Когда я наконец забралась в ванну, вода еще была горячая, а значит, поначалу Китто сделал ее горячей, чем я любила. Он знал заранее, что наш разговор затянется. Маленький гоблин начал предугадывать мои желания, не так, как это бывает у любящих, а как хороший слуга — незаметный, молчаливый, предупредительный, всегда оказывающийся там, где нужен. Среди моих любовников и друзей таких просто не было. Беспутные, веселые, неотразимые, чудесные — были. Незаметного не было ни одного.
Гален забирался в ванну, а я смотрела на Китто. Он был одним из самых старших в моем окружении, а старейшие у нас не всегда любят, чтобы их благодарили, так что я не стала говорить "Спасибо".
— Ты набрал слишком горячую воду, чтобы она была как раз как надо к тому времени, как мы соберемся в нее залезть. Ты знал, что мы проговорим слишком долго.
Он кивнул, не глядя на меня.
— Вам было о чем поговорить.
Я перегнулась через мраморный бортик и погладила его по плечу.
— Ты как будто всегда раньше меня знаешь, что я буду делать.
Он поднял на меня глаза, в которых не было белка, только яркая синева. Он тут же потупился снова, но я успела заметить в его взгляде неуверенность.
— Что случилось, Китто? — спросила я, гладя его по обнаженному плечу. На нем были лишь узенькие трусики — он часто раздевался, когда занимался домашней работой. Чтобы поберечь одежду, он говорил. Я подозревала, что при мне у Китто одежды завелось больше, чем за все время жизни при гоблинском дворе.
Он качнул головой, разметав по плечам отросшие черные кудри. Еще несколько дюймов — и его ждала бы пытка, будь все как прежде. Только сидхе позволяется отращивать длинные волосы. Но Китто теперь — сидхе с собственной рукой власти. Как в случае с крыльями Никки и возродившимися силами Мистраля, магия Китто пришла с сексом. С новой силой должна была появиться и новая уверенность, но этого не случилось.
Гален тоже перегнулся через бортик и положил руку на второе плечо Китто.
— Ты можешь все нам рассказать, Китто. Что с тобой?
Китто блеснул редкой для него улыбкой.
— Вы двое — самые добрые сидхе, каких я видел. — Он бросил взгляд на Никку за своей спиной. — Вы трое.
— Ты теперь тоже сидхе, Китто, — сказала я.
Он покачал головой.
— Нет, я никогда не стану настоящим сидхе. Не для всех по крайней мере.
Никка опустился на колени рядом с Китто, крылья простерлись на полу.
— Кто тебе такое сказал?
Китто опять покачал головой, и Никка обнял его за плечи, прижал к себе. Китто застыл словно в испуге. Я наклонилась и поцеловала его. Когда я отстранилась, он смотрел на меня испуганными глазами.
— Что тебе наговорили? — спросила я, по-настоящему встревожившись. Никогда еще я не видела Китто в таком настроении, и мне это не нравилось.
Он снова опустил глаза и проговорил, глядя в пол:
— Что я навсегда останусь грязным гоблином. Что только шлюха может взять меня в постель. — Он взглянул на меня растерянно и горько: — Я не знал, что фейри могут называть друг друга шлюхами. У нас это не в обычае.
— Ох, Китто! — вздохнула я.
— Мне не надо оставаться с тобой, если это помешает тебе стать королевой. — Он попытался сгорбиться, словно хотел стать поменьше, но руки Никки удержали его. Никка прижимал его к себе нежно, но твердо.
— Они просто завидуют, — сказал Никка.
Китто посмотрел на него через плечо:
— Чему завидуют?
— Тебе завидуют, — сказал Гален.
Китто моргнул и качнул головой.
— Нет, не может быть.
— Ты за целые века — первый не-сидхе, вошедший в силу, — пояснил Гален. — Может, когда-то такое случалось частенько, но сейчас — нет. Они завидуют, что Мерри смогла это сделать, а ты — смог таким стать. Они боятся тебя и боятся, что многие полукровки сидхе и гоблинов приобретут силу сидхе.
