- Хоть верь, хоть нет, а так вышло. Недаром тут сижу. Думаешь, весело семь дней дежурить. Кроме матерка с плотов, слова живого не услышишь. Попробуй, посиди... Готово! - вдруг закричал он. - Иди заваривай да команду принимай!
- Сейчас! - крикнула Фаина из-за будки и подошла с блюдцем, на котором лежали две неровные щепотки.
- Морковного для цвету, земляничного для запаху - вот и ладно будет, проговорила она и "приняла команду".
Теневой треугольник за будкой удивил Кочеткова: так все показалось ему необычным. Даже его собственный зипунишко, раскинутый веером, смотрел привлекательно. Посуду пополнили широкие листья папоротника. На них холодный картофель, соль, ягоды, черный хлеб, откуда-то появившийся белый калач, нарезанный ровными кусками, и пара яиц.
- Садись, хозяин - гостем будешь, - пошутила Фаина. Было заметно, что она довольна произведенным впечатлением.
- Может, уху бы сварить? - предложил Кочетков. - Рыба у нас всегда есть. Живая... Вон там около заездка.
- Долгое дело. Съешь вот яичко, картофель в соль макни, и будем чаек попивать. С калачом... С ягодами... С разговором, - особо подчеркнула она последнее слово.
- О чем это?
- Поешь сначала, потом спрашивать стану.
Получив после еды из рук Фаины чашку с горячей жидкостью, кусочек сахара и калач, Кочетков напомнил:
- Ну, спрашивай.
- Расскажи вот, как ты в бакенщики попал? Такой молодой за стариковское дело сел?
- Да, видишь, бедность наша, -серьезно проговорил парень. - Ты это верно сказала, что в мои годы по деревням давно семьями обзаводятся, а как женишься да и кто за тебя пойдет... Сама посуди. В семье девять едоков, отец инвалид, мать хворая, еле по дому управляется, а работников только двое: я да сестренка старшенькая, по семнадцатому году. Лошаденка стрень- брень, коровы вовсе нет. Мастерства, кроме крестьянского, не знаю, грамота слабая, да еще и нога не в порядке. Вот и женись!
- Что у тебя с ногой-то? - участливо спросила Фаина.
- Это у меня от гражданской войны осталось...
- Ты разве воевал? - удивилась Фаина.
- Нет, я в ту пору подлетком был. По четырнадцатому году. А как тятя ушел с Красной Армией, на нас налетели. Я хотел спрятаться, да меня один наш же деревенский кулачище нашел и с сарая сбросил. Ногу я тут и сломал. Срослась она, только маленько неправильно. В армию из-за этого не приняли, подучиться не дали. А кулак тот сбежал вместе с колчаковцами. Может, и теперь живет, да ведь не узнаешь. Всю, можно сказать, жизнь испортил. Гонялся я за ним, да с дороги воротили.
- Как это?
- Когда наши обратно шли, я добровольцем объявился. Ростом-то, видишь, не из мелких, меня и приняли. Просто тогда с этим было. До Тюмени дошел, а там отчислили.
"Ворочайся, говорят, парнишка, домой. Молодых там организуй!"
Тут еще с отцом встретился. Он тоже домой направляет:
"Матери хоть поможешь, а то она совсем извелась на работе".
Так у меня с этим и не вышло, и дома толку не получилось. Недавно вон приезжал к нам один знакомый из окружного комитету, стыдил нас с отцом. "Какие, говорит, вы партийцы, коли у вас в деревне артели нет". А что сделаешь? Народишко-то у нас пригородный. На базаре привык сидеть больше, либо при реке какой случай ждут, чтоб сорвать. Дачником тоже разбалованы. Теперь, правда, с дачником на убыль пошло. По домам отдыха больше разъезжаются, а в отдельности по дачам редко кто живет.
- Это же и у нас, - подтвердила Фаина. - Земляника поспела, а в деревне только три приезжих семьи. А насчет спекулянтства декретного варначества промашки не дают.
- Вот я и придумал сюда поступить. Спрашивали тут человека. Все-таки тридцать три рубля в месяц и приварок готовый: грибов сколько хочешь, рыба есть, ягоды собираю. Корзины тоже плету - все копейка, а главное, при доме. Отоспишься здесь за дежурство, дома и воротишь без передыху. А дело какое? Ходовая борозда тут широкая, надежная. Меньше двух метров глубины не бывает, перекатов нет. Когда-когда плотом белый бакен срежет. Поставишь его, за вехами следишь да вечером огни зажигаешь. Вовсе спокойное место. Только скука донимает. Одуреешь за неделю. То вот и присватываюсь.
Вздохнув, Кочетков продолжал:
- По-доброму отцу бы тут сидеть, да не может на столб залезать. На тот вон, - и пояснил: - фонарь зажигать и знаки переставлять.
