Мне хотелось сделать еще один телефонный звонок. Посмотрев в улыбающееся милое личико Кристины, я попросила:
— Вы не могли бы на минутку выйти, Кристина?
Она моргнула большими голубыми глазами, глубоко вздохнула, встала, подобрала длинные юбки и молча вышла. Не знаю, обиделась ли сна, по ней всегда было трудно сказать. Она улыбалась и улыбалась опять, глядя на все, что вытворяла перед ее глазами королева, и это заставляло меня задумываться на ее счет. Получала ли она удовольствие от таких зрелищ, или просто не знала, как еще реагировать?
После ее ухода со мной остались Дойл, Баринтус и Усна. Холод, Гален, Готорн и Адайр стояли за дверью, чтобы нам никто не помешал. Да и места в кабинете было не так много. Нам было бы неудобно. Всем присутствующим я доверяла, кроме Усны. Его я просто еще не знала толком.
— Усна, подожди нас в холле.
Он слегка улыбнулся, но спорить не стал. Правда, у двери помедлил.
— Ты не хочешь, чтобы я прислал кого-нибудь на замену? Я прикинула и кивнула:
— Галена.
Он коротко поклонился, открыл дверь и позвал Галена. Гален вопросительно глянул на меня, когда дверь за ним закрылась.
— Я хочу позвонить Джиллету. Гален покачал головой.
— Не думаю, что это хорошая мысль.
— Кто такой Джиллет? — спросил Баринтус.
— Один из федеральных агентов, расследовавших убийство принца Эссуса, — ответил Дойл.
— Не знаю, почему я удивлена, что ты это помнишь, но я удивлена, — сказала я.
Дойл посмотрел на меня — как всегда темный, замкнутый и непроницаемый.
— Джиллет был самым упорным из следователей-людей.
— Да, — согласилась я.
— Ты с ним общалась? — спросил Дойл.
— Скорее он со мной. Мне было семнадцать, и мне тогда казалось, что он едва ли не единственный, кто больше хочет раскрыть убийство моего отца, чем угодить королеве или своему начальству.
Дойл набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.
— И Гален об этом знал?
— Да, — сказал Гален.
— И тебе не приходило в голову, что стоило бы рассказать капитану стражи, что принцесса сотрудничаете федеральным агентом?
— Мерри от этого становилось легче, а сразу после смерти Эссуса я сделал бы что угодно, лишь бы ей стало легче.
— А потом? — спросил Дойл.
— Они дважды в год обменивались открытками. Это все.
Дойл обратил ко мне темный взгляд. Я пожала плечами и тут же пожалела, потому что это было больно.
— Он посылал мне открытку на годовщину смерти отца. А я ему — на Йоль.
— И никто не заметил? — поднял брови Дойл.
— Королева мной не слишком интересовалась, а ты интересовался тем, чем тебе велела интересоваться королева. Вы все так поступали.
Он потер глаза руками.
— Рука сильно болит?
— Болит.
Он снова глубоко вздохнул.
— Тебе нужно отдохнуть, принцесса.
— Ты злишься не на меня и не на Галена, — сообразила я. — Ты зол на себя, что не знал об этом.
— Да, — сказал он с едва заметной злостью в голосе.
— Кому еще из стражей я могла доверять после смерти отца?
— А мне? — спросил Баринтус.
Я посмотрела на него — на лучшего, самого близкого друга отца.
— Ты был почти так же убит горем, как и я, Баринтус. Мне нужен был кто-то, разделяющий мою скорбь, но не поглощенный ею. Для меня таким человеком стал Гален. — Я потянулась к Галену, и он взял мою руку, словно это был самый естественный жест в мире.
— Если ты выйдешь замуж за того, к кому влечет тебя сердце, — обронил Дойл, — я боюсь за судьбу двора.
Я вгляделась в него, пытаясь прочитать мысли по непроницаемому лицу. А потом сжала руку Галена посильнее и притянула его к себе. Когда-то Дойл был бы прав. Когда-то в моем сердце царил только Гален и никто другой, но с тех пор я подросла достаточно, чтобы понимать, что значит связать со мной жизнь. Там, где я, — опасное место. Коварное и предательское.
Я обнимала Галена не потому, что его имя огненной надписью пылало у меня на сердце, а потому, что надпись погасла. Я об этом тосковала, но в то же время чувствовала что-то сродни облегчению. Я поняла то, что мой отец знал несколько десятилетий назад: для Галена титул короля стал бы смертным приговором. Мне нужен был рядом кто-то жесткий и опасный, а не тихий и нежный.