Я удивленно посмотрела на Галена.
— Что? — спросил он. — Это правда.
— Да, но я…
— Не ожидала, что я до этого додумаюсь.
Мне хватило совести смутиться.
— Лучше скажем так: я не думала, что ты так много и так точно замечаешь.
Он довольно грустно улыбнулся.
— Все больше понимаю, каким меня считают тупицей.
Я положила руку ему на плечо:
— Не тупицей, нет…
— Ну, легкомысленным придурком.
— Легкомысленным… — повторил Никка. — Вот с этим особенно не поспоришь.
Я невольно улыбнулась.
— Ты и правда раньше не забивал себе голову политикой.
Гален кивнул.
— Раньше. А может, и сейчас не хотел бы, но нам всем поневоле приходится работать мозгами. Нам нужно смотреть по сторонам, или мы не выживем. — Он схватил меня за плечи, расплескав воду. — Когда дело касалось только моей жизни и я не видел шанса оказаться хоть когда-нибудь в твоей постели, я не особенно беспокоился. — Он прижал меня к себе. — Сейчас я могу потерять слишком много, а я не хочу терять даже малости.
Я обняла его и прижалась к нему так крепко, как только могла. Руки скользили по пятнам засохшей крови, покрывавшей все его тело, где оно еще не было погружено в воду. Я провела руками ниже и обнаружила, что под водой кровь тоже еще не отмылась. Так много крови, ужасно много…
— Мне жаль, что раньше я ничем не интересовался, — сказал он, прижимаясь щекой к моим волосам. — Я не видел в этом смысла, раз уж ты мне все равно не досталась бы. Я еще не умею замечать все, как Дойл, или Холод, или даже Рис, но кое-что уже вижу, и я учусь.
В горле у меня застрял ком, такой большой, что я не могла его проглотить. Грудь сдавило, и дышать стало трудно. Глаза вдруг защипало, и я поняла, что сейчас заплачу. Я не хотела плакать. Гален был жив и здоров. Мы все были живы и здоровы. Но засохшая кровь у меня под руками заставила вспомнить, как он лежал на спине в луже собственной крови. Тот жуткий миг, когда я подумала, что уже поздно. Что я никогда больше не прикоснусь к нему — живому и теплому. Что его руки никогда не обнимут меня. Что я никогда не увижу его улыбки, не услышу его голос и не взгляну в яркие глаза.
Гален погладил меня по голове и приподнял лицо за подбородок.
— Ты плачешь, Мерри?
Я кивнула, я не могла говорить вслух.
— Почему? — спросил он.
Никка ответил за меня:
— Она думала, что мы тебя сегодня потеряем, Гален.
Гален посмотрел мне в глаза.
— Ты поэтому плачешь?
Я опять кивнула и уткнулась лицом ему в грудь. Он сел в воду, убаюкивая меня. Он гладил меня по спине, по голове и шептал:
— Все хорошо, со мной все в порядке.
— А что будет завтра? — всхлипнула я.
— Королева всем дала понять, что я могу быть ключом к возвращению плодовитости сидхе. Не думаю, что кто-то теперь захочет мне вредить.
— Люди Кела могут, — сказал Китто. Мы повернулись к нему. — Я много слышу, потому что меня не замечают.
Я почувствовала угрызения совести, потому что за мной такое тоже водилось. Как-то раз он упрекнул меня, что я говорю в его присутствии, как будто он — собака или стул. Это было еще до того, как он стал моим любовником, но даже сейчас не обращать на него внимания было легче, чем на остальных. Он выжил в гоблинских холмах, научившись быть незаметным, почти невидимым. Эта привычка у него сохранилась.
— Я слышал, как сидхе говорили, что не верят, будто один из наследников Андаис, не важно который, способен оживить Неблагой Двор.
— Кто это говорил?
— Они меня заметили и, наверное, попытались бы что-нибудь со мной сделать, но тут вошел царь Шолто с несколькими слуа.
— Это сегодня было? — спросила я.
