Я очнулась на кровати такой же черной, как окружавшая меня темнота. Черная ткань красивыми складками ниспадала с черных деревянных перекладин балдахина. Я лениво подумала, что это похоже на кровать королевы, — и страх тут же пронзил меня будто копьем. Просыпаться в постели королевы — не к добру.
Наверное, я дернулась сильнее, чем думала, потому что наткнулась рукой на чье-то плечо. Я подскочила и вгляделась в темноту. Посреди кровати лежал Гален, спокойно и размеренно дыша. Он был обнажен, как и мы. Мы — потому что с другой стороны от Галена лежал Никка. То, что в постели Андаис мы оказались втроем, нисколько меня не утешило.
Я осмотрела комнату: она вся была черная, если не считать зажженного ночника — большого медного светильника в центре комнаты. Почему не светятся стены? Куда подевался свет ситхена?
Во тьме что-то задвигалось, и я напряглась, думая, что это королева, — но ее белая кожа светилась бы в сумраке. Я поняла, кто там, еще до того, как он попал в круг янтарного света. Дойл в плаще таком же черном, как и он сам, миновал освещенную зону и неслышно шагнул к постели.
— Дойл! — Я даже не попыталась скрыть облегчение в голосе.
— Как ты себя чувствуешь? — Низкий голос раскатился по комнате, и от одного его звука утих ужас, подхлестывавший мой пульс.
— Прекрасно. Почему мы здесь?
— Потому что так пожелала королева.
Ответ мне не понравился. Сердце опять тревожно забилось. В темноте кто-то засмеялся — и я едва не задохнулась от страха. Рядом напрягся Гален, и я поняла, что он тоже проснулся. Он не двигался, чтобы не поняли, что он не спит. Я не стала его выдавать, хотя знала, что притворяться все равно бесполезно.
Смешок прозвучал вновь, и принадлежал он не королеве. Мне удалось сделать вдох.
— Кто здесь?
В дальнем углу кто-то зашевелился. Я уловила очертания бледной фигуры — светлые волосы, бледная кожа, белый плащ. Он был настолько же бледен, насколько черна была комната, он будто соткался из этой тьмы, как призрак. Но я знала, что он не призрак.
Света фонаря хватило, чтобы я его узнала.
— Иви, — не слишком радостно буркнула я. Он меня напугал.
— Неужели ты не рада меня видеть, принцесса? А я-то без колебаний пожертвовал ради тебя своим плащом…
— Почему ты забился в угол? И что здесь такого смешного?
— Твой испуг, когда ты поняла, где оказалась. Я сел там, где потемней, потому что ближе к фонарю я бы уже не спрятался — слишком светлая одежда.
Он встал и подошел к кровати — усмешка за время этой короткой прогулки куда-то подевалась, — прислонился плечом к резному столбику кровати и запахнул плащ поплотнее, словно замерз. Волосы, украшенные лозами и листьями, большей частью скрывались под плащом, а вокруг головы образовывали подобие капюшона.
— А остальные где? — спросила я.
— Набирают добровольцев, — ответил Иви.
Гален, лежа на животе, слегка приподнялся, чтобы разглядеть Иви и Дойла.
— Хватит цедить слова в час по чайной ложке. Расскажи толком, что случилось, пока мы спали.
То, что меня испугало, Галена только разозлило.
Я услышала, как отворилась дверь в ванную, а потом в свете фонаря на пороге показался Рис. На нем тоже был плащ, и на виду остались только лицо и волосы.
— Вы многое пропустили, — устало сказал Рис.
Он подошел к кровати, став чуть впереди Иви.
— Настолько много, — подхватил Дойл, — что я не знаю, с чего и начать.
— И почему меня это не успокаивает? — хмыкнул Гален.
— Он не собирался нас успокаивать, — сказал Никка. — Он — Мрак, неумолимый и пугающий.