Я смотрела в глаза Дойлу, обнимая Галена. Знал ли Дойл, что список моих сердечных привязанностей стал длиннее и что его имя в этот список входит? За его поступками могли стоять ревность, зависть или злость. Он так хорошо скрывал эмоции, что я не могла понять, что именно он прячет, только что это какое-то сильное чувство и открывать его он не спешит. Но даже эта малость означала, что Дойл теряет свой легендарный контроль над собой.
— Я позвоню Джиллету. — Я повернулась к телефону, и, поскольку у меня действовала всего одна рука, мне пришлось отпустить Галена. Он все еще прижимался к моей спине, его тело льнуло к моему. Он вписывался в мое тело, как всегда, словно мы были рождены друг для друга. Если бы мне не было нужно в постели ничего, кроме нежной любви, лучше Галена я никого не нашла бы, но за проведенные вместе месяцы мы обнаружили, что наши представления о страсти не совпадают. Он не понимал моего желания некоторой грубости, или боли, или просто чуть большей силы и настойчивости. Гален лишь смотрел на меня удивленно-непонимающими глазами, когда я просила о чем-то таком.
Я набрала номер Джиллета по памяти, хотя его номер за эти годы несколько раз менялся. Мне всякий раз приходилось учить его наизусть из опасения, что кто-нибудь удосужится пролистать мою записную книжку. Я могла бы и не беспокоиться, как выяснилось, — реакция Дойла со всей очевидностью показала, что мне никто не уделял такого внимания. Это было немного грустно и несколько разочаровывало. Столько усилий потрачено, чтобы скрываться от людей, которые ничего и не искали.
Я ждала, пока ответит сотовый телефон Джиллета. Когда-то я пообещала ему, что дам знать, если кто-то погибнет при обстоятельствах, сходных со смертью моего отца. Новые убийства не так уж были похожи, но обещание есть обещание. Я чувствовала себя наполовину глупо, а наполовину приподнято, как будто сама возможность сделать этот звонок что-то меняла. Мне было за тридцать, но какая-то часть моей души все еще оставалась семнадцатилетней и жаждала справедливости. Пора бы уж было поумнеть.
Он ответил:
— Джиллет.
— Привет, — сказала я.
— Мерри?
— Да.
— Как твои дела?
С годами он стал опекать меня. Он словно чувствовал какой-то долг перед памятью моего отца. Если б он знал… Я не говорила ему обо всех покушениях на мою жизнь. О бесконечных дуэлях, которые вынудили меня покинуть страну фейри на годы, так что все решили, что я умерла.
Сейчас был наш первый разговор после моего "воскрешения".
— Немного хуже, чем у утопленника, но, в общем, все в порядке.
— Я решил тогда, три года назад, что до тебя тоже добрались. Почему ты не позвонила?
— Потому что стоило тебе произнести мое имя у темного окошка, и Королева Воздуха и Тьмы его услышала бы. Наша беседа донеслась бы до нее. Ты был бы в опасности. Все были бы в опасности.
Он вздохнул в трубку.
— А теперь ты опять принцесса и ищешь себе мужа. Но ты ведь звонишь не просто потрепаться?
— Ты что-нибудь слышал?
— Болтовню о том, что репортеры ушли из вашего холма, но затормозили на парковочной стоянке. Пресс-конференция закончена, так чего же столько наших и заграничных журналюг торчат посреди кукурузного поля в Иллинойсе?
Я обрисовала ему проблему.
— Я мог бы привезти команду меньше чем в…
— Нет, команду — нет. Я уже вызвала местных криминалистов. Приезжай сам, но без дюжины агентов в придачу. Все случилось внутри ситхена, не на федеральной земле.
— Мы можем тебе помочь.
— Возможно. А может, только увеличите число жертв. У нас и так на руках мертвый репортер, убийства фэбээровца нам уже не потянуть.
— Мы же годами об этом говорили, Мерри. Не перекрывай мне кислород хоть ты.
— Моего отца убили шестнадцать лет назад. Это все ушло на второй план, Рэймонд. Новые смерти сейчас важнее. Слушая тебя, я начинаю сомневаться, что тебе стоит вмешиваться.
— Ты мне не доверяешь, — горько сказал он.
— Я теперь наследница трона, Рэймонд. Благополучие двора перевешивает личную жажду мести.
— Что сказал бы твой отец, если б услышал такое из уст собственной дочери?
— Сказал бы, что я стала мудрее. Он бы со мной согласился. — Я уже жалела, что позвонила ему. Я поняла, что особый агент Рэймонд Джиллет существовал скорее в детском воображении. Детских фантазий я больше себе позволить не могла.
Вдруг навалилась усталость, руку пронзило болью от запястья до плеча. Я повернулась и присела на стол. Галену в результате пришлось отодвинуться, и это меня порадовало. Он легко поглаживал мне бедро, чуть сдвигая при этом юбку. Ласка меня успокаивала, а мне сейчас нужно было успокоиться.
