С ее губ срывается презрительный смех, и она смотрит на меня, приподняв бровь.
— Откуда ты можешь знать, что я чувствую, принц?
— Что ж, твоя мать оставила тебя умирать в руках своих врагов, и теперь ты в бегах без плана и защиты. Так что я могу представить, что ты чувствуешь себя брошенной, преданной, одинокой, обиженной. Продолжать? — она напрягается, но я не даю ей возразить и быстро добавляю. — Я ощутил такое, будучи нежеланным бастардом короля.
Она прикусывает губу и молчит так долго, что я думаю, что разговор окончен. Но затем она мягко говорит:
— Я так старалась. Я делала все, что она просила — все, чтобы заслужить ее одобрение. Когти дьявола, я была дурой. Как собака, выпрашивающая объедки.
Я мудро киваю.
— Уловка в том, чтобы не переживать. Если не хочешь их признания, они не имеют над тобой власти. Они не причинят тебе вреда.
Мирабель поворачивается ко мне, свет из окна падает на ее недоверчивое лицо.
— Ты не хотел одобрения короля?
— Нет.
— Я тебе не верю.
Я напрягаюсь. Даже она считает меня пресмыкающимся.
— Я не хотел этого годами. Можешь спросить кого угодно при дворе. Я был проклятием Его Величества.
Мирабель поджимает губы и изучает меня.
— А как насчет твоих сестер?
— Что насчет них?
— Очевидно, ты заботишься о них.
— Какое это имеет отношение к моему отцу?
Она закатывает глаза.
— Почему ты думаешь, что ты такой заботливый? Как ты думаешь, почему ты сейчас так отчаянно пытаешься стать героем? Чтобы доказать, что ты лучше Людовика?
— Во-первых, я лучше Людовика — это не сложно. Во-вторых, я люблю Анну и Франсуазу, потому что они единственные, кто когда-либо любил меня. Их защита не имеет ничего общего с угождением Его Королевскому Величеству.
— Как скажешь, — лицо Мирабель выражает сожаление — как будто я такой же грустный и растерянный, как она, а это определенно не так. Этот хныкающий мальчик, которому требовалось одобрение отца, умер целую жизнь назад. Я сам его похоронил.
— Не знаю, почему я так беспокоюсь, — бормочу я. — Было глупо думать, что отравитель понимает.
Мирабель вздрагивает, но я не извиняюсь. Ее темные глаза впиваются в мое лицо, но я отказываюсь смотреть на нее.
Наконец, она фыркает и смотрит в сторону.
— Ты начал разговор.
— Что ж, не следовало.
— Ладно.
— Ладно.
Мы сидим в тишине, проходят часы.
Принц и отравитель.
Заперты в одной комнате, но на противоположных концах света.
11
МИРАБЕЛЬ
Я сжимаю юбку кулаками — чтобы не пересечь магазин и задушить бастарда — и смотрю, как солнце медленно движется аркой по небу. Утро переходит в полдень, затем в вечер. Как бы мне ни хотелось покинуть это место, он прав — это будет безопаснее под покровом ночи. Поэтому я барабаню пальцами по полу и считаю секунды, пока не стемнеет, и я смогу освободиться от него.
Никогда в жизни я не встречала никого настолько упрямого. Намеренно упрямого! Сидит там со своим наплевательским отношением.
«Я тебя вижу! — хочу кричать я. — Ты так же отчаянно нуждаешься в одобрении, как и я. Может быть, даже больше, потому что ты слишком слеп, чтобы это понять».
Я оглядываюсь и надеюсь снова увидеть его взгляд — чтобы сделать резкое замечание. Но он задремал. Его длинные ноги вытянуты перед ним, руки заправлены за голову, шляпа частично приподнята над глазами. Во сне он выглядит моложе — его челюсть уже не напряжена, и он уже не хмурится. Прядь темных волос выскользнула из пучка на затылке и свисает с лица. Мои пальцы дергаются, необъяснимо желая убрать волосы ему за ухо.
Он невозможен. И бесит. А еще в отчаянии, одинокий и страдающий.
Как я.
«Ты не должна так себя чувствовать».
Я хочу сказать ему его слова. Не для того, чтобы втирать соль в его раны, а потому, что они правильные. Мы больше похожи, чем любой из нас мог бы признать. В другой жизни мы могли бы быть друзьями.
Но не в этой.
Он может быть бастардом, но он все еще королевич. Он вырос при дворе, не обращая внимания на голод, болезни и бедность, с которыми я боролась всю жизнь. А еще неоспоримый факт, что я убила его отца. Не знаю, почему я упустила эту довольно важную деталь, когда он спросил о Версале. Может, я не хочу принимать свою роль в этом; может, я менее виновата, чем мать и Маргарита, но вряд ли я безупречна. Или, может, причина корыстная. Он никогда бы не даровал мне свободу, если бы знал правду.
Йоссе настаивает, что не хотел ничего от Людовика XIV, но это ложь. В глубине души он любил отца. Отчаянно.
Потому мы пойдем разными путями. У меня есть план, и он не включает в себя скрываться, как трус, пока Теневое Общество разоряет город. Нет, если я могу помочь людям и успокоить нытье вины, толкающей меня в живот. Я встаю на колени и смотрю между досками, прибитыми к окну, ожидая, пока не пройдет половина ночи, и игорные залы по обеим сторонам умолкнут. Затем я собираю юбки и на цыпочках прохожу через магазин. В дверях я украдкой бросаю еще один взгляд на Йоссе — лунный свет танцует по острым граням его красивого, но раздражающего лица — и выхожу в холодную ночь.
Быстро осмотрев улицу, я направляюсь на юг, к реке. Точнее, в сторону Лувра.
Возможно, я не смогу изменить то, что сделала, но я могу попытаться искупить свою вину.
Я двигаюсь к центру города, мимо Пале-Рояль, который, без сомнения, наводнен сторонниками Теневого Общества, и собираюсь свернуть на улицу Сент-Оноре — улицу, граничащую с северной стеной Лувра, — когда чья-то рука вылезает из темной ниши и хватает меня за горло. Мгновение спустя пальцы скользят по моим губам, заглушая мой крик.