- Зюзевский этта. Около Бревера нашел .
Удачливая добыча была редкостью. На вопрос: "Как блестит?" - одни начинали уныло рассказывать, что уже не первый раз докапываются до той земли, где прежде люди жили, а все не фартит, другие жаловались на заводское начальство, которое захватило площадь, как только началась удача. Последнее было делом самым обыкновенным. Заводское начальство, видимо, следило за старателями, и чуть только им удастся найти россыпное золото в значительном количестве, сейчас же окажется, что кругом назначена разработка от заводов. Это для старателя значило:
"Иди ищи в другом месте, а здесь уж мы возьмем сами".
Такая политика заводоуправления заставляла старателей "сторожиться" и "не оказывать богатства". Иногда попавшие на богатую россыпь специально начинали вести разработку в разных местах, чтобы сбить с толку заводоуправление. Сделать это можно было только при сравнительно большой компании. Но уж, видно, таково свойство золота, что около него всегда люди дерутся. Так было и с этими старательскими компаниями. Начинались перекоры, взаимное недоверие, и в результате выплывало место "хорошей жилы".
Положение рабочих на казенных (заводских) приисках отличалось от положения фабричных мастеровых только тем, что было гораздо хуже: помимо скудного заработка, тяжелой работы и обжуливания со стороны начальства, им приходилось ночевать в плохо приспособленных для жилья бараках и жить в отрыве от семьи.
Иногда, впрочем, удавалось "замыть золотничок", о чем обыкновенно узнавалось в ближайший праздник в одном из заводских кабаков.
( Был такой жуликоватый барон - Бреверн, ухитрившийся заложить и продать свои прииски вблизи деревни Косой Брод чуть не в десять рук сразу. Землю между тем кособродчане считали своей и вели судебное дело с этим титулованным мошенником. (Прим. автора.))
Работа старателя, несмотря на неопределенность заработка, была все же много интереснее и тянула рабочих с заводских приисков.
Многие работали на заводских только для того, чтобы "сколотить копейку на свою работу". Иной целый год "хлещется в забое", скверно питается и даже удерживается от водки, и все для того, чтобы летом "порыться на чусовских покосах".
- Вон на Шароглазке, сказывают, нашли богатимое золото под первым пластом.
- Ну, а под Косым-то Бродом, помнишь?
Вспоминались несколько счастливых мест, которые всегда держались в памяти старателей.
И как будто нарочно для того, чтобы не прекращалась золотая лихорадка, обыкновенно кто-нибудь находил золото в самом неожиданном месте. Не только старатели, но и многие рабочие с казенных приисков бросались тогда на поиски золота в местах, близких к "счастливой жиле".
Даже фабричные рабочие и заводские служащие втягивались в эту погоню за золотом.
В Полевском заводе, например, некоторые рабочие и мелкие служащие, если лично не участвовали в старательских работах, то вносили свою долю деньгами в компания старателей. Из-за этих компанейских взносов некоторым приходилось совсем туго. Жили впроголодь, а все-таки не хотели отказаться от мысли: "Только бы фартнуло - не слуга я больше Сысертским заводам".
СПИЧЕЧНИКИ И КУСТАРИ
Вблизи Сьгсерти был небольшой спичечный завод, принадлежавший Белоносовой, или, как звали ее, Белоносихе. Завод что называется, -стреньбрень, а дела вел большие. Вырабатываемая здесь спичка-серянка шла главным образом в Сибирь.
Соседство спичечного завода сказывалось на каждом шагу. Чуть не во всех заводских сторожках строгали спичечную соломку, и во многих семьях, особенно в "Рыму" и в заречной части, с утра до вечера вертели из толстой грязнорозовой бумаги круглые пакетики для спичек, наляпывая на них в места соединений особый состав для зажигания. Накладывался он, впрочем, так экономно, что им нельзя было пользоваться. Спички зажигали о стену, об одежду, о сапог.
Эти работы на дому оплачивались так низко, что за них брались только при крайней нужде.