Дойл смотрел на меня, и взгляд смягчал выражение его лица. Мне пришлось отвернуться от доброты и нежности, которую я разглядела в его глазах. Не знаю почему, но от его взгляда у меня перехватило горло.
— Не приезжай, Джиллет. Мне жаль, что я позвонила.
— Мерри, ты что? Я ждал почти двадцать лет!
— Когда мы с этим разберемся и если я останусь жива и все еще буду иметь карт-бланш, я тебе позвоню, и мы обсудим твой приезд. Но только если ты станешь заниматься исключительно убийством моего отца.
— Думаешь, ФБР в деле о двойном убийстве ни к чему не пригодится?
— Я не знаю, что у нас уже есть. Если нам понадобится что-то покруче местной лаборатории, я дам тебе знать.
— И может, я отвечу на звонок, а может, нет.
— Как захочешь, — сказала я, пытаясь не выдать, как у меня сдавило горло и как жжет в глазах. — Но подумай вот о чем, Джиллет. Почему ты связался тогда с семнадцатилетней девчонкой — потому, что меня пожалел, или просто потому, что разозлился на королеву, отстранившую тебя от расследования? Что тобой двигало — жалость, жажда справедливости или просто злость? Ты ей покажешь! Ты все разгадаешь без помощи королевы. Ты воспользуешься дочерью Эссуса…
— Все было не так!
— Тогда почему ты злишься на меня теперь? Я не должна была звонить тебе, но я пообещала… Детское обещание позвонить тебе, если снова произойдет подобное убийство. Это убийство не повторяет то, давнее, в деталях, но тот, кто его совершил, так же владел магией. Если мы его найдем, мы можем ближе подобраться к убийце моего отца. Я подумала, что тебе хотелось бы знать.
— Прости, Мерри, я просто…
— Просто то убийство жгло тебе душу все эти годы?
— Да, — ответил он.
— Я позвоню тебе, если всплывет что-нибудь полезное.
— Позвони, если тебе понадобятся более опытные специалисты, чем местные. Я могу обеспечить тебе анализ ДНК, о котором они могут только мечтать.
Я невольно улыбнулась.
— Я сообщу майору Уолтерсу о высоком мнении, сложившемся у ФБР о местной полиции.
Он очень сухо рассмеялся.
— Прости, если я только осложнил тебе дело. Кажется, я на всем этом немного зациклился.
— Пока, Джиллет.
— Пока, Мерри.
Я положила трубку и тяжелее оперлась на стол. Гален прижал меня к себе, стараясь не потревожить больную руку.
— Почему ты не разрешила ему приехать?
Я подняла голову и вгляделась в него — искала на этом открытом лице проблески понимания. Его глаза оставались зелеными, широко раскрытыми и невинными.
Я хотела заплакать, мне нужно было заплакать. Джиллету я позвонила, потому что убийство оживило старых призраков. Не настоящих призраков, а ту душевную боль, которая, кажется, уже умерла — но снова возвращается мучить тебя, как глубоко ты ее ни похорони.
Дойл шагнул ко мне.
— Я вижу, ты становишься все более достойной трона, Мередит, с каждым днем, с каждой минутой. — Он легко тронул меня за руку, словно не был уверен, что мне сейчас хочется прикосновений.
Мое дыхание вырвалось с громким всхлипом, и я бросилась ему на грудь. Он обнял меня, яростно и почти до боли крепко. Он держал меня, пока я рыдала, потому что понимал, чего стоило мне отказаться от давней детской привязанности.
Баринтус подошел к нам и обнял обоих, притягивая к себе. Я подняла глаза и увидела слезы, бегущие по его лицу.
— Ты сейчас была дочерью своего отца, как никогда раньше.
Гален обнял нас с другой стороны, так что мы стояли, связанные общим теплом и близостью. Но я уже поняла, что Гален, как и Джиллет, был детской фантазией.
Они обнимали меня, а я рыдала. Слово "плач" для этого не подходило. Рыдания уносили остатки моего детства. Мне было тридцать три; поздновато избавляться от детских привязанностей, но иногда раны бывают так глубоки, что тормозят нас. Удерживают от взросления, не дают идти дальше, не позволяют видеть вещи такими, как они есть.
Я позволила им обнимать себя, пока я плакала, пока Баринтус плакал вместе со мной. Я позволила им обнимать себя, но в глубине души я знала, что Гален — и только Гален — не понял, что произошло. Он был самым доверенным моим другом среди стражей. Мой друг, моя первая любовь — но он спросил, почему я не разрешила Джиллету приехать.
Я плакала, а они меня утешали, но оплакивала я не только смерть моего отца.