Подходя к дому, Фаина внимательно рассматривала приехавших. Появление их казалось ей необычным. "На охоту теперь еще рано, а если дачу посмотреть, так почему без женщин?" - раздумывала она. Странным казался ей и вид приезжих.
Один из них, с широкой седой бородой и длинными седыми волосами, выглядывавшими из-под фуражки, стоял, заложив руки за спину, и поминутно вскидывал головой. Полки белого кителя от этих резких движений расходились, и было видно выступающее брюшко, синюю рубаху, низко подпоясанную белым шелковым шнурком с кистями. "Какой-то старый барин", - определила его Фаина.
Рядом с Бурым стоял высокий костистый человек с непомерно длинным туловищем. Одет он был так же, как и Бурый, с той лишь разницей, что вместо фуражки-блина, у него была кожаная фуражка австрийского образца с широким околышем и очень маленькой тульей, отчего он казался еще длиннее.
"Ровно щука на ногах", - оценила эту фигуру Фаина. Третий, в мягкой серой шляпе, хорошо выглаженном костюме, с клетчатым плащом на руке, стоял безучастно, как посторонний, случайно остановившийся около группы говоривших.
"Это кто? - задала себе вопрос Фаина и, не найдя ответа, предположила: Не немец ли какой?"
Когда Фаина подошла близко, вся группа стояла, повернувшись к реке. Было слышно, что говорил Бурый.
- Это уж, поверьте, хорошо знаю. С малых лет на реке. Изучил ее, матушку. В случае можно и нашего бакенщика спросить. Вот будет зажигать фонари - и позовем.
Увидев подходившую Фаину, Бурый заговорил другим тоном:
- Вот и ягодки наши пришли... Свеженькие. Давно поджидаем. Соскучились... Долгонько что-то, Фаинушка. Тебе, видно, редко насыпано, а вон Нюрка Бачинова с ребятишками когда еще прошла. Полнехоньки корзинки тащат. Не твоей чета.
- Я ведь, Евстигней Федорович, телят ходила смотреть. Сам велел беспременно поглядеть.
- Ладно, ладно... Отговорку всяк найдет, - добродушно ворчал Бурый, а в глазах с колючими точками Фаина видела другое. - Иди-ка лучше приготовь гостям комнатку. Справь как следует. Сильно у меня гости-то дорогие. Да поставь с Тоней самовар, а рыбы на уху сам принесу. Есть где-то у меня для такого случая стерлядка.
Твердо глядя в злые евстюхины глаза, Фаина продолжала:
- Ничего телята-то! - Все пять штук веселенькие. Пестрик вовсе большой стал. К твоим именинам, гляди, нагуляет мяска-то.
- Хватит тебе оговариваться, - откровенно озлился Бурый. - Целый день проходила за пустяком, а теперь о приблудных телятах разговаривает.
Когда Фаина ушла во двор, Бурый насмешливо проговорил:
- Знаем мы, каких телят по лесу разведенки ищут!
Приезжий в кожаной куртке, которого все звали товарищ Преснецов, поинтересовался:
- Прислуга ваша?
- Нет, свойственница. Содержу их семью. Целых пять ртов кормлю. Отец-то у нее лежит, параличом разбило, а в родстве мы. Куда денешься? Помогать приходится.
- Работает все-таки она? - добивался своего Преснецов.
- Работает! - пренебрежительно усмехнулся Бурый. - Видели вон ее работу. Целый день в лесу прошлендала, а несет не больше ребячьего. Недаром такую работницу муж прогнал. Всего, говорит, разорила. А мужик хороший. Вон с того краю третья изба у него. Сам бы прогнал, да по родству жалко. Вот какая работница!
- На каком же она у вас положении?
- Да ни на каком... при родителях живет... Я им квартиру предоставил, да помогаю кое-чем по-родственному, работает она на себя.
Преснецов звучно хмыкнул, и нельзя было разобрать, что скрывается за его "хм": поверил ли он Бурому, или нет.
Хотя приезжие в Нагорье были постоянным явлением, но деревенские ребятишки все-таки не упускали случая поглазеть на каждого новоприбывшего. Около группы, стоявшей с Бурым, собралась уже целая стайка ребячьей мелочи. Они сосредоточенно и молча глядели на приезжих. Занимало их постоянное вскидывание головой старика, с удивлением глядели на жердеобразного Преснецова и особенно упорно следили за неподвижным щеголем, который стоял, "как статуй".
