Внизу скапливалась теплая тяжесть. Никка остановился. Он почти не двигался, только изредка я ощущала быстрые прикосновения — достаточно, чтобы возбуждение не ослабевало, но и близко не то, что было нужно для оргазма. В других обстоятельствах это раздражало бы, но сейчас лишь позволяло мне сосредоточиться на ощущении Галена, ощущении, в котором прежде мне было отказано. А Гален сдерживался. Он не давался мне целиком, даже наполовину не давался.
Сдавленным голосом, выдававшим напряжение, которого ему стоил этот зачем-то удерживаемый контроль, он сказал:
— Никка, почему ты остановился?
— Решил дать вам насладиться друг другом, не слишком отвлекаясь на меня. Хотя, судя по тому, что она делала с Шалфеем и Мистралем, ты слишком осторожничаешь.
— Я не хочу сделать ей больно.
В том-то и дело. Я сумела высвободить руки и толкнула его.
— Я хочу чувствовать тебя, Гален, всего тебя.
— Но тебе ведь будет больно?
Никка лег щекой мне на ногу и сказал:
— Ты же был в том коридоре. Ты видел ее с Мистралем.
Гален кивнул.
— Видел, — буркнул он, плечи слегка сгорбились.
Я провела пальцами по его груди, по животу.
— В чем дело? — спросила я.
— Мне не нравится причинять кому-то боль.
— Тебе и не нужно причинять мне боль, просто доверься мне целиком.
Он сделал большие глаза.
— Гален, время уходит, ты это понимаешь? Дойл с Холодом уже решили, что кольцо выбрало для меня Мистраля.
Гален был поражен. Словно я ударила его холодным железом в самое уязвимое место.
— Я не думаю, что они правы, но я не знаю наверняка. Никто из нас не знает. Так что я хочу тебя, пока ты мой. Как же ты не понимаешь?
Он опустил глаза.
— Если тебе так нравится то, чем ты занималась с Мистралем, зачем тебе я?
— Мне не все время хочется жесткого секса. Иногда я хочу нежности, Гален. Иногда я хочу заниматься любовью, а не трахаться.
— Но в другие ночи ты хочешь трахаться, — сказал он, — а я практически всегда предпочитаю заниматься любовью.
— Не могу поспорить, — улыбнулась я.
Он попытался сохранить серьезность, но тоже не удержался от улыбки.
— Не то что я назвал бы трахом то, чем вы занимались с Мистралем…
— Но это и было трахом. Секс зависит от партнера, Гален. Ритм определяют все, кто в нем участвует. — Я протянула к нему руку: — Иди ко мне.
Он покачал головой.
— Если я сделаю это сейчас, я не смогу повторить, когда Никка наконец в тебя войдет.
— Я могу снова тебя возбудить, почти не тратя магии.
— Ну да… Но когда ты это делаешь так скоро, это больновато.
— Ты мне не говорил…
Я посмотрела на Никку, притихшего у меня в ногах. Похоже, я была ему нужна сейчас скорее в качестве подушки, чем сексуального партнера.
— Правда, что ли? То есть правда больно?
— Я до недавнего времени почти всегда делил тебя с Рисом, так что для нас обоих перерывы были подлиннее. И больно не было. Но если без перерыва, то могло быть.
— Дойл и Холод ни разу не жаловались…
— Наверное, для них боль приятней в постели, чем для меня или Галена.
Я задумалась на секунду.
— Может быть.
— Ты хочешь меня таким способом, потому что не желаешь видеть меня своим королем? — тихо спросил Гален.
Я возмутилась было, а потом задумалась. Я не потому этого хотела, но последнее утверждение было правдой — или стало ею совсем недавно.
— Я хочу тебя так просто потому, что я тебя хочу, — сказала я.
— Я видел, как она занималась этим и с другим, не только с Мистралем. Ей это нравится, я бы сказал, — заявил Никка.
— С Шалфеем, ты имеешь в виду? — невесело спросил Гален. На лице у него, как всегда, были написаны все эмоции.
— Да, — подтвердила я, не зная, как его утешить. Так долго дуться было не в обычае Галена. Такое было прерогативой Холода.
— Шалфей, — протянул он, — еще один, кто не должен стать королем.
Я вздохнула.
— Мы могли бы провести ночь экстаза, а ты все портишь дурацкими вопросами. Это на тебя не похоже.
— Да, это больше похоже на Холода.
Он произнес вслух мои мысли. Сегодня это удалось ему не в первый раз.
— Ты жалуешься на перепады его настроения, но любишь его все больше. Может, тебе нравятся сложности с мужчинами?
Я не знала, что на это сказать. Почему влюбляешься в этого мужчину, а не в другого? Почему чье-то прикосновение бросает тебя в сладкую дрожь, а другое оставляет совершенно равнодушной? Тайна, загадка. Но я все же могла ответить ему чистой правдой:
— Я люблю тебя, Гален.
Он молча на меня смотрел.
— Может, я чуточку забыла, как сильно я тебя люблю, но сегодня… когда я увидела, как ты лежишь там…
Голос прервался, и мне пришлось зажмуриться, чтобы отогнать видение Галена в луже крови.
Никка погладил меня по ноге — чтобы успокоить, а не возбудить.
— Когда я увидела тебя в том коридоре, я думала, что умру от горя. Никогда больше не видеть твоей улыбки… — В глазах щипало, и я не знала, станет мне легче, если я заплачу, или наоборот.