Я попыталась сесть, и у меня на животе что-то трепыхнулось, Я вздрогнула, глянула вниз и обнаружила, что все это мне не приснилось. Во мне сидела ночная бабочка, точно на месте бывшей раны. Я оперлась на локоть и осторожно потрогала верхние серо-черные крылышки бабочки. Она раздраженно дернулась, блеснув красно-черным великолепием нижних крыльев — кровью и тьмой, превращенными в сияние. Крылья хлопнули мне по животу, и я могла бы поклясться, что почувствовала царапанье под кожей. Я снова потянулась к бабочке — на этот раз к голове с перистыми усиками. Пока я не дотронулась до нее, она сидела спокойно, а под прикосновением распахнула крылья и будто попыталась отпрянуть. Я явственно ощутила ее движение — нижняя часть тела бабочки била утоплена в мою плоть.
Я отдернула пальцы и разглядела на них цветную пыльцу, как будто прикоснулась к настоящей бабочке.
— Да что же это, во имя Дану[23]?!
— Это ненадолго, Мерри, — сказал Дойл. — Вскоре она станет только рисунком на твоей коже.
— Вроде татуировки? — спросила я.
— Да, что-то близкое.
— А сколько еще она будет вот так двигаться?
— Несколько часов.
— Ты такое видел раньше, что ли?
— Видел, — ответил за него Никка, повернувшись ко мне и тоже опершись на локоть. В ямке между его ключицами белел цветок, очень яркий на темно-коричневой коже. Желтая сердцевинка и пять белых лепестков поднимались над поверхностью тела, но стебель терялся в коже. Как и моя бабочка, цветок был живым и настоящим, но впаянным в тело.
Гален перевернулся на бок и показал мне правую руку. Чуть ниже плеча сидела бабочка размером почти во всю ширину руки. Желтые в черную полоску крылья распластались по руке, словно беззаботное создание сидело на цветке и наслаждалось сладким нектаром.
— Кажется, ее нисколько не беспокоит, что она попала в плен, — сказал Гален.
Я уставилась на мою собственную бабочку.
— Но они должны беспокоиться, должны пытаться освободиться! Почему они не хотят улететь?
— Они не настоящие, — сказал Дойл.
— Настоящие, — возразил Никка.
Дойл нахмурился было, но потом кивнул.
— Может быть, слово "ненастоящие" не совсем подходит. Но это не обычные животные, которые страдали бы, лишившись свободы.
Я снова потрогала крылья, и бабочка нервно ими дернула. "Оставь меня в покое", — сказала она так ясно, как только могла. Желудок у меня будто ухнул вниз — таким странным было ощущение чего-то живого, движущегося прямо во мне. Мои прикосновения ее беспокоили. Я снова легла на подушки, закрыв глаза и стараясь дышать ровно, чтобы справиться с этим ощущением.
— В тебе тоже ее ноги шевелятся? — Гален, похоже, был рад этому обстоятельству не больше меня.
— Да, — подтвердила я.
— Не так уж это приятно, — сказал он.
Я открыла глаза и посмотрела на него. Он выглядел зеленее обычного.
— Перестаньте их гладить, и они успокоятся, — посоветовал Рис.
Я вгляделась в переливы черной, красной, серой и даже белой пыльцы, измазавшей мои пальцы.
— Что же это за создания?
— Они превратятся в рисунки, — повторил Дойл, — знаки власти.
Я перевела взгляд на него.
— Ты имеешь в виду татуировки, которые когда-то носили сидхе? Но разве они не были скорее похожи на родимые пятна?
— Кое-кто с ними рождался, это верно, но не все.
— Многие приобретали их позднее, входя в силу, — подростками или даже взрослыми, — пояснил Рис.
— Помню, отец мне рассказывал, что люди стали раскрашиваться перед битвой, подражая нашим татуировкам. Знак божества, который должен был их защитить.
— В древности знаки на телах действительно защищали наших последователей, — сказал Дойл. — Защищали лучше всякого оружия, ведь они были проводником силы сидхе, к которому взывал этот знак.
Я заметила, что Дойл говорит официальным, довольно холодным тоном. Он из-за Иви осторожничал, или что-то стряслось?
— Мы были их богами, — вздохнул Рис.
