Я быстро отхожу, нога попадает в сточную канаву и пропитывает мое платье внизу.
Ладонь Йоссе визит в воздухе миг, а потом рука опускается. Его лицо мрачнеет.
— Что такое? Я думал…
— Нечего думать, — это абсурд. Невозможно. Йоссе согласился бы, если бы знал, что это я отравила его отца. Он был бы в ужасе от мысли, что между нами может быть что-нибудь. Так что я сжимаю губы, машу рукой, словно прихлопывая муху, и топаю по дороге.
— Я знаю, что ты что-то почувствовала, — кричит он мне вслед.
— Я не буду говорить об этом здесь, — я нигде не буду об этом говорить, но я знаю, что лучше не озвучивать это, иначе мы будем спорить здесь весь день. — Мы должны немедленно вернуться в магазин, — я показываю на улицу, на зажженные свечи в нескольких окнах. — Не говоря уже о патруле Общества, который может завернуть за угол в любой момент.
Йоссе рывком толкает пустую тележку вперед.
— Только если ты скажешь мне, что изменило твое мнение.
— Разве ты не можешь просто насладиться нашим достижением и не портить его всем этим? — я указываю между нами.
— Нет.
— Отлично. Тебе нужна причина? — я ломаю себе голову над оправданием, поскольку признаться, что я боюсь этих чувств и что я убил его отца, не могу. — Потому что ты королевич, — выпаливаю я. — Это все средство для достижения цели. Как только Людовик вернется на трон, ты вернешься в свои роскошные дворцы со своими сестрами и никогда не пожалеешь тысячи людей, которые все еще нуждаются в помощи. Или меня.
Эти слова кажутся мне ядом, капающим из моих губ. Ужасная, отвратительная ложь. Но было бы хуже признать правду и увидеть на его лице боль и отвращение. Больше не удастся скрывать. Больше не нужно будет притворяться или забывать. Мне пришлось бы столкнуться с ужасом того, что я сделала. Признать, что я виновата так же, как и все остальные члены Общества.
Йоссе стискивает зубы, бросается вперед, но через два шага бросает тележку и поворачивается.
— Это то, что ты честно думаешь обо мне? А слова, что исцеление мне подходит, а люди меня обожают, были ложью?
Я вонзаюсь ладонями в свои волосы и отклоняю голову. Я хочу кричать. Или выпалить правду и покончить с этим, с ним. Но на середине улицы скрип двери нарушает тишину, и мы оба ныряем за пустые бочки из-под вина, стоящие рядом с особняком. Бочки слишком малы, и нам приходится сидеть низко и близко, чтобы спрятаться. Неровные булыжники кусают мои колени, и когда я поправляю положение, Йоссе делает вид, что мы не касаемся друг друга. Требуется вся моя сдержанность, чтобы не вытолкнуть его на дорогу.
Бросив на него раздраженный взгляд, я подвигаюсь и смотрю из-за бочек, щурясь. Одинокий мужчина выходит на дорогу. На нем прекрасный изумрудный сюртук и бриджи из кожи, к груди крепко прижата трость. Его глаза разглядывают улицу, мечутся, как у кролика, и он почти бежит, ленты на его сюртуке тянутся за ним.
Через несколько секунд после того, как он завернул за угол, дверь таверны на противоположной стороне дороги с грохотом распахивается, и из нее выскакивает еще один мужчина. По большей части он спрятан под черным плащом, но я вижу яркий блеск его сапог. Развратные дворяне, шатаясь, возвращаются к своим женам и детям после ночи распутства. Этот человек движется в том же направлении, что и первый, и я не хочу смотреть на него во второй раз, но есть что-то в его болезненно худом росте и необычной походке — в том, как он больше крадется, чем ходит — от чего шею покалывает.
Я знаю эту походку.
Я подползаю к краю винных бочек, чтобы посмотреть, как он идет. Сквозь пышные складки его капюшона я вижу замысловатую черную маску, обрамленную прядями длинных жирных волос.
Фернанд.
Мое тело напрягается, и булыжники подо мной внезапно становятся холоднее. Тверже.
Достигнув перекрестка, он быстро оглядывается через плечо, затем продолжает идти по соседней улице намного быстрее, чем несколько минут назад — все следы пьянства исчезли.
— Скорее! — я подталкиваю Йоссе. — За ним.
— Зачем нам преследовать пьяницу, идущего домой из таверны?
— Потому что это жених моей сестры, и я подозреваю, что он не пьян. Он что-то затевает, — я вылезаю из-за бочек, и Йоссе следует без жалоб. Чудо!
