратилась в богарта! — крикнул Гален сквозь лязг металла.
Я внимательней вгляделась в лицо Мэгги. У всех брауни лица напоминают череп, потому что у них нет носа, только ноздри. Но если на лице у брауни появляется дьявольская ухмылка, будто череп оскалился, — то перед вами создание зла, богарт. Брауни способны за день сжать поле пшеницы или за ночь выстроить амбар. А что будет, если такая сила обратится на разрушение, безумное разрушение? В заброшенных уголках Шотландии до сих пор рассказывают о лэрде, который изнасиловал и убил крестьянскую девушку. Он не знал, что ее семья находится под опекой брауни. Сам лэрд и все, чем он владел, были разорваны на мелкие кусочки.
Мэгги-Мэй еще не совсем превратилась в богарта, но явно была на пути к этому.
— Нет, — подтвердил мое наблюдение Дойл, — еще нет, но нам необходимо отвлечь ее, пока в дело не пошли ножи.
— А жаль… — задумчиво сказал Рис. Я подумала то же самое, но истинные богарты становятся слуа, духами злого Воинства, и перестают принадлежать к собственно Неблагому Двору. Мэгги-Мэй заслуживала лучшей доли, как бы я ни относилась к Онилвину.
Рис громко крикнул:
— Мэгги-Мэй, это Рис! Ты за мной посылала, помнишь?
Ложки взвились в воздух и полетели на помощь ковшам. Остались только здоровенные железные вилки, которыми можно было бы ухватить целый бычий бок, и ножи. Мы могли опоздать.
Я выкрикнула единственное, что пришло мне в голову. Может, это и приведет ее в чувство:
— Тетушка Мэгги, что тебя так рассердило?
Горшки начали замедляться и оседать, как тяжелые снежные хлопья под мягким ветерком. Ветерок, на редкость разумный, выстроил их ровными рядами на громоздком деревянном столе.
— Чево ты га-аваришь? — спросила она с подозрением.
— Я спрашиваю, тетушка Мэгги, что тебя расстроило?
Она нахмурилась.
— Я тебе не тетушка Мэгги, де-евица.
— Ты сестра моей прабабушки по материнской линии. А значит, я твоя внучатая племянница.
Вид у нее был по-прежнему недовольный, но она медленно кивнула и сказала:
— Йе, это правда. Да только ты — принцесса сидхе, какая в там кровь у тебя в жилах ни бежала. Сидхе нас за родичей не держа-ат.
— Почему? — спросила я удивленно.
Она потерла безносое личико заросшими шерстью пальцами и нахмурилась еще больше.
— Принцесса Мередит, тебе нужно думать головой, с кем говоришь и кто тебя слышит. — Она многозначительно посмотрела на Онилвина, с трудом поднимающегося на ноги. По его бледной коже текла кровь.
— Да, он приспешник Кела. Но Кел знает мою родословную.
— О крови в своих жилах сидхе знают только то, что хотят знать. — По мере того как она успокаивалась, акцент пропадал. Произношение как у жителя Среднего Запада, интонации как у телевизионного диктора. Она специально работала над голосом, чтобы общаться по телефону с другими любителями фейри-терьеров в Америке и по всему миру. Новую породу терьеров, официально признанную Всеамериканской кинологической ассоциацией, вряд ли выведешь, если никто не может понять, что ты говоришь.
— Если я отрекусь от родства, я не перестану быть той, кто я есть, — сказала я. — Это мне не прибавит ни дюйма роста и ни капельки красоты.
— А хоть и так, — согласилась Мэгги, разглаживая ладошками совершенно бесформенное платье. — Но не кровь брауни приведет тебя на трон.
Я потянулась к большой чугунной сковороде, приземлившейся на стол. И взялась рукой за ее холодную металлическую ручку. Для меня это был всего лишь инертный металл. Я подняла тяжеленную сковороду, перехватив ручку подальше для баланса.
— Зато кровь брауни позволяет мне проделывать такие фокусы.
Она прищурилась:
— Йе, или человеческая.
— Или человеческая, — согласилась я.
Онилвин покачнулся и снова повалился на колени. Был бы он человеком, наверное, не выжил бы.
— С чего это ты и твои собаки на него напустились? — спросила я.