— Богами мы не были, — отрезал Дойл, и голос его стал ниже от гнева. — Мы себя ими считали. Но когда настоящие боги ушли, мы поняли разницу. — Он уставился в темноту, словно смотрел куда-то далеко и на много лет назад. — Люди обнажились перед битвой, нанесли на себя наши символы и были разбиты, потому что в символах больше не было силы.
— Эти кельты здорово упрямые, — грустно хмыкнул Иви. — Раскрашивались еще очень долго после того, как знаки перестали действовать.
— Они думали, что в этом их вина, — сказал Дойл. — Что они недостойны. И они пытались снова завоевать наше одобрение.
Он отвернулся, я видела только сбегавшую по плащу черную косу.
— Это мы были недостойны.
— Так, хорошо, — сказала я. — А с чего этот приступ самоедства? Что я пропустила?
— Он дуется, — ухмыльнулся Рис.
Дойл слегка повернул голову, одарив Риса взглядом, от которого всякий другой сбежал бы с воплями.
— Я не дуюсь.
Рис ухмыльнулся шире.
— Дуешься. Тебя задело, что знаки власти появились на телах Галена и Никки, а не на твоем. Двое, никогда прежде не имевшие татуировок, теперь ими украшены, а мы — нет. — К концу этой фразы его улыбка померкла.
— Никогда не слышал, будто получить отметины — больно. Я думал, они просто возникают.
— И так бывало, — согласился Рис. — Но первые пришли с кровью, и это было чертовски больно.
Мы трое дружно кивнули.
— У тебя знак появился одним из первых? — спросил Дойл, уже без злости, просто с интересом.
Рис кивнул.
— Кромм Круах — последнее из моих имен, а не первое.
И тут Дойл поступил очень невежливо, совершенно не в духе сидхе. Он спросил:
— Кем ты был раньше?
Старые сидхе никогда не задают таких вопросов. Вспоминать о былой славе слишком болезненно.
— Тебе не стоило спрашивать, — сказал Рис.
Дойл церемонно поклонился.
— Я виноват, прости. Я только… — Он разочарованно хмыкнул. — Я вижу, как все вокруг обретают силу, а я остаюсь таким, как прежде.
— Ревнуешь? — спросил Рис.
Дойл закутался в плащ поплотнее и кивнул:
— Похоже. Не только Мерри… Еще и из-за магии.
Кажется, выговорившись, он стал чувствовать себя лучше, или просто в голове у него прояснилось. Потому что он встряхнулся всем телом, как вышедшая из воды собака, и повернулся ко мне с гораздо более спокойным лицом.
— В большинстве случаев татуировки были похожи на мои крылья, — сказал Никка. — Они существовали от рождения.
Я повернулась на его голос, поняв, что меня беспокоило все это время.
— А где твои крылья?!
Он повернулся на другой бок, показав мне спину. Я подумала, что они снова стали татуировкой, но поторопилась. Они еще поднимались над телом, как цветок между ключицами Никки, но уже лежали плоско, словно были на пути к возвращению в прежнее состояние.
— Они опять станут рисунком? — спросила я.
— Возможно, — ответил Рис.
— Никто не знает, — сказал мне Никка.
— Вы с Галеном что, проснулись раньше меня?
— Нет, — улыбнулся Гален, — мы вырубились позже.
Я очень осторожно отклонилась на спинку кровати. Бабочка взмахнула крыльями, мелькнув вспышкой цвета, и снова прикрыла сияющее великолепие черно-серыми верхними крыльями. Отдыхая, совки стремятся слиться с древесной корой. Не ее вина, что, попавшись в белизну моей кожи, бабочка стала так заметна. Но теперь она нервничала из-за своей беззащитности — а значит, двигалась. Одним из постоянных стремлений моей жизни теперь будет не напугать ее. Не хотелось бы мне ощутить, как она станет вырываться по-настоящему. Боюсь, что в таком случае меня просто стошнит. Принцессе не положено выказывать страх, а уж тошнота… Нет, это совсем не подобает королевским особам.