На самом заводе занимались резкой соломки, изготовлением головки, сушкой и укупоркой.
Головки готовились примитивным способом. В плоские четыреугольные сосуды наливался тонким слоем раствор фосфора, и "макальщики", сунув в этот раствор приготовленную соломку, несли пучки в сушило.
Главный состав рабочих в макальном и сушильном были женщины и дети. Работа считалась такой "легкой", что на нее принимали иногда детей школьного возраста. Однако эта "легкая" работа чрезвычайно разрушительно действовала на организм. Дети, проработав в макальщиках с год, начинали терять зубы. Для тех же рабочих, которым приходилось возиться с составлением и наливанием раствора, дело на этом не кончалось. Разрушались не только зубы, но и челюсти, которые приходилось удалять путем операции.
Изуродованные на спичечном заводе люди казались прямо страшными. В двадцать пять - тридцать лет они были уже стариками, с глубоко провалившимися ртами, неясным шамканьем вместо речи.
Вид инвалидов Белоносовского завода, однако, не удерживал от поступления туда все новых и новых обреченных. Хозяйка, румяная, зазвонная баба Настасья, могла быть спокойна за свои барыши. Неудачники фабрики, дети и женщины валом валили в это опасное место, хотя все знали, как дорого обходятся белоносихины заработки.
Отношение фабричных к "спичечным" было дружелюбное. Им сочувствовали, как находившимся в самом тяжелом положении.
"Работа у них хуже "огневой". Без нужды не пойдешь. Гнилая работа".
В заводских селениях было немало и кустарей. Больше было развито кузнечное производство. Готовили главным образом подкову. Не редкостью были и слесарно-токарные мастерские по железу и меди.
Кузнецы в большинстве работали мелкими группами - своей семьей.
Совсем иное представляли содержатели мастерских.
Выделывалась в этих мастерских разная мелочь вроде подсвечников, металлических частей письменных приборов, сахароколок. Эти изделия кустарных мастерских могли конкурировать на рынке с такими же изделиями больших фабрик только при условии крайне дешевой оплаты труда. И содержатели мастерских действительно не стеснялись. Пользовались они главным образом трудом "заводских стариков" и тех подростков, которые не попали на фабрику. Те и другие находились в таком положении, что вынуждены были работать за бесценок.
По отношению к подросткам, кроме того, широко практиковался институт ученичества. Подросток, принятый в кустарную мастерскую, целыми годами работал бесплатно. Да и потом, когда он работал чуть не лучше мастера, расценка его труда понижалась - за выучку. Хорошо еще, что такому выучившемуся в мастерской рабочему можно было уйти в другую мастерскую. Взаимное соперничество предпринимателей делало такой выход, пожалуй, самым распространенным.
"ЧЕРТОЗНАИ"
Прокормиться при огромных лесных и водных богатствах, имеющихся в Сысертской заводской даче, как будто можно было и независимо от заводского производства. Но редко это удавалось. Счастливцы, которым не приходилось "ломать шапки" перед заводским начальством, казались в глазах остального населения какими-то необыкновенными людьми. Их так и звали "чертознаями"; не допускали мысли, что можно без помощи сверхъестественной силы жить таким промыслом, который не зависит от заводского начальства.
Большинство из этих "чертознаев" жили охотой, рыбной ловлей и дикой пчелой.
Для охотника был простор на лесной площади заводского округа. Некоторые удачливые, как, например, полдневской старик Булатов, в зиму забивали голов по десять - пятнадцать лосей, что превышало годовой заработок наиболее квалифицированного рабочего. Кроме "зверя" (лося), били много козлов и волков. Птицей такие охотники-специалисты редко "займовались". В летнюю пору они бродили по лесу, изучая места стоянки и водопоя лосей и козлов, а также подыскивая наиболее богатые "ягодные бора".
