— Мне плевать, как тебя зовут. Это ни на что не влияет.
Но для меня это важно, и я кричу свое настоящее имя, Мирабель, снова и снова, пока он пропадает во тьме.
* * *
На следующий день юноша возвращается с хлебом. И на следующий день. По крайней мере, я предполагаю, что еще один день прошел. В темноте невозможно сказать, сколько времени прошло, но я заметила закономерность в распорядке дня. Каждый раз после еды до меня доносятся слабые звуки кашля и плача откуда-то в конце туннеля. Это длится, кажется, целую вечность — весь день? — затем становится тихо, как смерть, пока юноша не возвращается снова.
Он не потрудился вернуть мне кляп. Я перестала кричать несколько дней назад, потому что потеряла голос, да и это бессмысленно. Никто меня не слышит в этом сыром месте. После недели заключения мои бедра и спина покрыты мокрыми язвами, а пальцы рук и ног настолько замерзли, что, боюсь, их придется ампутировать.
Но я не сдавалась.
Каждый раз, когда юноша приходит покормить меня и умолять излечить девочек — я до сих пор не поняла, каких — я засыпаю его собственными вопросами, надеясь, что он скажет что-нибудь, что я смогу использовать против него.
— Кто ты? — спрашиваю я, жуя хлеб. — Я знаю, что ты — кто-то важный.
Ничего.
— Моя мать накажет тебя за это. Она будет охотиться и убьет тебя. Лесаж будет мучить тебя дезинтегратором.
Все еще ничего.
Через несколько дней я выпалила:
— Твои девочки еще не умерли? А скоро должны. Видимо, в них не попал прямой огонь Лесажа, но у них не так много времени. Я видела, люди выживают так не дольше месяца.
Его взгляд скользит по туннелю — единственная реакция, которую я смогла вызвать. Значит, я на правильном пути.
— Они умрут ужасной мучительной смертью. Я могу ее предотвратить, если смогу доверять тебе…
Но юноша больше не смотрит на туннель. Он как камен: холодный и твердый.
Это почти убивает меня, но я отказываюсь от его хлеба и воды на следующее утро. Он хмыкает и хмурится, даже пытается запихать хлеб мне между губ, но я ничего не ем, а пью только из лужи подо мной. Вода на вкус как ил, железо и отбросы. С каждым глотком я ощущаю, как она загрязняет мои внутренности, отравляет меня. Болезнь собирается в груди. Лихорадка пылает на щеках. Конечности становятся все тяжелее, потом уже напоминают булыжники, не шевелятся. Моя голова — якорь, наковальня, пушечное ядро. Мне даже не нужно напоминать себе закрывать глаза и просто хрипло дышать при юноше.
После того, как я отказываюсь от еды четыре дня, парень даже не пытается кормить меня. Он вздыхает и бредет туда, где я лежу, толкает меня носком.
— Дура, — бурчит он. — Ты хочешь умереть?
Я не отвечаю, и он шагает по комнате, но после трех шагов замирает, его дыхание учащается. Я тоже это слышу — тяжелый топот сапог и искаженный поток проклятий. Я щурюсь ровно настолько, чтобы увидеть, как его ненавистный друг врывается в пещеру. Его черные волосы спутаны на лице, и он тяжело дышит, размахивая факелом в одной руке и распечатанным посланием в другой. Кусок пергамента с малиновой печатью двуглавого орла.
Печать матери.
Надежда разливается по моему обмороженному телу. Я не очень хочу вернуться в Лувр и в Теневое Общество, но это лучше, чем гибель от тюремной лихорадки в руках моих похитителей. Легкая улыбка изгибает мои губы при мысли о сухой одежде и сытом животе.
Но тут мальчик, которого я исцелила, начинает кричать:
— Она отказывается вести переговоры! — он протягивает письмо другому мальчику и указывает на меня. — Ла Вуазен не хочет ее.
«Что?».
Улыбка слетает с моих губ. Мое сердце перестает биться. Мне хочется вскочить с пола и потребовать показать послание, но я прикусываю язык в последнюю секунду и замираю, глотая горькую панику, скапливающуюся в моем горле.