Дойл, видимо, понял мои затруднения и помог мне подоткнуть подушки под спину и голову, чтоб я могла сидеть, не слишком перегибаясь в животе.
— Как там Ройял и остальные феи-крошки? — спросила я.
— Твой эльф в порядке, хотя он единственный не улетел отмываться от крови. Обязательно хотел остаться и убедиться, что с тобой все будет хорошо.
Я попыталась разглядеть что-нибудь в темноте:
— Он здесь?
— За дверью, с Адайром и Готорном.
Иви обвил кроватный столбик бледной рукой, блеснув полоской тела. До меня дошло, что он должен был остаться голым, когда отдал мне свой плащ, но тогда я и не заметила его наготы — посреди моря крови и корчащихся тел.
— Он зовет тебя своей бело-красной богиней. — Интонации Иви звучали вроде бы шутливо, но одновременно — пугающе серьезно. Улыбка, не затрагивающая глаз.
— Я никому не богиня.
— Не уверен, — сказал Иви, плотнее приникая к столбику. Теперь только резное дерево мешало мне увидеть его наготу. — Бывало, нас обожествляли и за меньшее.
— Давно, — буркнул Дойл. — И далеко отсюда.
Иви пожал плечами.
— Мы тогда были на земле фейри и теперь — на земле фейри. Что значит расстояние, Мрак?
— Где остальные? — спросила я.
— Китто, Холод и еще кто-то ушли за едой для вас, — сказал Дойл.
— Распоряжение Галена: никто не ходит в одиночку. — Рис пожал плечами. — Неглупо придумано. Так что теперь мы везде ходим по трое.
— Но у нас для такого людей не хватит, — удивилась я.
— Теперь — хватит, — сказал Рис.
— Каким образом? — нахмурилась я.
— Королеву удалось убедить, что нам нужны не только боги растительности.
— А почему тогда здесь так пусто? — спросила я.
— Нас тебе недостаточно? — поинтересовался Гален.
Я улыбнулась:
— Не в том дело. Просто, когда все на виду, я знаю, что с ним все в порядке.
— Да, а почему у нас с Мерри появились бабочки, а у Никки — цветок? — спросил Гален.
— У Никки крылья и так есть, — предположил Рис. С этими словами он шагнул вперед, и я заметила что-то не то у него под плащом.
— Это что, повязка? — спросила я.
Рис распахнул плащ: правая рука действительно была на перевязи.
— Что случилось?
— Во-первых, мы убедились, что временные фокусы происходят только в нашем холме. За пределами нашего ситхена время так ползет, что полицейские, наверное, еще не добрались до своей лаборатории.
— Давай сразу ко второй части. Как тебя ранили? — спросила я.
— Мы возвращались домой, когда трое благих предложили нам остановиться поболтать на минутку.
— Вряд ли они выразились именно так, — усомнился Никка.
— Уж больно вежливо для них, — согласился Гален. Он лег на бок, опираясь на локоть. Правую руку он тщательно оберегал, чтобы не потревожить бабочку.
Рис широко улыбнулся.
— Ну, в общем, они нас остановили и особенно хотели потолковать со мной. — Улыбка стала чуть менее веселой. — Командовал я, и моя вина, что они застали нас врасплох. — Он искоса глянул на Дойла. — Моих людей могли убить.
— Убить?! — переспросила я.
— Они воспользовались холодным железом.
— Шутишь! — выдохнул Гален.
Рис прислонился поудобнее к спинке кровати и покачал головой. Вид у него был мрачный.
— Для нас это было неожиданностью.
— Вот за это ты себя не ругай, — заметил Дойл. — В мелких стычках между дворами холодное железо не используется. Его приберегают для войны, а войны сейчас нет.
— Пока нет, — поправил Рис.
— В смысле — пока? — спросил Гален.
— Тебя ранили холодным железом? — спросила я.
Сначала он ответил на мой вопрос.
— Меня атаковал один из них. Поединок был равным, трое на трое, и мы не понимали, что дело серьезней, чем кажется, пока они не зашли слишком далеко. — Рис мотнул головой. — Если б я не преподнес им сюрпризик, могло бы кончиться хуже.
