Мяса в рагу хватало в избытке, сок был густым и темным, с легким привкусом темного пива, компенсирующим сладость лука. Мэгги-Мэй знала, что мне нравится, а это блюдо входило в число моих любимых еще до того, как мы с отцом покинули волшебную страну ради мира людей. Мне тогда было шесть лет. В глазах у меня защипало, и горло сдавило. Рагу было точно таким, как всегда. Как хорошо, что есть вещи, которые не меняются, которые всегда остаются такими, как были.
— Мерри, — позвал Гален, — ты плачешь?
Я отрицательно качнула головой, но потом кивнула.
Он обнял меня за плечи той рукой, на которой не было бабочки, притянул поближе. Наверное, я слишком перегнулась в талии, потому что моя собственная бабочка возмущенно затрепыхалась. От ощущения ее возни рагу тяжело бултыхнулось в моем животе. Я села очень прямо. У меня и так неплохая осанка, но до тех пор, пока бабочка не превратится в татуировку, горбиться мне никак нельзя.
— У тебя что-то болит? — спросил Дойл.
Я покачала головой.
— Ты поморщилась как от боли.
— Бабочке не нравится, когда я горблюсь. — Голос у меня был много суше, чем глаза. По голосу никто не догадался бы, что я плакала.
Китто отвлекся от сервировки стола и тронул пальцем мою щеку. Когда он отнял палец, на нем блистала слезинка. Китто поднял палец к губам и слизнул каплю влаги.
Я невольно улыбнулась, и от улыбки слезы полились быстрей, словно серьезностью я удерживала слезы.
— Рагу — одно из любимых моих блюд. И оно такое же. Все вокруг изменилось, а оно нет. И я не уверена уже, что все перемены — к лучшему.
Я прислонилась к теплому плечу Галена, посмотрела на остальных — и вдруг поняла, чего мне хочется.
— Поцелуйте меня, — сказала я.
— К кому ты обращаешься? — спросил Холод.
— Ко всем вам.
Гален наклонился ко мне, и я подняла лицо ему навстречу. Наши губы соприкоснулись, и мое тело среагировало самопроизвольно. Руки метнулись вверх и обняли Галена. Пальцы скользили по его теплой наготе — это не было прелюдией к сексу, просто дважды за один день я думала, что тьма поглотит одного из нас или обоих сразу, и мы никогда уже не обнимем друг друга по эту сторону могилы.
Мы целовали друг друга, его руки сжимали меня нежно и твердо, и слезы из моих глаз полились быстрее.
Гален прервал поцелуй, но прижал меня еще крепче, повторяя:
— Не плачь, Мерри, ну что ты…
— Пусть выплачется, — сказал Рис. — Не так уж плохо, когда женщина проливает по тебе слезы.
Он шагнул ко мне и вытер мои слезы здоровой рукой.
— Есть здесь парочка слезинок ради меня?
Я молча кивнула и тронула повязку у него на руке. Он пошевелил пальцами.
— Это пройдет.
Я опять кивнула.
— Я послала тебя в метель и даже не сказала "До свидания". Он нахмурился, в единственном глазу отразилось недоумение.
— Ты не настолько меня любишь, чтобы лить слезы из-за того, что не поцеловала на прощание. — Он вытер мне вновь показавшиеся слезы, все еще хмурясь.
Я вгляделась в его лицо, в шрамы, заместившие глаз задолго до того, как я появилась на свет. Провела пальцами по избороздившим кожу рубцам. Я положила руки ему на плечи, притянула его к себе и поцеловала тонкую кожу шрамов на месте глаза.
Я зарыдала сильней при мысли, что он прав, что я недостаточно люблю его. Я не понимала, почему эта мысль была так горька, просто чувствовала что-то неправильное. Неправильно, что я послала его в холод и тьму и даже не побеспокоилась сказать несколько слов на прощание. Если кто-то рискует жизнью ради тебя, разве это не должно тебя волновать? Разве не стоит это чего-то большего?
Я нежно поцеловала его в губы. Он ответил на поцелуй еще неуверенно, еще недоумевая, и тело его было напряжено и неподатливо. Я вцепилась в отвороты его пиджака и с силой потянула на себя, заставив его опереться о кровать здоровой рукой.