— Да.
— Интересно, почему Шолто не пошел в тронный зал, если он был здесь.
— Этого я не знаю, но он был ранен, — ответил Китто.
— Ранен? — удивился Гален.
— Сильно ранен? — спросил Никка.
— У него рука была на перевязи, и повязка через голову и половину лица.
— Кто же мог так ранить воина из неблагих и к тому же царя слуа? — задумчиво произнес Никка, словно размышляя вслух.
— Гоблины, — предположил Китто, — если они застали его врасплох, и он не мог использовать магию. Среди моего народа есть воины, которые могут превзойти любого из вас, если вы не будете пользоваться магией.
— Или другие слуа, — тихо сказала я.
Все уставились на меня.
— Кое-кто из его народа считает, что из моей постели он выйдет настоящим сидхе и они потеряют своего царя.
— Ну, это большей частью карги из его гарема, — сказал Никка.
— Что, про гарем из карг всем известно, кроме меня? — спросила я.
Никка с Галеном переглянулись.
— Мы ему завидовали, потому что он единственный из стражей имел отдушину для удовлетворения желаний, — объяснил Никка.
— Карги боятся, что прикосновение плоти сидхе отвратит его от них, — сказал Гален.
— До тебя с ним никто не соглашался спать, Мерри, — добавил Никка. — Никто не хотел рисковать из боязни родить монстра.
Я качнула головой.
— Когда-то для неблагих был дорог каждый ребенок. Это было нашим принципом. Когда это мы стали приверженцами антропоморфизма? Когда было решено, что две руки, две ноги и человеческая красота — это и есть наш идеал?
— Задолго до твоего рождения, — сказал Китто.
Никка кивнул. Он уже не просто обнимал Китто, а укачивал его. Взгляд Китто по-прежнему был беззащитным: кажется, он поверил словам тех сидхе. Никакое оскорбление не сможет глубоко задеть, если только вы сами не поверите в него какой-то темной частью души. Если вы в себе уверены — оно останется просто сотрясением воздуха, но Китто в себе уверен не был, совсем не был.
Он тихонько проговорил:
— Когда я только родился, я выглядел совсем как сидхе. Моя мать, должно быть, несколько месяцев меня растила, а потом у меня на позвоночнике выступили чешуйки, а когда прорезались первые зубы — они оказались клыками. Ей хватило этого, чтобы унести меня к холмам гоблинов и предоставить моей судьбе. Она бросила меня, зная, что гоблины любят полакомиться кусочком мяса сидхе.
Он ссутулился, плотнее прижав к себе руки Никки. Не знаю, нарочно он это сделал или просто так получилось. Большинство фейри любят прикосновения, это их успокаивает, но гоблины сильно отличаются от прочих рас. Они любят секс, но прикосновения в их среде одинаково легко могут привести и к сексу, и к насилию, и у них очень редко прикасаются друг к другу ради утешения, а не секса.
— Ты ошибаешься, Мередит. Сидхе, даже неблагие, никогда не принимали всех детей. Полукровок-гоблинов, у которых замечали хоть какие-то отклонения от сидхе, уносили к холмам гоблинов.
— Гоблины не давали им пропасть, — сказала я. — Они принимали своих полукровок.
Китто качнул головой, и только руки Никки не дали ему окончательно свернуться в клубочек. Только сила Никки удерживала его в вертикальном положении.
— Не всегда, — прошептал Китто.