Улицы извилистые и узкие, и к тому моменту, когда мы доходим до перекрестка, Фернанд исчезает на другом. Я сжимаю кулаки и бегу трусцой. Мы поворачиваем, оставляя позади многолюдный центр города и попадая в буржуазные кварталы. Лимонно-желтые и полынно-зеленые виллы стоят вдоль дороги, каждая с огороженным садом, изящным чугунным балконом и висящими растениями.
Йоссе бросает на меня многозначительный взгляд, и мы ускоряем темп.
Темные тени нависают над стеной, окружающей самый большой замок в конце дороги. Фернанд такой быстрый, будто он бездомный кот или облако, проносящееся перед луной.
Мы с Йоссе спешим к замку и прижимаемся к стене.
— Подними меня, — шепчу я. Йоссе складывает руки и поднимает меня, чтобы я могла заглянуть в сад и дом за ним. Это высокое каменное чудовище с башенками по обеим сторонам и острой, остроконечной крышей. Железные ворота украшены орнаментом в виде фамильного герба — красного креста в окружении синих орлов. Я сразу их узнаю. Эти транспаранты развевались во многих экипажах перед нашим домом на улице Борегар: уважаемый герцог Люксембургский — маршал Франции и, возможно, самый известный клиент матери, помимо мадам де Монтеспан. Хотя их высокий статус, в конце концов, принес им мало пользы.
Звук разбивающегося стекла доносится откуда-то изнутри, а через мгновение звенит леденящий кровь крик и быстро утихает.
Я хватаюсь за верх стены и перепрыгиваю, приземляюсь на болотистую землю.
— Скорее! — шиплю я Йоссе. Пока он преодолевает стену с гораздо большим трудом, чем Фернанд, я сдвигаю юбки и срываю склянку с ядом, вшитую в подол платья горничной. Если Фернанд использовал Яд Змеи, нужно будет быстро ввести противоядие.
Мы крадемся вдоль внешней стороны замка и ждем у входа для слуг. Крошечный пузырек у меня в кулаке дрожит. Мой пульс ревет в ушах, так громко, что я теряю счет времени. Мы не можем рискнуть до того, как уйдет Фернанд. Никто из нас не мог победить наемника в бою.
Я не вижу Фернанда, но слышу малейшее движение гальки на дороге и киваю Йоссе. Он толкает дверь плечом, и мы врываемся внутрь. Мои ботинки скользят по полированному паркету, как по льду.
— Монсье герцог! — коридор широкий и высокий, и мой голос отражается от деревянных панелей, кричит мне в ответ. Я замираю, чтобы прислушаться к ответу. Когда его нет, я поднимаюсь по ближайшей лестнице.
Стены наверху украшены тяжелыми шелковыми гобеленами, которые вздымаются, пока мы мчимся в большой зал. Он тоже пуст. Или выглядит пустым. Я чувствую, как десятки глаз наблюдают за нами из-за колонн и шпионят за углами. Дом кишит слугами, но на наш зов никто не отвечает. Никто не приходит на помощь хозяину. Я их не виню. У них нет возможности узнать, миновала ли опасность.
Я кричу снова, и на этот раз раздается тихий хрип.
— Там! — Йоссе указывает на что-то, похожее на груду грязного тростника в углу, но теперь я вижу человека. Герцог лежит на спине. Его руки хлопают по бокам, но его узкие глаза неподвижны и открыты, настолько широко, что кажутся торчащими из его головы.
Я падаю рядом с ним на колени и зубами вырываю пробку из своего флакона с ядом.
— Пейте, — я подношу склянку к его губам. Он смотрит на меня, и с его губ вырывается низкий гортанный крик. Он яростно бьется, и Йоссе наклоняется, чтобы удержать его за плечи — как он это сделал, когда я исцеляла Франсуазу. — Я не моя мать, — рычу я. — Пейте, если хотите жить.
Он уже не борется, замирает, и противоядие течет по его губам.
Мой пульс считает секунды.
Я понятия не имею, сколько времени это займет.
Когда я дохожу до шести, рот герцога открывается, и гадкая смесь крови и мокроты стекает по его подбородку. Я пытаюсь повернуть его на бок, но он воет и выгибается, спина оказывается под жутким углом.
— Почему не работает? — лепечет Йоссе. Его лицо такое же бледное, как полоса лунного света под окном. Его вот-вот стошнит.
— Сработает, — я сжимаю склянку. По моим подсчетам, мужчине должна была понадобиться только половина, но я кладу его себе на колени, засовываю пузырек ему в губы и выливаю ему в рот все до последней капли.
«Ты не умрешь».
Я не знаю, думаю я об этом, шепчу это или кричу. Но в моей голове слова грохочут как гром. Я почти не знала герцога, а то, что я знала, мне не особенно нравилось, но теперь мне нужно, чтобы он жил так же уверенно, как мне нужно дышать. Мне нужно, чтобы противоядие было эффективным.