— Какой сюрпризик? — спросила я.
— Смертельное прикосновение. Правда, у моего противника была защита. У меня вся рука онемела. Хорошо все же, что здесь торчала целая стая целителей. Раны от меча и секиры они вылечили, но вот руку… Они ее подвесили на перевязь и велели ждать, пока не пройдет. Я постепенно начал ею кое-что чувствовать — когда иголкой колют, по преимуществу, — но был счастлив почувствовать хоть это.
— А что случилось с тем благим? — спросил Никка.
— Они его уволокли бесчувственного. Как минимум пару дней проваляется.
— А почему он не умер? — спросила я.
— У гоблинов собственной магии нет, а вот у сидхе — есть, — сказал он так, словно это все объясняло.
— Они сказали хоть, почему хотели вас убить? — спросил Гален.
Рис опять вздохнул.
— Одна из их знатных дам обвинила меня и еще двоих в том, что мы ее изнасиловали.
— Что?! — Я подскочила в кровати и тут же оборвала движение, вспомнив про бабочку.
— Она что, свихнулась? — спросил Гален.
— Не знаю, — ответил Рис, — но говорили они вполне серьезно.
— А кого еще она обвиняла?
— Галена и Аблойка.
— Но почему? — не понимала я.
— Это нам неизвестно, — сказал Дойл. — Но вряд ли леди решилась выдвинуть столь страшное обвинение по собственной инициативе.
— Таранис? — догадалась я.
— Называй его имя пореже, — попросил Рис. — На всякий случай. Не хотелось бы, чтобы нас подслушали.
— Я не думаю, что он может слышать, когда произносят его имя, — сказал Дойл.
— Сделай мне такое одолжение, — пожал плечами Рис.
Дойл кивнул:
— Ладно. Я считаю, что он как-то инспирировал это дело.
— Но для чего? Что это ему даст? — спросила я.
— Узнаем, как только вы поедите, — сказал Дойл.
— Как это — узнаем?
— Королева выразила желание, чтобы ты присутствовала при ее разговоре с Таранисом о последних событиях.
— Кажется, люди Тараниса думали, что мы просто позволим им себя арестовать, — сказал Рис. — Что мы попросту отдадимся на милость правосудия благих. — Рис язвительно расхохотался. — Правосудие? Для неблагих при Благом Дворе? Не смешите меня.
— Они все еще считают, что к нашему двору стекаются одни уроды и монстры, — заметил Дойл.
— Никак этого не пойму, — удивился Гален. — Они же могут на нас посмотреть и убедиться, что мы ничем от них не отличаемся.
— Они полагают, что мы скрываем уродства под одеждой, — пояснил Дойл.
Гален поднял бровь:
— Королева почти всегда отвечает на их звонки в окружении толпы обнаженных стражей. Любой, у кого есть глаза, увидит, что каши тела безупречны до последнего дюйма.
— О, но это всего лишь созданная нами нечестивая иллюзия, — хмыкнул Рис. — Видишь ли, мой зеленый друг, благие предпочитают быть сосланными в мир людей, чем перейти к нашему двору, а знаешь почему? В основном — из-за глубокого убеждения, что пребывание при темном дворе уродует, искажает и извращает. Многие верят, что у нас у всех — рога, копыта и чудовищные фаллосы.
— Ну… Немаленькие… — начала было я, но выражение лица Риса заставило меня проглотить шутку.
— Они не о размерах говорят, Мерри, а о форме. Они изображают нас монстрами, потому что стоит благим поверить, что мы от них не отличаемся… — Он пожал плечами. — Им не надо было бы терпеть эту дрянь на троне. У них было бы куда уйти, кроме как в мир людей.
— Андаис они тоже боятся, — возразил Дойл. — И она подстегивает их страх, появляясь в зеркале окровавленной или посреди оргии.
— Мне довелось побеседовать с королем по зеркалу, Дойл, — напомнила я. — Прикосновение плоти стражей помогает сохранять рассудок и защищает от магии Тараниса. Наверное, пытки действуют на королеву так же ободряюще, как секс.
