Она толкает меня в бок.
— Ты и сам не так уж плох, принц. Тебе подходит исцеление. И люди тебя обожают, — она указывает на мужчин и женщин, собравшихся вокруг, и их благодарные улыбки превращают мои кости в воду. Их приветствия наполняют мой живот, как теплый суп холодной ночью.
Это чудесно.
И ужасающе.
Я не герой.
Я наклоняю голову и крепче сжимаю тележку для молока.
— Они рады не мне. Они приветствуют приготовленные тобой лекарства. Я всего лишь посыльный.
— Обычно курьеры не произносят таких страстных речей. Знаешь, заботиться — это нормально. Тебе не нужно играть для меня. Или для них.
«Что играть? — хочу возразить я. — Есть только я — Йоссе. Бастард. Озорник».
«Целитель, — шепчет новый голос. — Брат. Лидер».
Я пытаюсь прогнать эти мысли, но они возвращаются, как слепни. Кусают меня. Настаивают, что они всегда были там — но спрятаны. Легче досадовать, чем быть уязвимым. Безопаснее отталкивать людей, чем быть отверженным. Менее болезненно оправдать низкие ожидания, чем пытаться подняться над ними и оказаться в затруднительном положении. Я был настолько убежден, что никогда не заслужу одобрения отца, что притворился, что не хочу этого.
И теперь у меня этого никогда не будет.
«Ты не должен этого хотеть, — ругаю я себя. — Осмотрись. Посмотри, что он допустил».
И я смотрю на людей, которые хлопают меня по спине и зовут меня по имени. Впервые в жизни я скорее успех, чем разочарование.
Мне хочется радоваться, но меня и тошнит.
А если я окажусь плохим?
«А если ты окажешься хорошим?».
Эхо последней мольбы Ризенды гудит в моих ушах, и дрожь пробегает по моим рукам. Не поэтому ли она всегда била меня ложкой и игнорировала мои жалобы? Она пыталась сказать мне, что я могу использовать свое положение во благо — если я захочу попробовать? Возможно, я не смогу заслужить одобрение короля, но у меня уже было одобрение Ризенды. И я мог уважать это, заботясь о ее людях.
Моих людях.
Когда мы доходим до конца улицы дю Темпл, мы с Мирабель в последний раз машем рукой и ускользаем в тень. Бархатное небо над головой стало вересково-серым, а мягкие розовые мазки озаряют нижнюю часть облаков. Продавцы отодвигают шторы и открывают двери. Я вдыхаю сладкий аромат теста, восхищаясь свежестью города. Новый. Возрождается с возможностью. Как будто я стою на вершине башни Нотр-Дам и наблюдаю, как наши следующие шаги разворачиваются, как точки на карте.
Если мы немедленно приготовим еще лекарства, возможно, мы сможем вернуться на дю Темпл уже завтра вечером. Как только мы поможем всем бедным, мы сможем сосредоточиться на знати.
Мой план сработает. Теперь я в этом уверен.
Я бросаю взгляд на Мирабель, и она быстро встречает мой взгляд. Как будто ожидая этого. Даже надеясь на это. Никто из нас не говорит, но по обнадеживающей улыбке на ее лице я могу сказать, что она тоже это чувствует — как воздух между нами гудит, как тетива, вибрируя от энергии и возможностей, пока мы возвращаемся к магазину шляп.
Как только мы благополучно оказываемся внутри, Мирабель возвращается к стойке, а я забираюсь в свой угол, не беспокоясь о ее работе. Но она стучит кулаком по столу.
— Не сиди так, принц. Есть работа».
Мои брови приподнимаются.
— Я думал, мне нельзя помогать тебе.
— Рецепты, конечно, тебе не доверить. Но я полагаю, тебе можно немного порубить. С таким же успехом можно применить твои кухонные навыки, — она дразняще улыбается и подвигает нож к краю прилавка.