Он прикоснулся к моей щеке, и я знала, что это он, даже не открывая глаз. Теплая, нежная ладонь. Я легла в нее щекой. И остро припомнила, как точно так же легла в ладонь Дойла несколькими часами раньше. Гален тогда подвел меня, не понял, почему я расплакалась из-за предательства Джиллета. Но отдать Галена другой женщине, на ночи нежной любви — это одно; отдать его могиле — совсем другое. Такого мне не перенести.
Я открыла глаза и посмотрела ему в лицо. В эти зеленые-зеленые глаза.
— Ты плачешь, — с удивлением сказал он.
— Не совсем, — попыталась улыбнуться я, но голос был полон слез. Мне пришлось сглотнуть, чтобы продолжить. — Наверное, я отдалилась от тебя. Я этого не хотела.
Я прижала его ладонь к своей щеке.
— Я только по одной причине не хочу, чтобы ты стал королем: потому что тогда наши враги тебя убьют. Если мне нужно выбрать мужчину, который выживет в этом коварном мире, то это — не ты, моя нежная любовь.
— Дормат думал примерно так же, когда хотел, чтобы я простил тех, кто едва не убил меня.
— Да.
— Последняя моя мысль, самая последняя, была о тебе. Я боялся, что это начало покушений на всех стражей по очереди. — Он опустил голову, отведя взгляд. — Я подумал, что Дойл и Холод сумеют тебя защитить. Что если кто-то из нас должен был погибнуть, хорошо, что это я. — Он довольно грустно улыбнулся. — И я подумал: почему же выбрали меня? Если бы я выбирал, я убил бы Дойла. Я помолился Богине, чтобы она хранила тебя, и умер.
— Ты не умер, — прошептала я.
Он взглянул мне в глаза и улыбнулся почти по-настоящему.
— Как мне винить тебя за то, что ты смотришь на них как на возможных королей, когда я сам, умирая, думал о том же? Мало быть просто хорошим, черт возьми. Здесь так не выживешь. Прости…
— Я думала, что для тебя опасно стать королем, Гален, но теперь я знаю, что тебя все равно пытались бы убить. — Мне нужно было говорить, чтобы стереть горечь с его лица. — Я не знала точных слов пророчества, пока их не произнесла королева, но моих союзников все равно будут стараться убить. Мои враги попытаются лишить меня всякой поддержки, если сумеют. Так что, раз уж ты все равно в опасности, почему бы тебе и не стать королем?
— Куда ни кинь, всюду клин, — хмыкнул он, и усмешка опять стала горькой.
Я села и попыталась его обнять, но он подался назад. Никка из-за моего движения переместил голову с бедра на возвышение меж моих ног. Мягко, без сексуального заигрывания, но он лег туда щекой.
— Пожалуйста, Гален…
— Я не смогу быть твоим королем, Мерри. Это смерть для нас всех. — В его лице была жесткость, которой я раньше не замечала. Я видела, как он взрослеет на глазах — не как добавляются морщины, их не было, а как в глазах у него появляются опыт, глубина.
— Ты уступишь кому-то место в ее постели? — поразился Никка.
— Нет, — заявил Гален голосом таким же мрачным, как его лицо. — Я не настолько силен, чтобы отказаться от нее, пока меня не заставят. Но мне пора об этом задуматься.
Он улыбнулся, хотя глаза так и остались серьезными, такими не похожими на галеновские.
— Но я могу занять место Никки и целовать тебя не только в губы.
— Ты это делал и раньше.
— Но раньше ты не имела возможности отплатить мне тем же.
— У тебя будут и другие ночи, — сказал Никка. — Ты откажешь мне в последней близости с нашей Мерри?
— Нет, конечно. Если б это была моя последняя ночь, я бы хотел провести ее точно по моему плану. — Гален выглядел уже почти обычно, но проблеск этой новой серьезности остался в его глазах, и я радовалась этому, но и печалилась тоже.
— Я хочу довести ее до пика губами и языком, а потом я хочу видеть в ее рту другого мужчину. Вот чего я хочу.
Гален согласно кивнул.
— О'кей.
— Мне не важно, кто из вас будет у нее во рту, но если ты, то у меня одна просьба, Гален.
— Какая? — спросил Гален.
— Ты выше Китто. Встань сбоку от нее. Ты загораживаешь мне вид на ее груди, а раз уж я в последний раз любуюсь самой большой грудью во дворах сидхе, я хочу видеть ее целиком.
— Значит, сбоку, — согласился Гален.
— Тогда мне нужно что-то подложить под голову, — сказала я.
— Сложенные полотенца, — предложил Гален.
— Можно, я буду подушкой для Мерри? — спросил Китто. — Положи голову мне на колени, принцесса.
Мы трое переглянулись, и слов не понадобилось.
— О'кей, — сказала я.
Китто просиял. Чтобы сделать его счастливым, хватало такой малости…
Никка склонился надо мной, снова обхватив руками мои бедра.
— Итак, на чем мы остановились?
У меня внезапно пересохло во рту. Я спросила:
— Разве Гален не должен сначала занять свое место?
— Пусть Никка доставит тебе удовольствие, а потом мы с Китто займем свои места.
Может, я бы и запротестовала, но губы Никки сомкнулись на моей плоти, его язык лишил меня дара речи, отобрал у меня возможность дышать, и, наконец, для меня исчез весь мир. На несколько драгоценных минут я забыла, что нам грозит опасность, что мне нужно выиграть гонку за трон и вообще что существует что-то, кроме губ Никки. Его губы и мое тело стали наслаждением, словно не было кожи, не было костей, ничего твердого и реального, только невыносимое наслаждение, только дрожь оргазма.