Я поцеловала его так, словно хотела забраться внутрь него. Рис поддался напору моих губ и ответил мне с той же яростью. Он позволил мне стащить себя на кровать, на меня, хотя перевязанная рука доставляла ему неудобства, прижался ко мне всем телом. Но меня раздражала его одежда, мне хотелось ощущать его нагсз тело. Чтобы убедиться, что он — настоящий и живой и что все хорошо. Что он не страдает из-за того, что он не на первых ролях в команде. Из-за того, что он — не самая большая моя любовь и все же должен рисковать ради меня жизнью. Я хотела обнять его и сказать, как мне жаль, что мое сердце не бесконечно, что оно не может вместить всех, и больше всего — как мне жутко, что он мог погибнуть в снегу, в ночи, и мы бы даже не знали об этом. Что я не знала бы. Богиня предупредила меня, когда помощь потребовалась Галену и Баринтусу, но Рис как будто не стоил в ее глазах такой траты сил.
Мне уже никогда не отправить его куда-то с поручением без мысли, что я, возможно, отправляю его на смерть. Я вытащила его рубашку из брюк — мне нужно было касаться его. Мне нужно было сказать ему руками и телом, что он что-то значит для меня. Что я по-настоящему его вижу. Что я не хочу, чтобы он умирал во тьме, а я не могла бы побежать ему на помощь.
Он оперся на здоровую руку, и я смогла распахнуть его рубашку. Я хотела водить руками по бледной коже, но Рис упал на меня, жадно прижимаясь губами к моим губам. Я забыла о бабочке, я вообще обо всем забыла, кроме ощущения его вжимавшегося в меня тела.
Боль, острая и внезапная, тонкими иглами пронзила кожу на животе. Рис чертыхнулся и отпрянул, словно что-то его укусило. Может, и правда укусило.
Он выпрямился, стоя на коленях, и посмотрел на свой живот. На нем красовался кровавый оттиск моей бабочки. Рис потрогал насекомое — оно было плоским, двухмерным. Кожа по краям от рисунка воспалилась, но изображение выглядело вполне отчетливым.
Все стражи столпились вокруг Риса. Гален спросил:
— Это же не такая штука, как у нас троих?
— Нет. — Дойл едва ощутимо дотронулся до рисунка, и даже от такого легкого прикосновения Рис вздрогнул.
— Ох… — сказал Рис.
Дойл улыбнулся:
— Или бабочке не понравилось, что ты на нее повалился, или…
— Да, — твердо сказал Холод.
— Не может быть, — выдохнул Готорн.
— Что — не может быть? — спросил Гален.
— Зов. — Дойл вытащил футболку из штанов. Я уже собралась напомнить, что сначала кобуру нужно снять, а потом только футболку, — но он оставил руки в рукавах, а футболку вывернул через голову, обнажив грудь и живот.
— Что за зов? — спросила я.
— О чем ты думала в момент, когда поцеловала Риса? — ответил вопросом Дойл.
— Что я не хочу отпускать его во тьму и не иметь возможности его найти.
Рис соскользнул с постели. Кажется, движение причинило ему боль, но он воспользовался обеими руками. Он это тоже заметил, потому что вынул руку из повязки и пошевелил пальцами:
— Здоровая.
Он перевел взгляд на рану на животе, а потом опять на меня.
— Одинаковые татуировки — плохая примета для личных отношений… — Он пытался пошутить, но выражение лица не соответствовало легкомысленным словам.
Я потрогала свою бабочку: прикосновения ее по-прежнему раздражали, она дергала крылышками.
— Еще живая.
Дойл забрался на постель, но я попятилась от него.
— Объясни сначала! — Я выставила руку вперед, чтобы удержать его на расстоянии.
— Может, твой знак силы просто отметил так свое раздражение. Такое случается. — Дойл навис надо мной на четвереньках, но еще не касался меня. — А вот если это зов, то ты сможешь осуществить свое желание. Ты сумеешь найти Риса хоть под землей, хоть под водой. Достаточно о нем подумать — и знак приведет тебя к нему. Иногда знак может предупредить, если призываемый в опасности или ранен.
— Настоящий зов может многое, — заметил Холод.
— К настоящему зову никто не был способен на протяжении веков, — сказал Готорн.
— Как вы можете сомневаться? — воскликнул Адайр. Он снял шлем, и я увидела его радостную улыбку. Он казался таким уверенным во всем… — Она — наш амерадур!
