— Ложь! — кричит Людовик с большей страстью, чем я когда-либо слышал. — Вначале он предпочитал тебя.
— Никто не верит твоей лжи.
— Это правда. Ты был больше похож на него во всех отношениях — уверенный в себе, громкий, дерзкий и физически способный. Я не такой. Однажды, когда нам было двенадцать, я подслушал, как он жаловался Гранд Конде на то, что хотел бы, чтобы ты родился законным, поскольку стал бы лучшим королем, несмотря на твои ужасные поступки и хамское поведение.
Я хлопаю обеими руками по столу.
— Хватит! Ты врешь!
— Перестань обвинять меня и всех остальных в том, что ты не использовал свой потенциал. Тебе некого винить, кроме себя!
В моих ушах звенит. Темные точки пляшут перед глазами, закрывают прилавок, пузырьки и травы. Вскоре я вижу только черное. И мне кажется, что я разобью магазин и похороню Людовика под обломками, если я не уйду сейчас же.
— Йоссе… — Мирабель осторожно делает шаг ко мне.
Я отступаю, рыча кучу ненормативной лексики, и вылетаю в ночь. Я вдыхаю холодный воздух и бегу по улицам, не заботясь о том, куда иду. Быстрее, быстрее. Дальше, дальше. Но я не могу убежать от этих проклятых слов:
Он предпочитал тебя.
Ты подставил себя.
Ложь. Это точно ложь. Но всхлипы в моем горле такие сильные, что мне приходится останавливаться, чтобы отдышаться. Я тянусь, чтобы упереться рукой в дерево, но моя трясущаяся рука не попадает в цель, и я падаю на грязную землю, сжимаюсь в жалкой луже слез. Каждый разговор с отцом мелькает в моей голове, окрашенный этим ужасающим новым откровением. Что, если его замкнутое лицо было не из-за отвращения, а из-за страха? Что, если он отправил меня работать на кухню не для того, чтобы спрятать или наказать меня, а чтобы исправить меня?
Он хотел, чтобы я был чем-то большим. Он терпеливо ждал, давая мне шансы проявить себя, и я был так возмущен и нетерпелив, что упустил любую возможность.
Я не оставил ему выбора, кроме как оттолкнуть меня.
Я лежу под деревом, как пьяница, с пустыми глазами и без костей, радуясь сгущающейся темноте, которая скрывает мое залитое слезами лицо. Наконец, когда у меня не остается ни слезинки в глазах, ни капли боли в груди, я с трудом поднимаюсь на ноги и продолжаю идти по дороге. Не слыша, не видя, просто двигаясь, как призрак.
Я натыкаюсь на толпу людей, но один из них такой высокий и крепкий, что кажется, будто я ударился головой о городскую стену.
— Принц! — кричит Грис, хватает меня за плечи и трясет. — Я знаю, что ты меня слышал. Я звал тебя по имени дюжину раз.
— Оставь меня в покое, — ворчу я. Я пытаюсь оттолкнуть его, но Грис сжимает сильнее, пока я не вскрикиваю и не смотрю в его глаза, такие же налитые кровью и смущенные, как и мои. Он задыхается, словно бежал из Лувра.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
Он отпускает меня и складывается пополам, упираясь в колени.
— Я пришел… предупредить… — тяжело дышит он. — Ла Вуазен замышляет что-то ужасное. У нас мало времени.
21
МИРАБЕЛЬ
Знакомая боль пронзает мою грудь, когда я смотрю, как Йоссе бежит по улице Наварин. Он исчезает в фиолетовых сумерках, и нить между нами натягивается. Мой разум кричит идти за ним. Я точно знаю, что он чувствует. Весь его мир — все, что он думал, что знал — рухнул вокруг него. Но я также знаю, что ничего не могу сказать, чтобы облегчить его боль. Пока что.
— Это правда? То, что ты сказал о своем отце? — спрашиваю я у Людовика, когда проходит минута в тишине. Все это время мы смотрели на дверь.
Он вытирает руки о грязный камзол и поворачивается к прилавку.
