— Слышишь меня, Мередит? Пытка добыла ответ на твою загадку раньше, чем полиция сумела хотя бы обработать свои так называемые улики. — Она еще раз дернула рукой, исторгнув жуткий крик из глотки мужчины. То есть это почти наверняка был мужчина.
Я прижалась к груди Риса и попыталась придать лицу самое безразличное выражение, на какое была способна. Совсем не показать испуг все равно не удалось бы — слишком уж жутким было зрелище. Чуть ли не самым жутким, что я видела, и полностью скрыть свои чувства даже надеяться не стоило. Я попыталась все же овладеть собой, не сумела и не могла уже понять, стоит ли об этом беспокоиться. Иногда Андаис злило, если ее труды не ценили по достоинству. Получать удовольствие от пыток я никогда не могла, так что мне оставалось лишь показывать ей, насколько жуткими и кошмарными я считаю ее таланты.
Она рассмеялась низким горловым смехом.
— Такая мина, Мередит! Ты находишь судьбу Гвеннина ужасной?
Я кивнула, плотнее прижимаясь к Рису. Его руки напряглись.
— Да, тетя, я считаю ее ужасной.
— Но мы получили результат, не станешь спорить?
Я бы могла… Но предпочла высказаться не впрямую.
— Если ты говоришь, что это Гвеннин, я поверю тебе, но вообще-то я бы его не узнала.
— О, это он. — Она посмотрела на тело у своих ног и сжала руку покрепче. Гвеннин застонал, но стон ее не удовлетворил. Она дернула сильней, снова заставив его завопить. Это ей понравилось.
— Он сказал, почему он убил Беатриче? — Я не стала высказывать подозрение, что любой на его месте признался бы в чем угодно, от убийства Кеннеди до грабежа и разорения Рима, лишь бы прекратить мучения. Никто не смог бы выдержать того, что она с ним сотворила.
— Она разделила с ним постель, но потом отвергла ни с того ни с сего.
— Он убил Беатриче за то, что она отказалась быть его любовницей? — Я очень старалась не выразить голосом своего недоверия.
Андаис потянула за внутренности резко и быстро, вырвав из его глотки еще один крик.
— Скажи ей то же, что и мне, — велела она.
Он откашлялся и сплюнул кровью. Наконец он сумел заговорить. Голос был таким же измученным, как и его тело, сорванным от крика.
— Я не думал, что она умрет. Она же бессмертная, она — фейри. Я не воспользовался сталью или холодным железом. Удар не должен был быть смертельным. — Он снова закашлялся и начал оседать на землю, но Андаис потянула за кишки, и он попытался сохранить равновесие, опираясь на руку — с начисто содранной кожей.
Когда он слегка пришел в себя, я спросила:
— Ты ударил ее ножом в спину, потому что она не хотела больше быть твоей возлюбленной?
— Она была только развлечением, не возлюбленной.
— Развлечением? — переспросила я. — Потому что малые фейри не могут быть возлюбленными?
— Да, — сказал он этим своим сорванным голосом.
Странно, но мне уже не было жаль его так, как мгновение назад. То, что с ним сделали, было по-прежнему ужасно, и никто не заслуживал такого, но…
— Если она для тебя ничего не значила, то почему ее пренебрежение подвигло тебя к убийству?
— Я не собирался ее убивать. — Его голос пресекся — не от слез, просто от страданий, которые ему причиняла Андаис.
— Но если она была только игрушкой, ты мог найти десяток таких же. Множество малых фейри прыгнули бы в постель лорда-сидхе по первому знаку.
На бесформенном лице, где только в очертании скул сохранился намек на прежнего Гвеннина, не отразилось никаких эмоций. Андаис отняла у него мимику вместе с кожей и плотью. Но в голосе что-то прозвучало.
— Они не были бы Беатриче.
И в этом было все дело. Он любил ее как мог, а она его отвергла. Он не хотел убивать ее, только ранить — как она ранила его. Он ударил ее в сердце, как она ударила его. Ему неоткуда было знать, что фейри стали такими уязвимыми, что клинок — даже не из стали или холодного железа — ее убьет.
— А человек? — спросила я. — Зачем было убивать его?
— Он все видел, — сказал Гвеннин.