Двое терьеров уже терлись у ее ног, но толстяк все еще рычал на Онилвина. Тут я увидела, что собака вовсе не толстая, а беременная. Сука на сносях, с таким тяжеленным животом, что на зов Мэгги она пошла, переваливаясь с боку на бок.
— Дульчи подошла понюхать его ногу, — объяснила Мэгги. — Она немножко порычала на него. Она бы не укусила, ни за что. — Ее узкие сильные ладошки сжались в кулаки. Ей приходилось сдерживать себя усилием воли. — Он пнул ее, а у нее в животе полно щенков. Он пнул мою собаку!
Мое самое первое воспоминание — как я сижу в небольшом темном буфете в куче пищащих щенков. Один щенок такой большой, что не умещается у меня на коленях. Огромная собака сидит перед тонкой полоской света, пробивающейся через занавеску, что закрывает вход в наше убежище. Я до сих пор помню как наяву шелковистую шерсть щенков фейри-терьеров и большую собаку на страже. Мой отец как-то рассказал мне о случае, которого полуторагодовалая я не запомнила. Тогда моего отца отозвали куда-то вместе с Баринтусом, и он оставил меня под присмотром Мэгги-Мэй. Неожиданно в кухню зашел стольник королевы — проверить какие-то блюда для вечернего пира. Если бы королева узнала, что отец спрятал меня в кухне, кухня перестала бы служить мне убежищем.
Я тогда сидела в буфете со щенками и их матерью, как делала частенько. Я была с ними очень ласкова и осторожна даже в том возрасте, как говорила мне Мэгги. Когда вошел стольник, она только задернула занавеску, спрятав и меня, и щенков. Стольник не поверил, что там лишь щенки, попытался взглянуть — и сука цапнула его за руку. Она охраняла своих детей и меня.
Вплоть до сего дня запах и ощущение теплой шкурки терьеров дарят мне чувство покоя. Не знаю, что бы я сделала или что сказала бы Онилвину о его поведении, потому что он решил за меня.
Рис и Гален заорали хором:
— Нет!
Онилвин взмахнул рукой и призвал свою магию, направив ее в Мэгги-Мэй. Дойл и еще кто-то бросились к нему, но ближе всех к Онилвину была я.
Я ничего не успела подумать — просто среагировала. Моя ладонь все еще лежала на ручке сковороды, и я ударила его прямо в лицо со всей силой, на какую была способна. Силы у меня меньше, чем у чистокровных сидхе или даже у брауни, но я могу пробить дыру в дверце машины и при этом не пораниться. Я как-то это проделала, чтобы впечатлить одного несостоявшегося грабителя.
Из-под сковородки во все стороны брызнула алая кровь. Онилвин свалился на бок, тонко взвыв. Нос у него стал похож на раздавленный помидор, а что еще я ему повредила, не было видно — кровь залила все.
Кухню заполнила гулкая тишина. Кажется, я удивила всех, себя в том числе.
Рис покачал головой, присев над поверженным стражем:
— Похоже, он тебе и впрямь не понравился.
— Да, — твердо заявила я и поняла, что даже мысль, что Онилвин до меня дотронется, вызывала тошноту. Он был одним из главных моих мучителей во времена моего детства. Я все еще достаточно ненавидела Кела и его прихлебателей, чтобы при виде изуродованного лица Онилвина чувствовать исключительно удовлетворение. Даже жаль, что у него все заживет.
Маленькая сука, которую он пнул, подбежала к нему, рыча. Она нюхнула его кровь и громко чихнула, как от противного запаха. Потом повернулась к Онилвину задом и поскребла пол лапами, обдав стража душем из крови, — вызывающий жест, жест доминанта. Потом она вернулась к своей хозяйке, и все три терьера сели рядком у ног Мэгги — три улыбающиеся морды, три крутящихся хвоста. Мэгги-Мэй улыбнулась мне, обнажив крупные желтые зубы.
— Ох, а-ах… Ты точно нам родня.
Я кивнула и протянула ей окровавленную сковородку.
— Ага, родня. — Я ей улыбнулась, и она зашлась в смехе. Потом неожиданно обвила меня руками, крепко сжала. Я удивилась сперва, но почти тут же обняла ее так же сильно. Наконец есть кто-то, кто обнимает меня без всякого расчета. Просто так. Без причины — просто потому, что это приятно. В последнее время мне явно недоставало таких объятий.