Проехали.
Щеки Айринэ-сегодняшней мокры от слез. Айринэ-вчерашняя отвернулась и закусила губу. И, ко всеобщему удивлению (и обиде и разочарованию своей свиты), ушла с концерта вместе с тем самым Вороном.
— Лави, Лави… — полувздох-полустон, — когда же ты, сволочь, оставишь меня в покое… — нашарила карандаш, вытащила из пачки бумаги чистый лист, бездумно провела линию, другую… Завитушки, сумасшедшие изломанные зигзаги, всплески и проваливающиеся в никуда обрывки, но все это не то, не то, и слезы текут, и шепот:
— Ненавижу тебя… Ненавижу… — и карандаш скользит, приостанавливается в нерешительности ("А какая разница… Никто же не увидит… Никогда…") — и выписывает — медленно, каллиграфически безупречно:
Пауза. Вздохом: "Я…"
Мотает головой, волосы намокают, липнут к лицу, она отбрасывает их, заправляет за уши — не получается, все равно лезут, мешают… "Не хочу больно… Устала…"
"Лави… Нет-нет-нет, забыть-забыть-забыть, раз и навсегда…"
Жирный крест слева, большой, равносторонний, и — почему-то забран в круг…
"Хватит, этого больше нет, никогда не было, э-то-го-не-бы-ло, вообще не существовало…" Снова — словно укол иглой в груди, Айринэ рывком открывает ящик, роется — да был же валидол, ведь уже ела сегодня! — и не может найти, зато, словно в насмешку, выползает погребенная на дне старая фотография, уже слегка подвыцветшая, и на фотографии хохочет Лави — в обнимку с ней, с Айринэ, тогда еще — Аэниэ…
Таблетка — под язык, и — дальше, дальше… Только не останавливаться, не думать, не вспоминать, как продирает холодок по хребту, когда — проходит мимо, и не дай Эру, задевает полой плаща… Не дай Эру встретиться взглядом…
Замирает снова. Всхлип. "Лави…" Изнутри поднимается темная волна, грозя захлестнуть и унести, и не останется от Айринэ ничего, кроме жалкого, промокшего насквозь, дрожащего комочка, а перед глазами — лицо, все то же лицо, как картина в раме, за стеклом — запустить чем, так стекло пойдет трещинами, а лицо останется нетронутым, и — за сетью трещин — таким же узнаваемым…
Расчетливо — как таракана давит — девушка подавляет рыдания, загоняет вглубь и, закусив губу, выводит:
В нерешительности повертела карандаш. И — торопливым косым почерком:
— Это все твое?! — изумленно-восхищенный выдох. — Ты сама?
Айринэ, изучавшая какой-то очередной фэнзин с плохими стихами, оглянулась — лохматая девочка с мелкими, мышиными чертами лица, небольшими темными глазами и остреньким носиком стояла возле ее стола и смотрела на разложенные на нем браслеты, венцы и подвески так, будто перед ней выложили не больше не меньше — сокровища Смога… И так же восторженно таращилась на стоявшую за прилавком Хаш, уже открывшую было рот, чтобы ответить.
— Во-первых, это мое. — в спокойном, негромком голосе Айринэ отчетливо слышались стальные нотки, и девочка обернулась к ней — и невольно съежилась, наткнувшись на отработанные длительной практикой полупрезрительный тон и ледяной взгляд. — Во-вторых, в мужском роде, пожалуйста.
— Ты… Это Вы — Артано? — выдохнула мышка на пределе слышимости. — Правда?
В груди Айринэ поднялась горячая волна — захлестнула, ударила, подхлынула к горлу. Девушка моргнула, борясь с минутной растерянностью. "Как же, жди… Развели тут Артанов, Саушек, таирней всяких… Хоть пираний ими корми…"
Довольно чувствительно ткнула ребенка кулаком в плечо (та попыталась не показать виду, но все же не удержалась — поморщилась, пошатнулась), растянула губы в гримасе, долженствующей означать улыбку:
— Хрен, а не Артано. — и, глядя в расширившиеся от изумления глаза девочки (хотя вроде бы куда уж дальше!), добавила. — Аннатар. И только так.
Мышка истово закивала. Хаш тихонько хрюкнула и тут же сделала вид, будто внимательно изучает прайс-лист.
…А потом, в кабаке, нервно выхлебывая уже третью бутылку пива и наигранно ломкими, резкими движениями поднося к губам сигарету, время от времени наклоняясь к самому лицу сидевшей рядом Тхэсс, мотая растрепавшейся головой, доказывала срывающимся голосом:
— К-какого черта — Артано… Артаны, таирни всякие — они — под-чи-нен-ны-е! Ученики они, поголовно все! Они все — под кем-то!