Дойл попытался лечь на меня, но я уперлась в него рукой. Мне нужно было кое-что выяснить, прежде чем мы продолжим наш маленький эксперимент. Но едва я коснулась его голой груди, меня пронзила резкая боль. Боль не в руке, а в груди — точно в том месте, где я касалась Дойла. По его груди, чуть пониже серебряного кольца, побежала кровь. Мрак на боль никак не среагировал, разве что глаза стали чуть напряженней.
— Один ответ мы получили. — Никка подвинулся дальше на край постели и раскинулся там в вольной позе. — Дело не в том, что знак силы не желает, чтобы его трогали.
Дойл наклонился и коснулся моих губ коротким поцелуем. Это сошло без последствий, и меня отпустило напряжение, которого я сама до этой минуты не осознавала.
На темном лице сверкнула яркая улыбка.
— Ты хотела, чтобы тебя поцеловали.
— Какого черта ты так рад? Это жутко больно!
Улыбка померкла.
— Я совсем не рад, что причинил тебе боль, Мередит, но то, что ты можешь нас отметить, — это великолепно.
— Почему? — спросила я.
— Потому что доказывает твою силу. — Рис довольным не выглядел. — Когда-то я мог отмечать других, но когда я пошел на службу к королеве, она поставила на меня свою отметину. Потом и этот знак исчез, и вообще знаков больше не было. Ничего похожего на это. — Он осторожно провел пальцами по воспаленной коже.
— Хотите я вас перевяжу? — негромко спросила Хафвин.
— Да, пока не спадет воспаление, — ответил Дойл, поднимаясь.
— Королева обрадуется, а вот остальные… — проговорил Готорн. — Всегда бытовало мнение, что такие отметины — знак подчиненности, служения тому, кто выше тебя. Что эта отметина говорит: я ношу знак своего хозяина.
Доспехи и шлем он так и не снял. Я посмотрела на него:
— Ты тоже так думаешь?
— Когда-то думал.
Холод закатал рукав пиджака, обнажив предплечье.
— Если знаки действуют как им положено, то пусть лучше они будут там, где их легко увидеть. Они могут передавать сообщения, предупреждать. Как бы я ни хотел прижаться к тебе всем телом, знак я предпочту иметь на руке.
Дойл вздохнул.
— Гораздо умнее, чем на груди. Я не подумал.
— Ты поддался очарованию ее красоты и обещанию власти.
Дойл снова вздохнул.
— Да.
Холод протянул ко мне руку. Я осторожно села, опасаясь потревожить бабочку.
— Почему мне всякий раз больно? Это же не у меня появляются знаки.
— У тебя знак уже есть, — напомнил Холод. — Что до боли… — Он мягко улыбнулся, в глазах светилось знание, мне пока недоступное. — Ты должна знать, Мерри, что никакая сила не дается даром.
Я хотела бы возразить, только возразить было нечего. Он был прав. Я посмотрела на его белую мускулистую руку, собираясь с силами, глубоко вдохнула и положила ладонь ему на предплечье. Он зашипел сквозь зубы.
Я на миг замерла, не способная издать ни звука, потом дыхание вернулось с шумным вздохом. Я взглянула на Галена и Никку, по-прежнему лежащих в кровати.
— У нас у троих есть знаки. Что будет, если мы прикоснемся друг к другу?
— Давай сегодня выяснять не будем, — попросил Дойл. — Я не представляю, чем это кончится сейчас, когда они такие… новенькие.
Китто подошел к Холоду.
— Я бы с радостью носил твой знак, Мерри.
Мне пришлось улыбнуться. Если отметины и вправду могут помочь проследить за каждым из нас, то Китто нельзя оставлять без знака.
— Тогда давай руку.
Он протянул руку без малейшего сомнения. Я коснулась рукой его предплечья. Он зашипел, как рассерженный кот, но не отдернулся. Когда я отняла руку, у него на коже исходила кровью моя бабочка. Я потерла собственное предплечье.
— Давайте сменим руку для следующего, ладно?
— А кто будет следующим? — спросил Иви. — Ничего личного, принцесса, но я соглашался на секс, не на рабство.
— Что ты имеешь в виду под "рабством"? — нахмурилась я.
— Отметины означают, что мы — твои люди, — сказал Дойл. — Это свидетельство того, что Богиня выбрала нас для тебя.
— Так это получится не со всеми? — уточнила я.
Он покачал головой.
— Только с теми, кто воистину предназначен быть твоим.