В пору сбора малины около "чертознаев" составлялись особые артели, устанавливалась "верховая веревочка" от пункта к пункту до Екатеринбурга, и доставка этой скоропортящейся ягоды на екатеринбургский базар шла беспрерывно. Особенно много малины шло с участка Бардым - в верстах семидесяти - восьмидесяти от Екатеринбурга.
Брусника тоже давала заработок. Здесь "чертознаи" просто продавали за известный процент свое знание леса. Так и рядились: если в день по два ведра на "борщицу" - столько-то, если по три ведра - столько-то.
Эти же лесные люди занимались и дикой пчелой, имея иногда свыше сотни бортей в разных концах леса.
В общем заработок охотников был довольно значителен, и некоторые из них жили лучше заводских служащих. А так как при этом была еще полная независимость от заводского начальства, то положение "чертознаев" казалось завидным. Их даже немножко побаивались. Но желающих заняться этим ремеслом было все-таки немного. Видимо, сознавали, что охота может быть выгодна лишь при условии, если ею промышляют немногие. Мешало, конечно, отсутствие денег "на обзаведение".
Жизнь в лесу накладывала особый отпечаток. Обыкновенно "чертознаи" избегали шумных праздничных сборищ, почти никогда не гуляли в кабаках и редко, а то и вовсе не показывались в церкви.
Были, правда, среди охотников и люди другого склада: забулдыги и пьяницы, которые тоже "промышляли с ружьишком". Выследить медведя, устроить облаву на волков, показать места выводков птицы - было их главным заработком. Но такие охотники назывались уже не "чертознаями", а "барскими собачонками". К "чертознаям" же относили и рыбаков, которые специально занимались рыболовством.
Рыбы в заводских прудах было довольно много, и рыбаков было больше, чем охотников. На Верхнезаводском пруду, верстах в трех от плотины, был даже особый рыбацкий поселок -"Рыболовные избушки", где несколько семейств жили постоянно. Часть занималась рыболовством поневоле, пока не найдется работа на заводе, но некоторые только этим и жили. Из постоянных рыбаков мне помнятся двое: Клюква и Короб. Оба уже были стариками, когда я их узнал. Смолоду, еще в пору крепостничества, они работали на заводе: один "в горе" (на рудниках), другой - "коло домны", но уж давно "отстали" и поселились на "Рыболовных избушках". Хотя цена рыбы была невысока, но оба старика жили безбедно и порой жестоко пьянствовали.
Клюква был высокий сухощавый человек с кудрявой бородой и пышной шапкой седых волос. Жил он бобылем и вел свое хозяйство так, что многим хозяйкам можно было поучиться. Своих "дружков" он охотно принимал в избушке и балагурил с ними до рассвета, но ко всякого рода заводской знати, приезжавшей иногда на "Рыболовные избушки", относился недоброжелательно. Это недовольство старику приходилось скрывать, поэтому он применял особые приемы отказа в гостеприимстве: не держал самовара, развешивал без всякой надобности сушить сети в избушке, а раз даже, ожидая большого съезда "дорогих" гостей, высмолил в избушке стены и лавки - "для прочности и чтобы блоха не велась".
Короб был семейный, хозяйственный человек. Угрюмый, неразговорчивый, огромный и неуклюжий. В его просторной избе часто останавливались приезжавшие из Сысерти гости-рыбаки, но их принимала обыкновенно одна старуха Коробиха. Старик, еще издали увидев лодку с заводскими гостями, забирал какую-нибудь снасть и уходил, заказав жене: "Мотри, рыбу не продешеви! За молоко цену сразу сказывай, а то отвалят двугривенный, да и пой их за это молоком. Ежели спрашивать станут - куда уехал, скажи - на Карасье. А в случае Санька (сын) придет - пошли ко мне на "лабзы".
Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их соседям по "Рыболовным избушкам" и заводским жителям такая постоянная удача казалась чем-то необыкновенным.
- Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А ты, сколь ни езди, - все десятерик.
- Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без передыху берет, покурить некогда. а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?
- Словинку знают. Не без того.
- Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без "чертознайства-то".