Дойл кивнул.
— Да, это один из способов сопротивляться его магии.
— Я еще не присутствовала при беседе двух монархов, — сказала я. — Это очень страшно?
— Скорее неуютно, — ответил Рис.
— В каком смысле неуютно?
— Король попытается очаровать нас всех, включая королеву. Она будет пытаться разбудить в нем вожделение. А свое окружение она использует в качестве отвлекающего фактора — и для себя, чтобы не поддаться королю, и для короля тоже.
— Нам надо предупредить ее, чтобы вы не сверкали вашими новыми дружками, — припомнил Рис.
— То есть?.. — Я показала на бабочку. Он кивнул.
— Ему не доставит удовольствия, что у нас знаки появились, а у его народа — нет.
— Королева уже нас видела?
— Она сюда приходила и видела все, что могла, — сказал Дойл.
— Почему это звучит так зловеще?
— Она очень воодушевилась, — очень сухо проговорил Рис.
— Что мы пропустили?
— Вам же лучше, что вы это пропустили.
Дойл кивнул.
— Не удивляйся, если твоя тетя предложит тебе как-нибудь навестить ее постель. — Он нахмурился. — Странно, впрочем, что она сняла запрет с Никки и Бидди. Они вольны заняться сексом, как только он будет достаточно хорошо себя чувствовать. Все это очень ее порадовало. Взорванная стена, выбитая дверь… Окрылившиеся феи-крошки. Водоем без воды. Она, похоже, пришла в…
— Экстаз, — закончил Рис.
Я вздрогнула, и бабочка взмахнула крыльями, словно почувствовав мое беспокойство. Ее тельце опять напряглось. Мне показалось, что я чувствую движение ее ножек у себя под кожей. Пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы желудок слегка успокоился.
— Опять зашевелилась? — сочувственно спросил Гален.
Я кивнула.
— Мне не нравится, когда она скребет ножками.
Я опять кивнула.
— Не переживайте, — подбодрил нас Рис. — Они недолго буду ими активными.
Отворилась дверь, в нее просунулась голова в шлеме.
— Ужин принесли, Дойл, — сказал Адайр и добавил, взглянув на меня: — Приятно видеть, что ты пришла в себя, принцесса.
— Это и чувствовать приятно, — ответила я. Я хмуро оглядела комнату. — Хотя немножко света не помешало бы.
Со стен тут же полился свет, обычный свет ситхена, вездесущий и неизвестно откуда бравшийся.
— Ой-ой, — сказал Рис.
— Что? — спросила я.
— Когда в твоей комнате погас свет, он погас везде, — объяснил Дойл.
— И что мы ни делали, он не загорался, — добавил Рис. Я проглотила непонятно откуда взявшийся комок в горле:
— Пока…
— Пока ты не попросила побольше света, — сказал Рис. — Да-а, королева будет испытывать весьма противоречивые чувства по поводу новоявленной влюбленности ситхена в тебя.
— И какие?
— Радость из-за твоей силы и бешенство из-за того, что ее саму ситхен больше не слушается.
Я облизнула пересохшие губы.
— Довольно, пусть поедят.
Дойл велел внести еду.
Китто втащил поднос, а прочие принесли напитки. Холод был первым в веренице стражей, несших только оружие. Он посмотрел на меня и улыбнулся так, как улыбался мне одной. Если у него и были какие-то заморочки насчет наших новых "татуировок", как у Дойла, то внешне ничего не проявлялось. Может, он просто был слишком рад видеть меня в сознании. А может, он меньше беспокоился о силе и власти, чем Дойл. Или, может, я не настолько хорошо понимала двоих моих мужчин, как мне казалось. Я — и не понимаю мужчин моей жизни? Да, в это я могла поверить.
Верховная богиня в пантеоне кельтских божеств; мать богов, предок Tuatha De Danann, позднее преобразившихся в Daoine Sidhe, ирландских эльфов. Tuatha De Danann дословно означает "племя богов, чья мать — Дану". Прерогатива Дану — "дар фей", то есть музыкальные способности.