Я с силой выдохнула и прижалась к Рису. Я ничего так не хотела, как зажмуриться покрепче и не смотреть на это все. Но я смотрела. Если бы я была уверена на сто процентов, что смогу держаться на ногах самостоятельно, я бы сказала Рису отпустить меня, но свалиться в грязь — значило бы утратить и тот невеликий авторитет, который у меня все же имелся.
— Я бы хотела дождаться подтверждения от человеческой полиции и науки, просто в дополнение. На пресс-конференции все прозвучит лучше, если полиция сможет подтвердить наши слова.
— Пресс-конференция? Он умрет не позже завтрашней ночи.
— Тетя Андаис, он убил репортера-человека. Если мы не продемонстрируем его прессе сравнительно целым и невредимым, это подорвет всю репутацию, которую ты нам создавала долгими десятилетиями.
Она довольно громко вздохнула.
— В твоих словах есть резон, Мередит. Он понадобится прессе, и в лучшем состоянии, чем теперь. — Она улыбнулась, глядя на Гвеннина. — До чего жалко тратить исцеляющую магию на завтрашний труп.
Спорить было не с чем, но я заметила все же:
— Нам нельзя показывать его людям в таком виде.
— Думаешь, людей это расстроит?
— Это подтвердит все, что о нас говорят благие.
— Ты вся в грязи, я — в крови, не так уж мы отличаемся, — хмыкнула она.
Я посмотрела на свою руку, сжимавшую белую рубашку Риса, и признала ее правоту. Я вся была перемазана густой темной грязью. Аматеон был черным от грязи точно так же, как королева — красной от крови. Волосы липли к его телу по всей длине. Когда он исчез, волосы у него едва доходили до плеч, теперь они достигали по меньшей мере до икр.
Адайр был не так грязен, он лежал сверху. Но его волосы тоже спадали каштановыми волнами вдоль лица, а не топорщились коротким ежиком. Кудри еще не касались широких плеч, но это было только начало.
Я повертела головой и убедилась, что мои собственные волосы, прилипшие к спине и плечам, тоже стали длинней. Они спадали теперь заметно ниже плеч.
— Ты черт знает во что превратила вход в мой тронный зал, Мередит.
— Прошу прощения, тетя Андаис, это не нарочно. — Мой голос звучал почти спокойно. Я попыталась не смотреть на огрызки от мужчины, что она держала на поводке из его собственных кишок, но было одинаково трудно и отвести взгляд в сторону, и не отводить. Я все же смотрела, потому что никак не могла соотнести гордого, высокого, высокомерного и красивого Гвеннина с этой лишенной кожи и большой части плоти фигурой у ее ног. Даже зная, что это он, я не могла его узнать. Она его уничтожила.
Кто угодно, кто угодно признался бы во всем, что она потребовала, лишь бы прекратить такую боль. Я не верила в полученное ею "признание", но не осмеливалась сказать об этом вслух. Она была абсолютно довольна собой. После хорошей и удачной пытки она была так счастлива, как это только было ей доступно. Наверное, всем нужно хобби.
— Там, где состоялся ваш милый тройничок, теперь бьет источник, — сообщила она.
Рис чуть передвинулся, чтобы я смогла это увидеть: и правда, земля вспучилась, и сквозь нее пробился родничок. Вода разлилась шире, отыскивая русло для маленького ручья, а может, впадину для озерца. Понадобится время, чтобы вода нашла себе путь и решила, как она захочет изменить облик земли. Пожелает ли она стать глубоким спокойным озером или быстрым потоком. Разумеется, парочка скал, на которых могла бы дробиться и играть вода, тоже не помешали бы.
Мне не стоило об этом думать. Единственное мое оправдание — в том, что я пыталась смотреть куда угодно, думать о чем угодно, только не об этом жалком огрызке, оставшемся от лорда сидхе.
Земля вздрогнула, как кожа лошади, когда на нее садится муха. Сквозь грязь и сочащуюся воду на глазах поднимались скалы.
— Кажется, ситхен оживает, — сказала Андаис, но голос у нее был совсем не такой радостный, как можно было ждать. — Думаю, глубокий зеркальный пруд в пару тому, что уже есть, был бы очень к месту. Как ты находишь, Мередит?