— Моим — в каком смысле?
Дойл нахмурился.
— Я не уверен в определении. Порой появляется воин — именно тогда, когда он нужен, — и дает тебе клятву. Иногда — пророчица… В любом случае это именно тот или те, кто нужен тебе для успеха, в чем бы он ни заключался.
— Знаки начинают собирать народ лишь в случае крайней необходимости, — заметил Рис.
— Но если знак появился, его не стереть, — сказал Готорн.
— Знаки королевы стерлись, — напомнила я.
— Об этом лучше не упоминать вслух, — сказал Рис. — За пределами этой комнаты — точно.
— Я с радостью дам обет принцессе, — заявил Адайр. Он положил шлем на прикроватный столик и принялся расстегивать латную перчатку. Холод пришел ему на помощь. Снимать и надевать доспехи легче, когда тебе помогают.
Я прижала ладонь к обнаженной руке Адайра, но ничего не произошло.
— Черт, — выразился Рис.
Дойл кивнул.
— Чтобы попасть в свиту Андаис, чтобы доказать свое право носить ее знак, нам приходилось драться.
— Не думаю, что право носить знак Мерри можно заслужить дракой, — сказал Холод.
— А это важно — отметить его именно сегодня? — спросил Гален.
— Королева вскоре заберет Мерри, чтобы говорить с Таранисом, — напомнил Холод.
— Мне будет спокойней, если мы убедимся хотя бы в одном. Если Мерри возляжет с Адайром и его кожа и после этого не примет ее знак, то, возможно, она призвала уже всех, кто нужен ей для победы. — Дойл подошел к другой руке Адайра, чтобы поскорее освободить его от доспехов. Холод, помедлив мгновение, присоединился к нему. Одну деталь за другой они снимали латы с Адайра, открывая тело и белье, которое не давало металлу натирать кожу.
Адайр в изумлении переводил взгляд с Дойла на Холода и наконец спросил:
— Вы надо мной смеетесь?
— Нет, — сказал Дойл, вместе с Холодом трудясь над скреплявшими кирасу шнурами. Двое мужчин дружно вытряхнули Адайра из большей части узорных лат. На боку у него еще красовалась повязка: Хафвин поберегла силы и не стала полностью залечивать его рану.
— Я не слишком легко делюсь Мередит, — пробурчал Холод, снимая с Адайра остатки брони и берясь за окровавленную и прорезанную поддевку. — Но вдруг нам не хватит в битве одного сильного воина? — Он тряхнул головой, так что его волосы сверкнули серебром в неярком свете. — Я не позволю себе из ревности поставить в опасность ее жизнь или жизнь моих собратьев.
Холод посмотрел на еще кровоточащую рану у себя на руке.
— Мередит — богиня плодородия среди прочего, и именно здесь лежат корни ее силы. Драка не принесет тебе ее знак.
Они с Дойлом одновременно отступили, дав Адайру самостоятельно освободиться от оставшегося белья.
— Заслужи милость леди, если сумеешь, — сказал Холод, и в его голосе почти не различалась злость. Он очень старался.
Адайр бросил последний отчаянный взгляд на Дойла.
— А что, если знак и тогда не появится?
— В любом случае ты прервешь свой долгий пост и допьяна напьешься нашей госпожой. Потому что она — наша госпожа. Будет ли она и твоей госпожой — еще неизвестно.
С этими словами он сделал шаг назад, как и Холод с другой стороны. Гален и Никка убрались из постели. Никка улыбнулся:
— Это большая постель, но в первый раз нужно быть либо с тем, с кем хочешь ее делить, либо только вдвоем.
Тут я заметила, что Бидди с нами не было. Я открыла рот, чтобы спросить, где она, но Адайр уже стоял у кровати. Обнаженный. Наверное, он разделся, пока я смотрела на Никку.
Я уже видела его обнаженным, и совсем недавно. Королева позаботилась, чтобы он вышел мне навстречу без единой нитки на теле, не считая оружия. Андаис никогда не отличалась тонкостью в намеках, а она хотела, чтобы я переспала с возможно большим числом растительных богов. Не знаю, о чем она думала — что голыми мы быстрее перейдем к делу или что вид его наготы меня возбудит? Сейчас он был так же красив, как и тогда. Я думала увидеть в его глазах желание или хотя бы нетерпение, но он смотрел в пол и никакого вожделения не выказывал.