— Зачем мне лгать?
— Ты видел, как Йоссе убежал. Это уничтожило его.
— Уверяю, если бы я солгал, то так, чтобы выглядеть в лучшем свете, — он берет пестик и ступку и с пугающей интенсивностью продолжает дробить семена фенхеля.
— Наверное, было больно подслушать такое.
— Это было совсем не сложно, — рявкает Людовик, давая понять, что это, безусловно, было сложно. — В этом разница между мной и моим незаконнорожденным братом. Отец считал меня неподходящим, поэтому я сделал все, что в моих силах, чтобы доказать, что он неправ. Йоссе решил, что он не подходит, и оказался прав.
— И я уверена, что ты ничем не укреплял его убеждения? — я бросаю на дофина обвиняющий взгляд. — У меня есть старшая сестра. Я знаю, как это бывает.
Прежде чем Людовик успевает ответить, дверь распахивается, и в магазин входит горстка сирот, неся на плечах чешуйчатого зверя из дыма.
— Специальная доставка для мадемуазель Ла Ви, — поет Гаврил.
У этого дымового зверя длинное змеиное тело, покрытое кроваво-красной чешуей. Сироты устраивают все, что могут, на прилавке, но длинный кусок тела остается на полу.
— Мертв, — я стараюсь не показывать разочарование, обхожу прилавок и осматриваю существо. Я поднимаю одну из его коротких когтистых лап и позволяю ей упасть с глухим стуком. Это третий зверь, которого они мне принесли. Я чувствую себя ужасно, прося большего, но мне не удавалось контролировать этих существ, как бы я ни рубила, варила или смешивала мертвых с моей кровью.
Чтобы найти связь со своей алхимией, мне нужен живой образец. Я не знаю, как еще продвинуться. Я все ещё не понимаю, как работают существа, а наш мятеж разрастается, и все ближе день, когда успех или поражение будут зависеть от того, могу ли я выстоять против Лесажа и неестественной силы, которую я дала ему.
— Мы пытались поймать его живым, честно, — говорит Гаврил, — но бой был горячим, — он показывает большим пальцем на парня с обгоревшими штанами на колене и девочку, чьи косы до бедер теперь неровные пряди.
— Не извиняйся, все хорошо, — говорю я. — Я справлюсь.
Как-то.
Я закатываю рукава, беру нож и вонзаю его в серебряное брюхо монстра. Сироты с криком убегают в дальний конец комнаты, чтобы скрыться от полуночных брызг крови, и я предполагаю, что дофин сделает то же самое, но он подходит ближе, наклоняясь, чтобы осмотреть его внутренности.
— Поразительно. Можно мне? — он протягивает руку за моим ножом, и я удивленно смеюсь. Он, несомненно, напыщен и утомителен, но он также решителен и непоколебим. Йоссе поступил с ним несправедливо. Но Луи тоже поступил несправедливо по отношению к Йоссе.
— Ты и твой брат похожи больше, чем ты думаешь, — говорю я.
— Поскольку тебе нравится этот бастард по неизвестной причине, я приму это как комплимент. Но, по правде говоря, я оскорблен.
Он берет нож, и я показываю ему, где сделать надрез, но прежде, чем лезвие разрывает кожу, дверь снова открывается, и Йоссе спотыкается о порог. Он все еще тяжело дышит и с безумными глазами, но теперь его лицо не похоже на малину, а полностью лишено цвета.
Я выскакиваю из-за прилавка и встаю между братьями.
— Если ты вернулся биться… — предупреждаю я Йоссе, но мой голос теряется, потому что Грис наступает на пятки Йоссе. Его золотые локоны прилипли к вспотевшему лбу, и он так тяжело дышит, что вынужден опереться на стену. Оба мальчика готовы упасть в обморок. — Что случилось? Ты ранен? — я бегу к Грису и начинаю осматривать его руки и грудь на предмет ран. — Мама сделала это с тобой?
Он качает головой и выдыхает:
— Не обо мне… тебе нужно… беспокоиться.