Я не знала, что сказать, потому что согласиться — значило бы соврать, а не согласиться было бы недипломатично. Она сощурила глаза и спросила:
— Ты не согласна, племянница?
— Не знаю, как сказать, тетя Андаис…
— Скажи правду, — предложила она голосом, ясно говорившим, что правда ей ни к чему, ей нужно согласие.
— Твои слова говорят одно, а тон — другое, и мне остается гадать, повиноваться ли твоим словам или твоему гневу.
Она рассмеялась, и, похоже, искренне.
— Ох, Мередит, у тебя не только волос прибавилось, но и дипломатии.
Потом ее глаза опять сузились, и она потребовала:
— Скажи правду, племянница: считаешь ли ты, что источник нужен для нового пруда?
Я облизнула губы и бросила взгляд на Дойла, пытаясь попросить совета, что говорить. Андаис заорала:
— Не смей на него смотреть! Хочешь стать королевой, так думай сама. Отвечай!
— Нет, я не считаю, что здесь будет пруд.
— А что тогда здесь будет, племянница?
Руки Риса напряглись в знак предупреждения, хоть оно и не было мне нужно. Я видела злость Андаис, но она не оставила мне выхода. Если я солгу, говорил мне внутренний голос, я предам саму магию, что объединяет землю и воду. Я не могла солгать, но королева не хотела слышать правду, что бы она ни говорила.
Она двинулась к нам, волоча за собой Гвеннина, и он завопил, тщетно ее моля и цепляясь за грунт переломанными пальцами.
— Что ты сделаешь из этого источника, Мередит? Веселенькую бормочущую речушку?
— Да, — сказала я. — Да, это было бы неплохо.
Земля опять вздрогнула и на этот раз расступилась, создавая русло. Земля сформировала речные берега, и скалы выросли из дна, чтобы вода струилась и пела между ними.
Королева подошла к пруду и фонтану, встала рядом с камнем, снабженным цепями в ожидании новых жертв.
— Я хочу, чтобы по берегам твоей речушки был регулярный парк.
Я чуть не ответила согласием, но она выставила вперед окровавленную ладонь.
— Нет, Мередит, не соглашайся, не подумав. Скажи что-нибудь, но сперва реши, чего ты хочешь. Убедись, что ты хочешь именно такого окружения для своего веселого потока.
Я посмотрела на Адайра и Аматеона:
— Вы помогли его создать, что вы посоветуете?
— Мередит, — поморщилась королева, — нельзя делиться властью, если хочешь править.
— Не только моя сила возродила эту землю и создала источник. Мы сделали это втроем. Почему бы им не помочь и теперь?
Она не нашлась с ответом и просто нахмурилась. Даже под маской из засохшей крови я видела ее недоумение.
Двое мужчин смотрели то на меня, то на нее. Рис замер в неподвижности, словно вздохнуть боялся.
— Ответьте ей, лорд дубравы и человек земли! — велела Андаис.
— Красивый луг, — сказал Аматеон. — Поляна с высокой травой и цветами. Богатый чернозем, на котором может вырасти все, что пожелаешь.
Адайр кивнул.
— Залитый солнцем луг — да, это было бы хорошо.
Я улыбнулась им — не могла с собой справиться.
— Да, красивый луг с цветами и травами, чтобы солнце его освещало и ласкала луна.
Черную землю пробили зеленые ростки. Они не превратились тут же в цветущие растения, но застелили землю, и зал вдруг наполнился весенним ароматом, ароматом свежей густой зелени. Земля была просто усеяна крошечными листочками. После всего сегодняшнего я даже не удивилась. Потолок исчез, и над головами вдруг оказался не камень, а почти неразличимое туманное небо. В голубой дымке светился и изливал тепло золотистый шар: в новом небе взошло солнце. Когда-то я слышала предание о том, что под землей нам светили луна и солнце, но никогда такого не видела и не надеялась увидеть.
Андаис уставилась на солнечный шар.
— Ты права, похоже. Вы создали это место втроем, и все три силы должны были проявиться. Но вот что запомни, Мередит. Ситхен теперь ожил, и он станет отвечать и на другую магию, помимо твоей. Будь осторожна с силами, которые пробуждаешь в других, потому что не все они подойдут к твоим благим вкусам.