Я дотянулась до его руки. Он никак не отреагировал, не сжал мою руку, но и свою не отдернул.
— Что случилось, Адайр? — спросила я.
— Я очень долго не был с женщиной, — ответил он и снова опустил взгляд.
— Она будет очень нежной, если тебе это нужно, — сказал Никка от подножия кровати.
— Или не будет, — чуть усмехнулся Дойл.
— Она будет такой, как тебе нужно, — объяснил Холод. — В этом ее магия.
— Часть ее сущности, я бы сказал, — добавил Дойл.
Адайр озадаченно на них посмотрел:
— Что же она такое?
— Она — плодородие земли, — ответил Дойл.
— Она обладает руками крови и плоти, — возразил Готорн, — это темные силы!
— Да ну тебя, Боярышня[24]! — поморщился Рис. — Кровь и плоть давали силу злакам столько же времени, если не дольше, чем секс.
— Не зови меня так, — сказал Готорн.
Рис пожал плечами.
— Ладно. В общем, в ней соединяются силы обоих дворов.
— Богиня сочла нужным разделить между дворами власть над разными проявлениями плодородия, — возразил Готорн.
— Что Богиня пожелала разделить, она же может и объединить, — ответил Дойл.
Я сжала руку Адайра. Он повернулся, бросив на меня испуганный взгляд, и снова уставился в пол.
— Я не причиню тебе вреда, обещаю.
Он ответил, не поднимая глаз:
— Я скорее боюсь повредить тебе.
Холод расхохотался.
Все вокруг повернулись к нему. Он встряхнул головой.
— Помнишь, что я сказал тебе в первую ночь? — спросил он меня.
Я улыбнулась и кивнула:
— И что было потом, тоже помню.
— Ты не причинишь ей вреда, Адайр. Разве ты не видел, что вытворяли в коридоре они с Мистралем?
Адайр облизнул губы и стрельнул в меня еще одним взглядом.
— У вас первый раз тоже был при зрителях?
— А, — сказал Холод, и лицо его стало почти умиленным.
Дойл облек его мысли в слова.
— Мы все были на твоем месте. Веками не прикасаться к женщине… Каждый из нас сомневался, не забыл ли он, как доставлять удовольствие кому бы то ни было, в том числе и себе самому. — Он хлопнул Адайра по плечу. — Не скажу, что с практикой мы не усовершенствовались, но в первый раз мы все тоже справились, и ты сможешь.
— Мне кажется, ему хочется поменьше зрителей, — сказала я.
— Кому ты предложишь остаться? — спросил Дойл.
— Решите вы с Адайром.
Адайр наградил меня удивленным взглядом.
— Ты позволишь мне решать, кому остаться и кому уйти?
— Большинство из присутствующих — мои друзья и любовники, но с тобой они в других отношениях. А удовольствие должен получить ты.
— Я хочу, чтобы и ты получила удовольствие.
Я улыбнулась.
— Я тоже. Я имела в виду, я не раз уже наслаждалась так, как того хотела. Я хотела бы, чтобы этой ночью ты наслаждался так, как тебе хочется. — Я села прямей, оторвавшись от бортика кровати. — Как ты меня хочешь? Что ты хочешь сделать со мной? Какое желание или фантазия больше всего тебя донимают? О чем ты больше всего тосковал?
Он наконец посмотрел на меня по-настоящему, не просто бросил взгляд искоса. Его глаза блестели, и не от магии.
— Обо всем.
Он отвернулся, чтобы я не видела его слез.
— Все — это крупная заявка, — сказала я, — а нас вот-вот позовет королева.
Его плечи ссутулились, будто я его ударила.
Я сжала его ладонь и мягко потянула его к постели.
— Заявка крупная, но я сделаю все, что сумею.
Он повернулся ко мне, в глазах отражалось недоверие. Он просто не верил, что я говорю правду. Он не верил, что я не причиню ему боли, что не посмеюсь над ним, что удовлетворю ту часть его личности, над которой так долго измывалась Андаис.
Я встала на колени и притянула его к себе, взяв за плечи.
— Поцелуй меня, пожалуйста.
— Пожалуйста, — повторил он и поднял ко мне глаза, блестящие от слез, но злые. — Ты говоришь "пожалуйста". В чем здесь подвох?
— Я говорю "пожалуйста", чтобы ты знал, что это не приказ. Я прошу поцеловать меня, потому что хочу, чтобы ты меня поцеловал, но только если и ты этого хочешь.