Остаток дня проходит в суматохе неистовой деятельности. Я измельчаю горы мелиссы и тысячелистника, в то время как Мирабель перегоняет еще больше тонизирующего средства от голода, сиропа от кашля и настойки от Белой Смерти. Одно средство за другим, пока воздух не становится густым от пара, и мои конечности не ощущаются как переваренная капуста. Даже тогда мы продолжаем двигаться вперед, наполненные огнем, который горел в глазах бедняков. Огонь, который вспыхивает, потрескивает между мной и Мирабель. Надежды, восторг и еще кое-что. Товарищество и соблазн, которые заставляют наши взгляды встречаться через всю комнату.
Две ночи спустя мы возвращаемся на дю Темпл и раздаем бездомным еще лекарства. И через три ночи после этого мы направляемся в Отель-Дьё, старую, разлагающуюся больницу на острове Сите, которую мой отец позволил разрушить, так как ее «наводнила» чернь.
Прискорбное зрелище; камни в трещинах и в ямках, а из решетчатых окон свисает черная плесень. Воздух внутри затхлый и влажный, как в пещере, и пахнет гниющими листьями и болезнью. Мой живот сжимается от слишком знакомого негодования, и я бросаюсь в ближайшую палату.
Крошечная комната забита десятками проржавевших кроватей, на каждой по два, а то и по три человека. Я снимаю шляпу, чтобы поприветствовать их, но прежде чем я успеваю сказать хоть слово, женщина приподнимается на локтях и кричит:
— Мадемуазель Ла Ви! Слава святым! Мы молились, чтобы ты пришла.
Мирабель громко хрипло смеется и смотрит на меня. Ее глаза наполняются слезами, когда имя звучит по комнате, и она все еще тяжело дышит, ее глаза затуманены, когда мы выходим из Отель-Дьё несколько часов спустя.
— Они знали. Они слышали. И так быстро! — выпаливает она. — Ты можешь в это поверить?
Я верил, что она способна на все, когда она так улыбается. Ее улыбка настолько ослепительна, что может воспламенить мир. Я должен внимательно следить за дорогой, чтобы не врезаться в нее. И Мирабель определенно ближе ко мне, чем когда-либо. Я ощущаю, как ее пурпурный плащ задевает мою ногу. Зачарован ее рукой, которая раскачивается близко к моей. В ответ тепло ее пальцев вызывает у меня покалывание. Было бы так легко протянуть руку и взять их.
Йоссе неделю назад не осмелился бы.
Сегодняшний Йоссе не сомневается.
15
МИРАБЕЛЬ
Бастард держит меня за руку.
И я не ненавижу это.
Части меня это даже нравится.
Я смотрю на наши соединенные руки, крича себе, чтобы я вырвалась, но мои мятежные пальцы сжимаются. Его руки не такие мягкие, как должны быть у королевских особ, и мне нравится, как его мозоли скользят по моей ладони, как они идеально сочетаются с моими.
— Ла Ви, — шепчет он. Мое сердце бьется быстрее, бьется в такт этому славному имени.
Это самый красивый звук в мире — быть жизнью вместо смерти. Чтобы тебя любили, а не боялись. Я чувствую себя такой же легкомысленной и невесомой, как когда отец возил меня на плечах, и мы кружились по лаборатории в вихре золотой пыли и листьев шалфея.
Йоссе останавливается и поворачивается ко мне, подносит другую руку к моему лицу. Его легкие как перышки кончики пальцев скользят по моей скуле и заправляют своенравный локон за ухо. Я умоляю себя не смотреть вверх, но, как и мои пальцы, мои глаза отказываются подчиняться. Они разглядывают его обнадеживающее лицо; его сильную квадратную челюсть и полные губы; темные пряди волос, вырывающиеся из-под треуголки; как его глаза отражают солнечный свет на мокрых сланцевых крышах — серых, зеленых и золотых. Наглый и красивый.
И так пугающе похож на Короля-Солнца, что я внезапно не могу дышать.
Не могу двигаться.