— Я — неблагая сидхе, тетя Андаис.
— Посмотрим, Мередит, посмотрим.
Она окинула меня взглядом, потом осмотрела себя. Кажется, она успела забыть, что держит в руке внутренности Гвеннина.
— Нам нужно привести себя в порядок. А потом повидаться с королем и разрешить очередную загадку.
— Какую загадку, тетя Андаис? — спросила я.
— Почему Таранис рискнул вызвать войну между нашими дворами из-за явного вранья? Почему его люди напали на моих из-за лжи какой-то благой шлюшки?
— Не знаю, тетя, — сказала я.
— И я не знаю, но узнаю, Мередит. Мы узнаем. — Она выпустила наконец внутренности Гвеннина и шагнула ко мне. Она была выше Риса минимум на шесть дюймов[25], а сейчас, покрытая кровью, казалась еще выше… а может, просто страшнее.
— Поцелуй свою тетю, Мередит.
Я чуть не спросила зачем, но одумалась. Поступок ее был отчасти продиктован жестокостью, но кроме того, всякий, к кому я сегодня прикасалась, что-то приобретал. Может, то, что я к ней прикасаться не хотела, придавало всему в ее глазах особое очарование.
— Конечно, тетя Андаис, — сказала я почти спокойно.
— Тебя не тошнит при мысли дотронуться до меня вот сейчас?
Опасный вопрос.
— Ты пугаешь меня, тетя, сказать что-то другое было бы ложью.
— Тогда поцелуй меня, племянница, и дай мне ощутить вкус страха на этих алых благих губах.
Я крепче сжала руку Риса, как ребенок, ищущий защиты от ночных страхов. Она наклонилась к нагл, и я подняла лицо ей навстречу, боясь не повиноваться.
Королева прижалась ко мне губами, но ей этого было мало. Она сгребла мои волосы на затылке и ворвалась в меня языком. Она целовала меня так жестко, что мне оставалось либо открыть рот, либо поранить губы собственными зубами. Я открыла рот и ощутила вкус ее губ, ее языка и сладко-соленый, приторный вкус крови Гвеннина. Она пила его кровь, и ее рот был ею просто пропитан.
Кровь — одна из самых драгоценных жидкостей. Это сама жизнь, это великий дар, если его дают добровольно, но сейчас это не было добровольно. У Гвеннина кровь отняли, отняли насильно самую его суть.
Я вцепилась ногтями в руку Риса, борясь с тошнотой, не смея проявить отвращение. Я заставляла себя дышать, заставляла глотать, не вытошнить все, что во мне было, прямо на Королеву Воздуха и Тьмы.
Андаис отвалилась от поцелуя, рассыпая глазами искры. Она просто сияла.
— Тебе это совсем не понравилось, правда же?
Я глубоко, очень глубоко вдохнула. Меня не вытошнит. Мне нельзя. Я не могла представить, что она сделает, если это случится, а Гвеннин у ее ног очень живо напоминал мне, на что она способна. Сам вкус в моем рту напоминал мне об этом, и я постаралась не заострять внимание на этом вкусе. Я справилась и с дыханием, и с желудком, но с лицом, я знала, мне справиться не удалось. Ничего не могла поделать.
Она засмеялась: отрывистый, свирепый, радостный звук, похожий на крик сокола.
— Наверное, прежде чем отречься от трона, я потребую от тебя провести со мной ночь. Ты настолько человек, настолько благая! Тебе не понравится, что я с тобой сделаю.
— Если бы мне это понравилось, зачем бы тебе это делать? — сказала я, в голосе злость явно преобладала над страхом. Затормозить я не успела.
Она покачала головой едва ли не с грустью.
— Ну вот опять, Мередит. Со словами все в порядке, а тон говорит: отымей саму себя и свою лошадь в придачу.
Я посмотрела ей в глаза и на этот раз не пыталась ничего скрыть. Ей нравилась моя ненависть. Она будет счастлива, принудив меня спать с ней, в том числе к потому, что я ненавижу ее, а она ненавидит меня.