Я потянулась рукой к его лицу. Галену с его длинными руками дотянуться было проще. Он коснулся руки Китто, и тот обеими руками схватил предложенную ладонь. Если бы я не склонилась чуть не к самому его лицу, я не расслышала бы его слова:
— Иногда они откармливали детей, а потом съедали. В младенце мяса немного. — Он посмотрел на меня блестящими от непролитых слез глазами. — Когда я подрос, женщина, выкормившая меня, меня не отдала. Я был маленьким ребенком, и меня дольше пришлось откармливать, так долго, что я успел научиться говорить, и она ко мне привязалась. Она дралась за меня. Она пролила за меня кровь. Она меня спасла, а когда ей понадобилась моя помощь, я оказался слишком маленьким, слишком слабым, чтобы ее спасти. — Его лицо исказила гримаса ярости, и он отвернулся, как будто не хотел, чтобы я его таким видела. — Один сидхе сказал сегодня так, словно все знал… Он сказал, что я всегда буду маленьким, слишком маленьким для гоблина, слишком маленьким для сидхе, слишком маленьким для всего; что я буду только обузой и опасностью для тех, кто меня окружает. — Китто взглянул на меня. — Я не помню, чтобы кто-то из сидхе, кроме тебя и твоего отца, бывал в холмах гоблинов. Откуда он знал?..
Я хотела сказать, что тот сидхе говорил наугад. Что он просто воспользовался маленьким ростом Китто, чтобы уязвить его. Что он не мог знать прошлое Китто, просто сделал обоснованное предположение. Но сказать Китто, что его прошлое так легко вычисляется, — может, это более жестоко, чем позволить ему считать, что его история стала известна какому-то сидхе, общавшемуся с гоблинами больше, чем можно было ожидать?
Гален решил за меня.
— Он ничего кг знал, Китто, он просто угадал. Он хотел тебя уязвить, вот и все. Он не знал, что попадет так близко к правде.
— Угадал? — воскликнул Китто, глядя ему в глаза. — Угадал? Как?! Как он мог угадать?! — Он тряс руку Галена своими маленькими руками. — Мой позор написан на мне? Всем видно, что я слабый?.. Что я для всех — только обуза?.. Я даже вам несу опасность… — Он потянулся ко мне, сжал мне руку до боли. — Если ты забеременеешь от меня, они никогда не примут меня как короля, а тебя — как королеву. Те двое лордов-сидхе сказали, что скорее убьют тебя, чем позволят полукровке-гоблину усесться на неблагой трон.
Я хотела спросить, кто эти лорды, но он мог и не знать имен, и допрашивать его сейчас было бы жестоко. Да они и не затевали заговор. Они только дали волю своим предрассудкам. Наговорили самых мерзких оскорблений, какие придумали. Но если бы они действительно планировали убить его или меня, они бы не сказали ни слова. Не стали бы его предупреждать. Или не дали бы ему уйти живым после того, как он их подслушал. То, что он жив и невредим, свидетельствовало, что на самом деле они ничего не замышляли. Обычные мерзавцы, только и всего. Как-нибудь я попрошу его описать их мне. Сейчас я не хотела, чтобы он продолжал о них думать. Я хотела, чтобы он о них забыл хотя бы на время.
Я хотела приласкать его, обнять и прогнать тоску из его глаз. Но моя танцевальная карточка на сегодня была расписана до самого утра, если только я не придумаю, как что-нибудь перекомбинировать. Галену нравилось спать в одной большой куче, как спят щенки, но сексом он предпочитал заниматься только вдвоем. Никка делился с готовностью и, наверное, согласился бы на что угодно, лишь бы скорее попасть к Бидди в соседнюю комнату. Меня не задевало, что я сегодня для него — проходной вариант. Мне нравился Никка, но он не трогал так моего сердца, как Гален, или Дойл, или Холод.
Первым к Китто потянулся Гален. Это он подтащил гоблина ближе к ванне.
— Прости, Китто, я не то хотел сказать… — Он не закончил фразу, но я и так поняла, что он знает, что наговорил лишнего. Он сказан вслух то, что я только подумала, и понял, что его слова ранили Китто. Гален это понял и хотел сгладить нечаянно произведенное впечатление.
Люди, видя, как часто мы прикасаемся друг к другу, ищут в этом сексуальный подтекст, но ошибаются. Иногда бывает нужно просто утешение. Иногда в глазах другого фейри ты видишь такую боль, такое одиночество, что просто должен сделать что-нибудь, что угодно, чтобы стереть эту боль. Иногда даже секс — это не ради секса. Иногда это только последнее средство заставить кого-то улыбнуться.