Около камней у дома подрядчика Жигана стоял Илья Гордеич и громко спрашивал двух работников Жигана:
- Мне почему не гулять? Сенцо-то у меня видали? Что ему сделается, коли оно у меня под крышей... а? Слыхали про Грудки-то? Нет? Все зароды (стог сена. Прим.автора.) в дыму. Не слыхали?
Со двора торопливо выбежал Жиган и, отирая руки холщовым фартуком, спросил:
- О чем ты, Гордеич?
- Тебя не касаюсь... С ними разговор. Илья Гордеич, сильно шатаясь из стороны в сторону, пошел дальше и опять запел:
Ой да, ой-да за горо-о-ой...
Жиган поджал губы:
- Напьются, главное дело, а тоже! Что он сказывал?
- Ну, выпивши человек... мало ли сболтнет... На Грудках будто сено горит.
- На Грудках?
- Все, говорит, зароды в дыму.
- На Грудках?
- Так сказывал... Пьяный ведь - что его слушать...
- Тебе, главное дело, горюшка мало, что у хозяина на Грудках три зарода. Работнички!
Увидев нас, Жиган спросил Петьку:
- Был у вас кто нонче?
- Не видал.
- Говорил отец с кем-нибудь?
- Стоял давеча в заулке. Разговаривал с какими-то.
- С кем?
- Нездешние. По-деревенскому одеты. С вилами, с граблями... На паре. Пятеро их.
- Откуда ехали?
- С той стороны,- указал Петька.
- О чем говорили-то?
- Не слушал я.
- Ну и соседи у меня! Им бы, главное дело, худое человеку сделать! Про беду сказать - язык заболит! По пьяному делу разболтался, и то за счастье почитай. Чем, главное дело, я поперек горла людям стал?- И Жиган, потряхивая козлиной бородкой, побежал во двор.
Илья Гордеич между тем перешел на другую сторону улицы и остановился перед окнами чеботаря Гребешкова. Петька удивился:
- На что ему Гребешков сдался? Сам Гриньше говорил: "Берегись Дятла, наушник он, для виду только чеботарит".
Илья Гордеич сел на завалинку и стал скручивать цигарку. Возился он с этим долго. Бумага не слушалась, табак сыпался на землю. Вышел Гребешков маленький, вертлявый человечек с большим носом, взял у Ильи Гордеича кисет и бумагу и свернул две цигарки. Было не слышно, о чем они говорили, но вот Илья Гордеич стал стаскивать с левой ноги сапог. Делал он это очень долго. То наклонялся чуть не до самой земли, то откидывался назад. Когда сапог был снят, Гребешков ушел с ним в дом, а Илья Гордеич остался на завалинке. Со двора Жигана вылетела запряженная в телегу пара "праздничных", соловых с белыми гривами и хвостами. На телеге сидели Жиган, двое работников и работница. Телега загремела вниз по улице и свернула в переулок налево. Вышел Дятел с сапогом. Илья Гордеич опять долго возился, надевая сапог, потом притопнул ногой, поднялся и указал рукой на кабак. Дятел что-то говорил, как будто отказывался, но кончил тем, что снял с головы ремешок, которым были стянуты волосы, забросил в раскрытое окошечко, и оба они зашагали к кабаку.
- С Дятлом пошел! Нашел дружка! - осудил Петька своего отца.
Нам тоже было удивительно, что Илья Гордеич вдруг связался с пьянчугой Дятлом. Чтобы ждать было не скучно, мы стали играть шариками с верховскими ребятами.
Становилось темно, когда Илья Гордеич вышел из кабака. Дятла с ним не было. Илья Гордеич, пошатываясь, пошел домой. Песни на этот раз он не пел. Нам пришлось доигрывать, и мы потеряли из виду Илью Гордеича. Как только кончили игру, побежали домой. Остановились у Колюшкиного дома.
- Егорша, давай не будем спать эту ночь. Ладно? Ты за своим отцом гляди, я - за своим. Это будет так точно. Ты, Кольша, тоже не спи!
- А мне за кем глядеть?
- А ты... за нами, чтоб не уснул кто. К Егорше на сеновал приходи.
- Ну-к что... Ладно.
Отца своего я застал дома. Он сидел у огня и подшивал сапог. Мама готовила ужин, а бабушка вязала. Мама с бабушкой разговаривали, отец молчал.
После ужина я не пошел сразу на сеновал, а притаился во дворе - не услышу ли тут какой-нибудь разговор взрослых. Так и вышло.
Вскоре из дому вышел отец и, попыхивая трубкой, сел на крылечко. Как только на колокольне пробило двенадцать, отец подошел к соседнему забору и тихонько кашлянул. Ему ответили тем же.
- Ну что?
- Разыграл. Жиган угнал на Грудки, Дятел без задних ног. Чуть не две бутылки в него вылил да еще сорок копеек дал. У тебя что?
- Дедушко сам взялся проводить. Говорит, от Карандашихи через Жиганову заимку, потом болотами на Горнушинский прииск, а он чуть не к самой Чесноковской больнице подходит. Двадцати будто верст не выйдет.
- В Чесноковском, сказывают, доктор молодой, а дельный.
- В котором часу Филат Иваныч заедет?
- Велел, как час бить станут, наготове быть.
- Слушай-ка, Василий, не побоится доктор на леченье принять? Дано, поди, знать в Чесноковский.
- Да ведь он по чужому виду на руднике был прописан. Настояще-то его зовут Михайло Софроныч Костырев. Из Чесноковского он родом-то, только смолоду в городе работает.
Теперь я знал все. С трудом удерживался, чтобы не броситься на сеновал. Еле дождался, пока отец выбивал табачную золу и бродил по двору. На сеновале я хотел было выпалить все Петьке, но он, оказывается, тоже слышал весь разговор.
На другой день мы узнали, что Сеньшин отец с утра был на работе, а наших не было до вечера.