Он оглянулся на остальных мужчин:
— Она понимает, что это для нас значит, когда нас просят?
Большинство присутствующих кивнули.
— Понимает, — сказал Дойл.
— Потому она это и говорит, — добавил Никка. — Она чувствует, что нам нужно.
Адайр опять посмотрел на меня.
— Чего ты от меня хочешь?
— Только то, что ты хочешь дать.
Он потянулся ко мне, всхлипнув, но стоило нашим губам соприкоснуться, и всю неуверенность будто рукой сняло. Его губы мяли мне рот, пальцы впивались в предплечья. Он забрался на постель и заставил меня лечь на спину, лег на меня сверху и обнаружил, как и большинство стражей, что он для меня слишком высок. Тело его потяжелело от желания.
Адайр нависал надо мной, прикладывая массу усилий, чтобы нигде меня не коснуться. Я вспомнила, что вчера, когда мы встретились впервые, его магия ответила моей. Что даже от относительной близости, когда я была полностью одета, его и моя магия содрогнулись одновременно. Сейчас же он словно был куском льда. Нет, руки у него были теплыми, и сам он был не менее жив, чем любой мужчина, но его магия будто была спрятана за семью замками.
Я обвела его взглядом, всю его кожу цвета солнца, пробивающегося сквозь листву, — того чудесного золотистого оттенка, какого людям не добиться никаким загаром. Поцелованный солнцем — так это зовется у сидхе, и так оно и есть. Взгляд вернулся к лицу, к тройным краскам его глаз. Внутреннее кольцо из расплавленного золота, потом круг бледно-желтого солнечного света и последний, самый широкий, — оранжево-красный, как лепестки настурции. Каштановые волосы были острижены так коротко, что лицо его казалось более обнаженным, чем тело, словно вместе с волосами королева отняла у него нечто более существенное.
Глядя ему в глаза, я спросила:
— Ты закрываешь от меня свою магию. Почему?
— Мы едва коснулись друг друга, и вода снова наполнила исцеляющий источник. Что случится, если мы позволим себе большее?
Я смотрела в его лицо, в его глаза и видела… страх. Не трусость, но боязнь неизвестности и еще что-то. Страх того рода, какой испытываешь, находясь на гребне волны, — страх, смешанный с восторгом. Ты хочешь броситься вниз вместе с ней, хочешь отдаться на ее волю, но искушение не уничтожает страх. Уменьшает, может быть, но не избавляет от него совсем.
— Не хотелось бы заострять на этом внимание, — сказал Рис, — но королева может прислать вызов в любой момент.
— Не раньше, чем она покончит с лордом Гвеннином, — заметил Холод.
Мы обернулись к нему.
— Я встретил одну из служанок королевы по пути из кухни. Королева и Иезекииль проявили к Гвеннину особое внимание.
— Бедный мерзавец, — вздохнул Рис.
Даже помня, что именно он наложил заклинание на меня и Бидди, воспользовавшись долей смертной крови, текущей в наших жилах, я не могла не согласиться с Рисом. Одно дело — обычная пытка, другое — забавы королевы, а получить максимум внимания и от королевы, и от ее личного палача — это выводило боль на совершенно новый уровень. На такой, о котором я и думать не хотела.
— Но вы получаете в результате немного больше времени, — продолжил Холод, — вот что я хотел сказать.
Я взглянула на Адайра:
— Опусти свои щиты, лорд дубравы. Дай своей магии воззвать к моей, и пусть свет и тени запляшут по стенам.
Что-то похожее на боль мелькнуло в его глазах. Он прошептал так тихо, что, думаю, его не расслышал никто, кроме меня:
— Я боюсь.
Я не спросила, чего он боится, чтобы не дать другим мужчинам понять его слова, ведь он этого явно не хотел.
— Поцелуй меня, Адайр, просто поцелуй.
— С тобой это не будет просто поцелуем, — прошептал он. Я улыбнулась.
— Хочешь, чтобы я предложила это Иви или Готорну? Он опустил голову, едва не коснувшись макушкой моей груди.
— Нет! — почти выкрикнул он и поднял на меня глаза, и в этих глазах светились решительность, злость, гордость — все, что обычно в них было. — Нет, — повторил он — и снял щиты.
Готорн (Hawthorne) — боярышник (англ.).