Тхэсс хихикнула, едва не подавившись пивом. Айринэ удивленно на нее взглянула, подняв брови, потом отмахнулась:
— Да ну тебя, толкователь нашелся! Не о том я! Над Артано — начальство, над Сау — Учитель, а над Аннатаром — никого, понимаешь ты или нет? Он сам — над всеми. Придет и всем подарит… Таких подарочков… — и вдруг рассмеялась странным дребезжащим смешком, — Так что для той мыши я — Аннатар, не будь я… — выразительно махнула рукой с сигаретой, рассыпав пепел по столу, и сделала большой глоток «Тимофея». Взглянула в окно — мелкий снег пополам с дождем все сыпал и сыпал, приближался вечер, стремительно темнело. Айринэ нашарила на поясе сумочку, расстегнула замочек, вытащила несколько бумажек и задумчиво на них уставилась.
— Как думаешь, хватит? — говорила она тихо, но Тхэсс услышала:
— По уши хватит. Даже вот так давай… — она отобрала у Айринэ деньги, пересчитала их и вернула две бумажки. — Теперь нормально.
— Ну, так сгоняй кого-нибудь… — не глядя ни на деньги, ни на Тхэсс, девушка сунула бумажки на место и, резко помрачнев, уставилась в пол. — Кого найдешь, того и сгоняй. Скажи, я велел.
— Всё как всегда и тебе как обычно? — спросила Тхэсс, легко поднимаясь из-за стола, и помедлила секунду в ожидании ответа, но Айринэ молчала. И только когда высокая, кошачье-гибкая девушка повернулась и начала аккуратно прокладывать себе путь сквозь наполнявшую кабак толпу страждущих и жаждущих, Айринэ негромко произнесла, не поднимая головы:
— Да. Мне… Как обычно.
Перебор гитары становится все громче и уверенней, и существа сползаются со всего кабака, и заглядывают новые, и присоединяются — оставаясь вовне. В круг входят только те, кто знает певца лично. Айринэ тоже в их числе. Ворон играет все отчаянней, все резче, и поет песню за песней, и стоящие в круге подхватывают — кто как может, кто как умеет, и даже те, кто не умеет — все равно поют, потому что сейчас ничего не имеет значения. Секундная пауза. Новая песня.
Ворон начинает негромко, но к нему присоединяются, и взвиваются голоса, звенят натянутыми струнами, все громче и громче, вместе и — вразнобой:
— А я не верю ни во что…
Дальше и дальше, и Ворон мотает головой, зажмурившись, а кто-то отпихивает прочь столики и легкие пластиковые креслица — к стене, к черту, к Эру Великому! — нечего мешать кругу! И круг замыкается.
— А я не верю ни во что!
Подхватывают все. И пусть свиты жмутся к стенкам, пусть подвывают оттуда — уже никого ничего не волнует, и Айринэ уже все равно — она в круге, с монстрами на равных, но ей плевать, кто рядом и кто напротив, и что сам Ворон исходит криком через двух существ от нее… Есть только — бешеный ритм наперехлест с ударами сердца, все чаще и быстрей, и плевать, что напротив в круг протискивается Лави — в руке далеко не вино и уж тем более не пиво, глаза лихорадочно блестят — даже сквозь клубы сигаретного дыма видно, и горят ее щеки, а волосы встрепаны… Плевать!
— А я не верю ни во что!!
И гитара закатывается и дробит в истерике, а руки, обнимавшие друзей за плечи, понемногу сползают вниз, и — выбрасывать сжатый кулак вперед и вверх, кто — так, а кто с бутылкой, и — почти ослепнуть то ли от дыма, то ли от слез, и — тьма-пелена! — кому какое дело?! И крик — сорванными осипшими глотками:
— А я! Не верю ни во что!!
"Плевать, плевать, плевать… Монстры проклятые! За каждым из вас — шлейф разбитых жизней, вы же сволочи, все, все, все… Я доползла до вашего олимпа — а он в дерьме, и я тоже, и никто уже не припомнит вам всего, что вы натворили, потому что вы — монстры… Вы сволочи… И я теперь — одна из вас!.."
— А Я! НЕ ВЕРЮ НИ ВО ЧТО!!!
Последней более-менее связной мыслью, прилетевшей незнамо откуда, было: "Цири пляшет…"
И больше не было ничего.
— Слишком много развелось! — сердито фыркнула Айринэ, откинулась на спинку кресла и уставилась в потолок. — И-ди-о-ты. — именно так, четко и раздельно, по слогам. — Нет, ты подумай — любой, кто хоть как-то умеет держать карандаш, заявляет себя художником! Нет, ты посмотри — ты только в Сеть вылези, там их — табуны! Стада! Ох, уро-оды… — простонала, потягиваясь, и закрыла глаза.
— Ну и что, что стада, — пожала плечами Тхэсс. — Ты-то одна такая. Тебя знают, имя-то ты все-таки заработала.
— Заработала, — отозвалась Айринэ, — еще бы…
"Заработала… Но как же обидно безумно! Сколько старалась, выгрызала, пробивалась, а этим все так достается… Быстро и просто." Айринэ страшно боялась затеряться — снова стать никем и ничем, даже хуже — одной из… Из этих.
— Нет уж… — пробормотала, — никогда. — и вдруг рассмеялась.
— Ты чего? — подняла голову уткнувшаяся было в книгу Тхэсс.