МИРАБЕЛЬ
Матушка попросила лекарства. Сотни лекарств, чтобы раздать толпе во время торжественного шествия: Кадмия от язв, Арканум Кораллинум от подагры и водянки, Кирпичное масло от паралича и опухолей, а также десятки мазей и сиропов от головных болей, лихорадки и кашля. Столько настоек, сколько мы с Грисом можем приготовить за неделю.
Я с сомнением смотрю на записку, которую гонец мамы принес в лабораторию.
— Вот видишь, — Грис стоит рядом со мной и читает поверх моего плеча. — Это именно то, что обещала Ла Вуазен. Мы заставили несогласных замолчать и можем возобновить истинное дело Теневого Общества.
Я складываю записку в карман фартука и пытаюсь улыбнуться с надеждой, но голоса мертвых все еще зовут меня из пыли. Осуждают меня.
Грис смотрит на меня, хмурясь.
— Я что-то пропустил? Разве это не хорошо?
— Да. Конечно.
— Так почему ты выглядишь так, будто тебя вот-вот стошнит?
Я отвлекаюсь на кучку семян фенхеля на столе.
— Я рада, что мы возвращаемся к исцелению, но все лекарства мира никогда не вернут мертвых.
Грис кладет руки мне на плечи.
— Иногда наследование уродливо. Но мы можем быть спокойны, зная, что погибшие заслужили свою судьбу, — я начинаю возражать, но он перебивает меня. — Мы пытались быть мягче, но дворяне продолжали подниматься, драться и вынуждать твою мать. Она никогда бы не выбрала яд или магию Лесажа. Она загнана в угол и сделала то, что было лучше для большинства.
Я неохотно киваю.
— Полагаю, ты прав.
— Этот приказ — доказательство. Мы должны ей доверять, Мира. Она не сделала ничего, чтобы заставить нас усомниться.
Я не могу с этим спорить. После убийства Вандома восстаний больше не было. Мама не заказывала дополнительный яд. Даже Лесаж странным образом отсутствовал в моей лаборатории — только попросил еще дозу кровавого зелья.
В моей груди загорается теплый огонек надежды.
— Ладно, — я подвязываю волосы и искренне улыбаюсь Грису. — Приступим к работе.
* * *
Мы с Грисом погружаемся в дистилляцию лекарств, просыпаясь с солнцем и работая при свечах до глубокой ночи. Целебные ароматы базилика, корицы и лаванды постепенно подавляют едкие остатки Яда Змеи и ржавый привкус кровавого зелья Лесажа. Мы собираем подносы с целебными веществами, пока они не заполняют все столы и шкафы. Даже ящики, коробки и пол завалены разноцветными свертками и склянками. Это невероятно красиво — доказательство того, что все было налажено, — но струйка беспокойства в моих венах не иссякает.
Сон продолжает ускользать от меня. У меня дрожат руки, пока я сжимаю пестик. И меня преследуют образы иссохших, истекающих кровью тел.
Единственный раз, когда мой разум по-настоящему спокоен, — это когда я одна в лаборатории, пытаюсь создать свое предательство. Я знаю, что мне нужно остановиться. Это опасно и, прежде всего, бесполезно сейчас, когда мы вернулись к лекарствам. Но необходимость экспериментировать остается, как зуд. Ужасное подергивание, от которого выступает пот. Маленький красный гримуар отца кажется живым, дышащим существом, спрятанным в моем лифе. Он зовет меня, как песня сирены, обвивая своими злобными щупальцами мои ноги и уводя их обратно в лабораторию.
Глубокой ночью, когда даже Грис лег спать, а в комнатах обитают только призраки, я на носочках спускаюсь по винтовой лестнице, запираю дверь лаборатории и прохожу в свой секретный мир алхимии. Под воображаемым руководством отца я модифицирую лекарство от дезинтегратора, пока не буду уверена, что все правильно. Затем я убираю мешочек, наполненный ингредиентами, под нижнее белье, чтобы быть готовой в любой момент. Созданное зелье работает всего час или два, и я хочу быть готовой проверить его эффективность, если Лесаж без предупреждения пустит на волю свою магию. Хотя я могу доверять маме, я никогда не буду доверять ему.