— Скажи, что думаешь, Мередит. Скажи своей дражайшей тетушке те слова, которые подойдут к этой злобе в благих глазках, — В ее мурлыкающем голосе перемешались воедино злость, соблазнение и обещание боли.
Рис сжал меня крепче, все тело его напряглось. Я сказала:
— Мы ненавидим друг друга, дражайшая тетушка, и всегда ненавидели.
— А что ты думаешь о том, что я затащу тебя себе в постель?
— Что мне следует занять твой трон как можно скорее.
В толпе послышались потрясенные вздохи. Андаис расхохоталась.
— Ты угрожаешь мне?
— Нет. Когда я держала в руках умирающего Галена, я думала, что это слишком высокая цена за любой трон. Я и сейчас так думаю, но спасибо тебе, дорогая тетя, за напоминание, что я либо стану королевой, либо умру.
— Оказаться в моей постели — это еще не смерть, Мередит.
— Иногда, дорогая тетя, смерть души страшнее, чем смерть тела.
— Хочешь сказать, что, если я тебя заставлю, я убью твою душу? — Она опять рассмеялась.
— Это убьет что-то во мне, и ты, несомненно, получишь от этого удовольствие.
— Да, — согласилась она. — Получу.
Я ощутила запах роз — нежный, тонкий запах. Андаис оглянулась по сторонам.
— Что это пахнет?
— Цветы, — сказала я.
— Здесь нет цветов.
Я посмотрела прямо в покрытое засохшей кровью лицо.
— Будут.
Единственное слово обладало весом и силой.
— Розы — хрупки, Мередит. Они не растут в саду без присмотра садовников.
— Диким розам присмотр не нужен, — сказал Дойл.
Королева повернулась к нему.
— Что это ты лепечешь, Мрак?
— Разве ты не чувствуешь, моя королева? Это запах не садовых роз, это пахнет шиповник, дикая роза, а ей не нужны ни грядки, ни садовники. Скорее напротив, ее почти невозможно вырубить и уничтожить, если она пустила корни.
— Не подозревала, что ты интересуешься садоводством, Мрак.
— Эта роза создаст сад для себя сама, где бы ни выросла.
Она уставилась на него, вглядываясь в бесстрастное лицо, словно увидела что-то, что я не могла прочитать.
— Осторожней, Мрак, не влюбись в розу, у нее есть шипы.
— Да, — согласился он, — всегда нужно помнить о шипах, когда собираешься сорвать розу.
— И ты поранишь меня своими шипами, Мрак?
— Зачем розе шипы, если они не ранят?
— Это угроза? — спросила она.
— Что, если часть души, которую ты украдешь у Мередит, это та самая часть, что взывает к ситхену? Что, если часть ее радости, которую ты убьешь, это та часть, к которой обращается Богиня? Неужели ты уничтожишь все, что едва проснулось, ради темного позыва?
— Я здесь королева, Мрак!
— Твой брат Эссус тебя любил, — сказал Дойл.
Это напоминание прозвучало странно даже на мой слух. Королева нахмурилась.
— Почему ты заговорил о моем брате?
— А почему Эссус не стал королем? — спросил Дойл все тем же невыразительным голосом.
— Он отказался от трона.
— Неправда.
Королева облизнула губы.
— Он не захотел убивать меня ради трона.
— Эссус слишком тебя любил, — сказал Дойл. Андаис снова повернулась ко мне.
— А его дочь меня терпеть не может. Это ты хотел сказать, Мрак?
— Мередит, дочь Эссуса, не любит тебя, Андаис, Королева Воздуха и Тьмы.
Она прищурилась.
— Ты мне угрожаешь!
— Я говорю, что тех, кто желал видеть Эссуса на твоем троне, остановила его любовь к тебе. Теперь же между тобой и опасностью не стоит ничья любовь.
Я бы очень хотела получше видеть ее лицо, но кровь почти все скрывала.
— Значит, ты служил мне лишь по обязанности, Мрак.
— Нет, моя королева, не по обязанности.
— Но сейчас ты меня не любишь.
— Нет, — сказал он. — Эту часть меня ты убила уже давно.
— А если я скажу, что Мередит никогда не получит мой трон, никогда не станет королевой, что ты скажешь на это?
— Что мы уйдем, все, кто пожелает, и найдем место изгнания в Западных землях.