— Невозможно, — кричит юноша, который меня кормит.
«Он лжет, — уверяю я себя. — Конечно, мама хочет тебя. Ты ей нужна в лаборатории», — только это уже не так. Меня лишили титула, не пускали к моим зельям. Она поймала меня с отцовским гримуаром.
— Дай мне это, — юноша выхватывает письмо у своего друга и шагает, читая, беззвучно произнося слова. Я хочу, чтобы он читал вслух, и в то же время благодарна, что он не озвучивает написанное.
Мать всегда вела Общество с энергией, граничащей с безжалостностью, но она всегда была для меня матерью: учила меня и Маргариту искусству хиромантии и чтения по лицу, поддерживала нашу семью своим предсказанием судьбы, когда отец уклонялся от этой задачи, и даже после его смерти, когда ее глаза наполнялись слезами каждый раз, когда она смотрела на меня, она защищала меня, вводя более строгие правила в лаборатории. Я никогда не стану ее любимицей, но она никогда бы так от меня не отреклась. Она бы не стала.
Если это не было для «общего блага».
Юноша резко останавливается, сминает ужасное письмо в кулаке и бросает на пол. Это его не устраивает, и он хватает с головы треуголку и швыряет ее с ругательством. Его глаза дикие и маниакальные в свете факелов, пронизанные нитями расплавленного свинца. Его голос низкий и хриплый.
— Что же нам теперь делать?
Мальчик, которого я спасла, смотрит на потрепанную, промокшую шляпу.
— Что мы можем сделать? У нас нет рычагов, чтобы договориться о выходе из Парижа, и у нас нет союзников внутри.
— Мы должны что-то сделать, — кричит другой мальчик. — Анна и Франсуаза… — он прерывает себя и смотрит на меня. Я задерживаю дыхание, сдерживаю каждый мускул.
— Она мертва? — спрашивает мальчик, которого я исцелила.
— Возможно, — говорит другой.
Но я не умерла. И наконец, он сказал кое-что полезное. Анна и Франсуаза — это имена дочерей мадам де Монтеспан. Девочки, о которых он говорил, — внебрачные дочери короля. А без шляпы мне лучше видны выступающие скулы и крыжовниковые зеленые глаза мальчика, который меня кормит.
Когти дьявола, я хотела дать себе пощечину за то, что была такой слепой!
Уже несколько недель меня преследовало лицо Короля-Солнца, и мальчик — его точная копия. Не дофина, этот юноша прекрасен, как олененок, но, несомненно, внебрачный сын. И если трое братьев и сестер живы, держу пари, что дофин и мадам Рояль тоже рядом.
Все королевские дети здесь, в канализации.
И я им помогла.
Я прикусываю щеку изнутри, все сильнее и сильнее, пока теплая ржавая кровь не течет по моему горлу. Я бы кричала, если бы могла. Даже если бы я хотела вернуться в Лувр, сейчас это невозможно. Мама знает, что я была с членами королевской семьи. Единственный способ, чтобы она приняла меня, — это если я отведу ее в это убежище. Или если я убью их сама и вернусь в Лувр с их головами на блюде. Это был бы мой билет, мое убежище. Этим одним действием я закреплю за ней трон, стану ее любимой дочерью и героем Теневого Общества.
— Вариантов нет. Времени нет, — говорит мальчик, которого я исцелила. — Нужно бросить эту дыру и искать убежища и союзников в Савое. Вдвоем мы можем превзойти мятежников у блокад.
— Думаешь, мы можем одолеть дюжину стражей?
Юноша хитро улыбается.
— Я теперь капитан отряда.
Конечно, он капитан полиции. Только офицер был бы таким жестоким и хитрым. Крики его товарищей чуть не довели меня до слез во время осады Лувра, но теперь я с радостью представляю, как монстры Лесажа из дыма терзают этого мальчишку на миллион кусочков. Вина медленно подкрадывается, и я ругаю себя за дурные мысли.