Утром шествия я поднимаюсь по лестнице в покои матери, чувствуя себя спокойной и полной надежд, почти полностью похожей на себя прежнюю. Я очень хочу покинуть дворец и раздать лекарства, пообщаться с людьми и прогнать остатки моей вины. Я даже улыбаюсь Маргарите и Фернанду, когда они шагают вместе со мной по площадке второго этажа — тут я перегибаю.
— Тебе стоило привести себя в порядок по такому случаю, — Фернанд убирает с моих волос солому. — Ты уже спишь в своей лаборатории? Или, может, совсем не спишь? — добавляет он, потянув за уголки своих глаз. — Ты выглядишь ужасно.
— Все еще лучше, чем ты, — парирую я. Для меня загадка, что моя сестра видит в нем. Тонкие черные волосы Фернанда даже длиннее, чем обычно, а бархатная маска, которую он никогда не снимает, липнет к его щекам, как вторая кожа. Не знаю, ненавижу ли я его за то, что он подлый, интригующий наемник, или потому, что Маргарита шепталась со мной, прежде чем он появился и увеличил разрыв между нами.
Маргарита поворачивается и ударяет Фернанда по голове.
— Никто тебя не спрашивал.
Похоже, только ей разрешено меня изводить. Если честно, это меня устраивает. С той ночи, проведенной в моей постели, мы стали на удивление любезными. Маргарита припасла меня последнее пирожное после ужина двумя ночами позже, и когда она с Фернандом и его товарищами выпила всю бочку эля и до рассвета пела застольные песни, я не жаловалась. Мы с Маргаритой даже сидели у камина в моей комнате и вместе работали в прошлый четверг.
— Ты все еще боишься? — спросила она приглушенным голосом, хотя мы были в комнате одни.
Что-то в том, как ее темные глаза горели, как угли в очаге, заставило меня кивнуть.
— Полагаю, немного. Но не так сильно, как раньше. А ты?
Она пожала плечами, что было большим подтверждением, чем я ожидала. После долгой паузы она прошептала едва слышно:
— Иногда я не могу заснуть. Их крики до сих пор не дают мне покоя, — она пригляделась к вышивке, выглядела такой маленькой и робкой, не похожей на мою старшую сестру, что мне захотелось сказать что-нибудь, чтобы утешить ее. Что-то искреннее, чтобы ответить на ее честность.
— Я думаю, что всех нас преследуют привидения. Иногда мне кажется, что я слышу отца. Я с ним разговариваю.
Руки Маргариты замерли, а брови приподнялись.
— Что ты говоришь?
— Я спрашиваю, что он думает обо всем этом.
Маргарита никогда не была близка с отцом. Она жаждала сказок на ночь, поцелуев и катания на его плечах, но к алхимии у нее не было пристрастия.
— Он отвечает?
— По-своему, — сказала я, думая о его гримуаре, спрятанном под моим корсетом. — Но я не думаю, что у нас есть повод для беспокойства. Худшее прошло.
— Худшее прошло, — согласилась она, с благоговением повторяя слова матери.
Между нами присутствует определенная атмосфера товарищества, когда мы проходим в комнату матери и оставляем Фернанда ворчать в холле.
— Ах, мои девочки, наконец-то, — напевает мать у туалетного столика, где ей пудрили лицо и укладывали каштановые кудри. Они собраны в высокий помпадур, который каким-то образом заставляет ее выглядеть царственно и опасно одновременно — как львица. Только на висках можно заметить седину, нити в волосах, а ее затененные глаза большие, как у лани, — черные бездонные шарики на фоне фарфоровой белизны ее лица. Она вряд ли выглядит достаточно взрослой, чтобы быть моей матерью, но с тех пор, как она была в моем возрасте, она смазывала лицо средствами, восстанавливающими молодость, и пила алхимические смеси.
Она отмахивается от служанок и вскакивает. Сотни золотых двуглавых орлов мерцают сквозь складки ее церемониальной накидки, а бархат развевается вокруг ее лодыжек, создавая иллюзию, что она идет по бордовым облакам. Она красивая. Великолепная. Настоящая героиня народа.
Матушка подходит сперва ко мне и целует меня в щеки. Маргарита тут же напрягается, хотя я просто стою ближе. Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она нарочно смотрит в сторону, легкость между нами гаснет так же быстро, как свеча.
— Мои крошки Вуазен, — матушка берет нас за руки и ведет по комнате. — Идемте, у меня для вас сюрприз.
Маргарита медлит.