— Ты не можешь говорить это всерьез!
— Я серьезен в каждом слове, Андаис, Королева Воздуха и Тьмы. Я всегда говорил всерьез, обращаясь к тебе.
Он не сдержал тихий звук, вырвавшийся из груди. На щеке блеснула слеза.
— Я не… — Она осеклась и начала снова: — Я не знала.
— Ты меня не замечала, — сказал он, и голос уже был ровным.
— Но ты всегда был рядом со мной.
— И все же ты меня не видела.
— А она тебя видит, Мрак? Она тебя видит по-настоящему?
Он кивнул:
— Да, она меня видит. Она видит нас всех.
Несколько мгновений они глядели друг другу в глаза, и она отвернулась первой.
— Иди — и забирай с собой свою розу вместе с ее шипами. Все, все убирайтесь!
Ей не нужно было просить дважды. Рис понес меня к двери через весь зал. Я была почти уверена, что могла бы идти сама, но быть в его объятиях — это было именно то, что мне нужно. Я уцепилась руками за его шею и смотрела на тетушку поверх его широких плеч.
Придворные из ее свиты какое-то время колебались, не уверенные, что приказ относится и к ним. Она закричала:
— Вон, вон! Все уходите, все!
Они быстро попятились. Даже Гвеннин попытался уползти. Андаис наступила на длинные спутанные ленты его внутренностей, и ее голос взвился в злобном визге:
— Нет, Гвеннин, не ты.
Мы добежали до дверей, открыли их и закрыли за собой, прежде чем первый жуткий крик прорезал воздух. Если б я могла забрать Гвеннина с собой, я бы это сделала. Потому что я никого не хотела бы оставить на милость королевы.
Дойл вдруг отставил нас с Рисом себе за спину. Секундой позже и я услышала: кто-то бежал. Сюда бежала группа людей. У Адайра и Аматеона оружия не было, так что они заслонили меня живым щитом. Мне пришлось ждать за спинами мужчин, которых я больше не хотела ставить между собой и опасностью. Надо будет поскорее завести стражей, которых я не так сильно любила бы. Я услышала голос Галена: "Где Мерри?" Аматеон с Адайром чуть не попадали от облегчения. Мне хотелось рассмеяться, или заплакать, или просто растолкать всех в стороны, чтобы открыть себе обзор. Но мы послушно ждали, пока Дойл разрешит нам сдвинуться с места.
Сперва разошлись в стороны люди, образовавшие первый барьер защиты, и только потом Аматеон и Адайр встали по бокам от меня. К нам шли Гален и все прочие, оставшиеся в спальне. Дойл заверял их, что со мной все в порядке.
Гален прорвался сквозь толпу, развел руки, чтоб обнять меня, и остановился, расхохотавшись.
— Чем вы тут занимались, люди? В грязи играли?
Мы трое обменялись взглядами.
— Точно, — кивнул Адайр. — Грязью был Аматеон.
Гален несколько растерялся.
— После, — сказала я. Среди стражей я заметила свежевылеченное лицо: Онилвин. — Давно он с вами?
Гален без труда понял, о ком я.
— Он появился, когда мы бежали искать тебя.
— Почему вы не сказали нам, что происходит? — спросил Иви. — Мы бы схватились за вас, прежде чем Мерри так внезапно исчезла.
— Времени не было, — сказал Дойл.
— Мы сами едва успели до них дотянуться, — добавил Холод.
Рис спросил:
— Как вы узнали, где мы?
Китто вышел из-за спин стражей. В руке он держал обнаженный меч. Он поднял вверх руку с нарисованной бабочкой:
— Я шел за ней.
— А мы шли за Китто, — сказал Гален и притянул меня к себе, извозившись в грязи.
— Могу ли я подойти ближе, принцесса? — спросил Онилвин.
Я попыталась отыскать в его лице презрение или ненависть, но он старался сохранить спокойствие и преуспел в этом.
— Да, можешь.
Другие мужчины образовали для него своего рода коридор. Гален обнимал меня одной рукой, крепко прижимая к боку. Аматеон и Адайр заняли свои посты по бокам от нас; даже измазанные в грязи и безоружные, они выглядели настоящими воинами. Когда-то я считала Аматеона и Онилвина друзьями, но сейчас расстановка сил была вполне очевидна. Мои стражи были моими, и они не были уверены, что Онилвин принадлежит к их числу.