- Знаю я, - откликнулась Фаина. - В Нагорье как раз против перевального столба живем. Присмотрелась. Большой шар - метр, крестовина - двадцать сантиметров, маленький шарик - пять. Всю работу изучила. Одно не знаю, как место узнавать, когда бакен плотом своротит. За этим вот к тебе и подошла, не научишь ли?
- Отчего не научить, только на что тебе?
- Дело-то у меня, парень, не лучше твоего,- и Фаина рассказала свою историю.
На эту угрюмую северную реку пришла она в голодный год с матерью. Мать тут большую промашку сделала - замуж вышла. Годы уж немолодые, а ребят прижила. Ее мужа в третьем году разбило параличом, и этот больной всех окончательно связал. Хозяйство, какое было, давно пролечили и проели. Теперь всю семью "прибрал" деревенский богатей, которому параличный в каком-то родстве.
- Не без расчету сделано, - пояснила Фаина.- Нам дал малуху под сараем. Все равно ее ни один дачник не возьмет. Ну, едим тоже у него. И за это с матерью круглый год работаем, а платы никакой. Он же из-за нас в сельсовете прибедняется. "Чужую семью, говорит, кормлю. Пять ртов, а работы спросить не с кого. Навязал себе камень на шею, да который год с ним и хожу".
- Ходит он! - сверкнула Фаина глазами. - Забыла, как ботинки носят; в лаптях шлепаю. А кто скажет, что на работу ленива. Обноски старушечьи переворачиваю да ношу, - рванула она себя за проймы сарафана. - Ножом бы полыснуть такого благодетеля, да мамыньки жалко.
И Фаина, может быть неожиданно для себя, добавила:
- Видишь, незаконная я у ней. Сколько она из-за меня раньше горяпозора приняла. Вот и жалко теперь оставить.
- Да-а, - посочувствовал Кочетков: - чистая петля. Вдовая, говоришь, сама-то?
- Давно уж вдовая. Совсем молоденькой выходила. В гражданскую войну моего Васеньку убили. Ничем не похаю. Хорош у меня муженек был. На фабрике в Бронницах... городок такой около Москвы есть... работал. В девятнадцатом году ушел на южный фронт, да только его и видела. Сюда уж вдовой приехала. Нахвалили: "хлеба да хлеба там", а вышло - одно горе хлебаем.
- Здесь не выходила?
- Пробовала, да удачи не вышло. Пьянчужка попался. Бить меня лезет, а я этого не дозволю. Отмутузила его самого пьяного катком и ушла. Теперь еще похваляется, - убью, говорит. На этом зареклась. Да и верно, за кого выходить-то в наших деревнях? Пригородные ведь, да еще при реке. Одни спекулянтствуют, а те, кто около реки бьется, - запились. И от дачников много разврату идет. Теперь вот их - дачников-то - мало, так иные рады с дачей хоть мужа, хоть жену сдать, лишь бы дачника приманить. Какие это крестьяне! Двенадцатый год советской власти идет, а у нас кулак в деревне все еще верховодит, только похитрее стал. Наш-то вон хозяин у себя внизу ясли открыл. Слава одна, а на деле советскую власть обмануть норовит.
- Такой же порядок, как у нас. Крестьянское хозяйство - видимость одна. По всем береговым деревням это же, - подтвердил Кочетков.
- Веришь? - заговорила опять Фаина: - до чего надоели эти спекулянты! Не смотрела бы! Только и передышки, что в воскресенье в лес уйдешь.
- Одна ходишь? Не боишься?
- Не из трусливых. От одного отобьюсь, а больше налезут, товарища позову, - и перед Кочетковым сверкнул широкий нож с плотно охватывающим руку ремешком у черенка.
Кочетков даже отодвинулся и поперхнулся от изумления, а гостья похвалилась: "Бритва" и, сильно вытянувшись всем телом, черкнула ножом по кусту папоротника. Узорные листья на миг оставались неподвижными, потом разом посыпались, образуя почти правильный круг.
- Вот ты какая, - удивился Кочетков.
- Станешь такой,- усмехнулась Фаина с злым блеском в глазах, а нож уже исчез так же незаметно, как появился.
"Как у пароходного фокусника,- подумал Кочетков. - Злющая, надо полагать. Очень просто кишки выпустит, а то и по горлу цапнет".
Быстрые руки между тем заняты были самым мирным делом: перебирали освободившуюся после чаепития посуду, укладывали в мешочек сахар, завертывали в листья папоротника оставшийся хлеб, картофель. Казалось, что ножа не было, как не было и злого блеска в глазах, но ровная линия среза куста говорила, что нож хорошо отточен, а рука сильна и ловка.
"Довели бабу", - смягчил свою оценку Кочетков.