Один из этих белоголовых созерцателей неожиданно отозвался на слова Бурого:
- Дяденька Евстигней! Давеча как мы из лесу шли, Петька две набирушки ягод схамкал. Из корзины насыплет да и в рот. Не жалко, говорит, хозяйского...
- Ах он, стервец, - усмехнулся Бурый, принимая тот ласково снисходительный вид, с каким обыкновенно взрослые разговаривают с детьми. Скажу вот матери, она ему покажет, как ягоды из корзинки брать!
- Я ему говорил, а он мне плюнул вот в это место, - продолжал жаловаться мальчуган, показывая на подоле рубашки то место, куда плюнул Петька.
- Это какой же Петька? - опять заинтересовался Преснецов, обращаясь на этот раз непосредственно к обиженному.
- Антоновны парнишко... Это которая у дяди Евстигнея живет. Рублевы их фамилия.
- Ты пожаловался петькиной матери?
- Нету ее. Она на котором-то огороде у дяди Евстигнея полет.
- У нас тоже ноне полют, - вмешался другой карапуз. - Дедушка говорит: нечего праздники разбирать, коли трава силу взяла.
- Кш вас! - преувеличенно притопывая ногами, побежал на ребячью стайку Бурый, широко расставив руки: - Не мешайте разговору. Кш! Я вот вас!
Ребятишки отбежали и, стоя в отдалении, закричали:
"Не поймать, не поймать!"
Бурый еще потоптался на месте, помахал руками в сторону ребят, потом обернулся к приезжим, силясь изобразить самое добродушное лицо.
- Пойдемте-ка в дом, а то эти шалыганы и поговорить не дадут.
Несчастьем Бурого была его жена Антонина.
Брал он ее из деревни Сумерят, выше по реке, у знаменитого в этих краях пароходовладельца Истомина.
Об Истомине в деревнях любили поговорить. Говорили, что смолоду он был рядовым крестьянином деревни Сумерят и каждый год уходил на сплав. Сначала плавал на плотах, потом был водоливом на барках и баржах.
Был он тогда большим весельчаком, балагуром и первым "горлохватом". "Никому его не перелаять... Так обложит, что только держись! Не голоструба! Рупора не надо!" Потом этот весельчак и матершинник оказался содержателем кабака в деревне, а дальше уже совершенно неожиданно для всех купил двухэтажный пароход и стал "работать на дачной линии".
Через несколько лет пароходов стало три, а зимой в затоне около деревни Сумерят можно было найти кой-какую работу по ремонту.
Ставши владельцем пароходов, Истомин не потерял связи с своей родной деревней. Тут он сидел зимой и летом, устроив на речушке-притоке водяную мельницу. Жил по-крестьянски, ходил в сермяге, в разбитых сапогах, а летом в лаптях, нарочито подчеркивая, что он "простой" мужик, которого "за труды и бережливость господь наградил".
Никого это, разумеется, не обманывало. Прежние товарищи Истомина откровенно рассказывали о происхождении его богатства.
- Так дело было. На низу где-то разбило несколько барок с железом. Архип тогда водоливом ходил, и его баржи как раз к тому же месту . подходили. В газетах печатали о несчастье, да и припечатали много лишку. Насчитали "убитых" барок гораздо больше, чем их было. Архип под эту фирму и подвел дело. Дал хозяевам телеграмму, послал газеты, какие ему надо, а сам подговорил кой-кого да и продал железо. Потом подвел пустые баржи да и ухнул их в ту же кашу, где затопленные были. Разбил, значит. Разбирай потом, было тут железо или не было. Оттуда у Архипа и пароходы появились. А что он торговал пивом да вином, так это один отвод глаз.
Все, кому приходилось работать на Истомина, хорошо знали, куда вела его сермяга и лапти. Под этим прикрытием старик самым жестоким образом ужимал копейку и постоянно жаловался на свое "тяжелое житье-положение".
- Связало меня с пароходами, а какая от них корысть! Людей кормишь, а сам впроголодь живешь - и спасиба не жди.