Он упал на колено передо мной.
— Я слышал сотню слухов, принцесса Мередит. Если хоть половина из них правдива, мне остается лишь молить о прощении и просить принять мою службу.
— А как же с принцем Келом? — спросила я. — Что ты сделаешь, когда он выйдет на свободу и потребует тебя обратно?
— Я давал клятву королеве, но не ему.
— Ему ты отдал свою дружбу, Онилвин.
— У принца Кела нет друзей, только приспешники и партнеры по постели.
Я смотрела ему в глаза, пытаясь отыскать в них ложь, но не нашла.
— Не верю я в такую перемену, Онилвин.
— Что мне сделать, чтобы доказать свою искренность?
Я подумала и ничего не придумала. Высокий жуткий крик раздался из-за дверей. Те, кто не знал о судьбе Гвеннина, вздрогнули или повернулись к дверям. Онилвин побледнел.
— Кто там? — прошептал он.
Я объяснила:
— Гвеннин был ее союзником…
— Уже нет, — сказал Дойл. — Теперь он только мясо.
Онилвин опустил голову, а когда поднял ее снова, в глазах у него различалось что-то, очень похожее на боль.
— Кел не раз говорил о времени, когда он займет место своей матери. Он собирался занять ее место во всех смыслах этого слова, принцесса. Он бредил тем, чтобы все придворные дамы стали его игрушками. Его фантазии были темнее, чем только можно вообразить, принцесса Мередит. Он грезил о тебе, принцесса. Он говорил, что раз уж его матери так приспичило видеть тебя беременной, то это его семя наполнит твое чрево.
Последнюю фразу он произнес хриплым от ужаса голосом, не зная, как я отреагирую на такие слова.
— Планы моего кузена в отношении меня мне известны.
Онилвин явно удивился.
— Кто…
— Друг, — сказала я. Еще прежде, чем Дойл закончил отрицательный жест, предупреждавший меня не выдавать гвардейцев Кела. Я верила этому новому, вроде бы искреннему Онилвину не больше, чем сам Дойл.
— Я хотел бы быть тебе другом, принцесса.
— Ты просто хочешь секса, — довольно враждебно бросил Гален.
— Как и все мы, но я теперь предлагаю ей свою подлинную верность.
— А что ты предлагал ей раньше? — спросил Аматеон.
— Я был шпионом Кела, как и ты.
— Я поддерживал его притязания на трон. Шпионом я не был.
Онилвин пожал плечами:
— Называй это как хочешь. Но я пришел сюда из-за обещания секса и для того, чтобы быть глазами и ушами Кела.
— А теперь? — спросила я.
— Я буду чем ты захочешь.
— Тебе надо почаще заезжать сковородкой ему по физиономии, — сказал Рис, — похоже, ему это нравится.
Еще один крик разорвал воздух. И следом — беспомощные рыдания.
— Уйдем отсюда, — предложил Дойл. — До того, как она насытится своей игрушкой и станет искать новую.
Мы все пошли за ним по коридору. Онилвин не поднялся с колен, и мы так и оставили его торчать у дверей. Я подумала, что сделает королева, если выглянет и обнаружит его в такой позе? Что-нибудь жуткое, без сомнения.
Он смотрел на меня отчаянными глазами. Будто в шкуру Онилвина затолкали кого-то другого.
— Идем, Онилвин, я не оставлю тебя у дверей, словно подарок от тайного друга.
Он робко улыбнулся и заторопился за нами. Мне не нравилась такая перемена в его мыслях. Слишком уж резкая. Но может, он просто был прихлебателем по призванию и, как все хорошие лизоблюды, умел распознать сильного. Если он поменял сторону, то только потому, что ожидал приобрести в результате больше веса при дворе. Именно этого добиваются прихлебатели. Сколько из них в ближайшие недели покинет Кела и прибьется ко мне? И сколько будут выжидать, не принимая ничью сторону, пока не поймут, кто же останется на ногах в конце дистанции?
Больше книг на сайте - Knigoed.net
около 15 см.