- В разгоне все. Да и дело есть.
- За ханой, знать?
- Может, и будеть, - улыбается ямщик.
- А эти кто?
- По прогону едуть. От земства.
- Ну, айда. Заворачивай буде на обратном.
- Не без этого.
Опять запозванивали колокольцы, и кошевка стала нырять из ухаба в ухаб.
Степь, казавшаяся равниной с площадки вагона, теперь изматывала своей неровностью. Лошадям тяжело. Ямщик то и дело кричит:
- Ну-к вы, ахуны, играй ногами веселея!
Кирибаев силится вспомнить, где он слыхал такое необыкновенное применение слова "ахун" (мусульманский богослов, мулла).
"В Казанской если - речь не та. Где-нибудь под Тулой, либо в Рязани".
Потом спрашивает:
- Вы откуда будете? Ямщик оживился.
- Рязанские мы... Данковского уезду... Именье там князя Урусова. Богатимое. Слыхали, може?
Начинается обычный для большинства переселенцев Сибири рассказ о местах своей родины.
Кирибаев не слушает. У него теперь другое в голове: за кем Дон? Его верховье?
Угрюмый старик зато разговорился.
Он сказался туляком, Епифанского уезда. Соседи, значит.
Замелькали в разговоре названия городков и больших сел, вплоть до станции Ряжск, которую оба переселенца помнили и теперь, через десятки лет после того, как там "парился" их переселенческий поезд.
К вечеру потеплело. Полетели белые пушистые хлопья. Лошаденки совсем притомились и еле тащили кошевку. Встречных - ни одного человека.
- Не ездиют к нам вечером - боятся, - говорит ямщик.
- Чего боятся? - спрашивает Кирибаев.
- Неприятностев много. Обыски там, бумажки требуют. Забыл - садють... Кому охота?
- Это верно, - соглашается старик, - строгостев много. Только не к чему это.
- Енералы, будь оне прокляты, - бормочет он себе под нос.
Мелькают огоньки - станок скоро.
У ХОЗЯИНА "НЕ ПОСЛЕДНЕГО ДОМА"
Холодная изба, набитая доотказа. Ходят взад и вперед, впуская клубы белого морозного воздуха на лежащих тут же у порога людей. Накурено "турецким из своих огородов". Горит малюсенькая лампочка ярким беловатым светом.
- Ишь богачье - скипидарь жгуть, - замечает привезший Кирибаева ямщик.
- Будь он неладен. Погляди - сажа полетит. Весь потолок испакостили не домоешься, - откликается хозяйка.
- Не карасин, известно, а супротив масла все лучше.
- О карасине, видно, не поминай. До лучины достукались с войнами-те. В городу лучина пошла. Из урмана возят. Там хватит.
- У нас хватит, - подтверждают сидящие за столом урманцы.
- Сейчас вон везем два воза. Лучина первый сорт. Кирибаев пробирается к столику, где сидит человек с книгой.
Тот неохотно берет "прогонную", долго рассматривает надпись, потом лениво записывает и кричит:
- Ванятка, кому за очередь?
- А куды? - отзывается с полатей ребячий голос.
- На урман.
- Мыльникову, кажись.
- Ну-ка, сбегай. Скажи, утречком штобы.
С полатей выбирается мальчуган, напяливает полушубок, схватывает шапчонку и хлопает дверью.
Минут через двадцать, когда Кирибаев только что пробрался к чайному столу, пришел Мыльников. Началась руготня, счет очередей. Выплыл какой-то поляк ("лучше моего живут!") и однолошадный чувашин ("я виноват, что он завести не может?"). Много раз упоминается хана, но кончилось тем, что Мыльников согласился.
- Кого хоть везти-то?
- А вон, - указывает нарядчик.
- Поклажи-то много?
- С полпуда не будет, - успокаивает Кирибаев.
- Ну, так завтра на свету приеду. А то ко мне пойдем. Все равно где спать. У меня, поди, лучше будет. Бабы самовар ставили, как пошел.
"Хуже не будет", - думает Кирибаев. Вылезает из-за стола и начинает одеваться.