Мерде. Я стону и вытираю дымящуюся воду с глаз. Не мама. Кто угодно, кроме нее. Я прижимаюсь горящим лицом к мрамору и беззвучно кричу.
Горничная вбегает.
— Вставай, вставай. Твоя мать не потерпит такого валяния, — я не двигаюсь. Не думаю, что смогу. Вздохнув, служанка хватает меня под руки и тащит обратно в постель. Я борюсь с ней на каждом шагу — или пытаюсь, — но мои руки медленные и дрожат. Мои ноги волочатся по ковру, как плуги. Маргарита, должно быть, дала столько успокоительного, что упала бы лошадь.
— Как долго я здесь? — спрашиваю я.
— Уже два дня, мисс.
Два дня. Агония вонзается в грудь снова, и я хрипло всхлипываю. Два дня с таким же успехом могут быть целой жизнью. Солдаты матери могли легко схватить Йоссе, Людовика и девочек. Гаврила и детей-сирот. Что, если я осталась одна? Я снова смотрю в окно, наполовину ожидая увидеть их тела, свисающие с зубчатых стен.
Служанка все еще пытается уложить меня в постель, когда дверь комнаты открывается, и в комнату врывается мать. Ее темные волосы заколоты жемчугом и малиновыми розетками, а кремовое парчовое платье плывет за ней, как облако. Это издевательство — быть в таком наряде после кровавой бойни на полях.
— Наконец-то ты проснулась. Нам есть что обсудить, милая моя, — она садится на край кровати и тянется к моему лицу. Я откидываюсь назад, прижимаясь плечами к мягкому изголовью.
— Мне нечего тебе сказать.
Свет в ее глазах гаснет.
— Тебе лучше найти, что сказать, потому что я не могу казнить королевских детей, пока не знаю, где они спрятаны, и я очень хочу положить конец этому надоедливому восстанию. Подумай о людях, Мирабель — умирающих и страдающих из-за того, что ты спровоцировала это восстание. Их смерть на твоей совести.
На моей совести? Я хочу кричать. Но первая половина ее речи затмевает все остальное. Она не знает, где члены королевской семьи. Значит, они сбежали. Они в безопасности. Грис не знал о канализации или люке в полу в кондитерской. Моя голова откидывается на изголовье кровати, и я хохочу от облегчения.
Мать хватает меня за руку и толкает вперед. Вблизи густая пудра на ее лице рассыпается по морщинам. Ее пахнущее миндалем дыхание заставляет меня задыхаться.
Мама сжимает мою руку и тянет меня вперед. Вблизи пудра на ее лице трескается на ее морщинах. От ее миндального дыхания меня тошнит.
— Ты скажешь мне, где они, Мирабель.
Я смотрю на нее и опускаюсь ниже. Я впервые бросила вызов ей лицом к лицу. Красные пятна расплываются по ее щекам, делая ее яркие румяна еще ужаснее. Она ожидает, что я буду сжиматься и ломаться, как раньше, но я больше не ее слепая, покорная дочь. Я — Ла Ви.
— Я не буду делать ничего подобного.
Ее ногти впиваются в мою руку.
— Я думаю, что ты это сделаешь, если у тебя будет должная мотивация. Вставай.
Когда я не подчиняюсь, она огрызается на горничную, которая кряхтит и вытаскивает меня из постели. Еще две горничные вбегают и несут меня. Мои ноги качаются, как у новорожденного теленка, пока они тащат меня из королевских покоев, через салоны и подземелья в мою бывшую лабораторию.
Маргарита и Фернанд ждут у серой двери в конце коридора. Моя сестра улыбается нам, я уверена, она рада видеть ледяные волны ярости, катящиеся от матери.
— Добро пожаловать домой, La Petite Voisin, — она касается моей щеки губами. — Так рада видеть, что ты, наконец, проснулась. Должно быть, моя рука с успокоительным соскользнула.
Фернанд хихикает и направляется внутрь. Мать следует. Служанки толкают меня вперед, но я поворачиваюсь к сестре. У меня всего несколько секунд, так что я должна их использовать с умом.
— Помоги мне, Марго, — торопливо шепчу я. — Это безумие. Она уничтожила запасы продовольствия и десятки невинных людей. Ты не можешь поддерживать это.
Маргарита колеблется полсекунды, затем отводит взгляд.
— Не пытайся вернуть себе благосклонность матери, подставляя меня.
— Я не хочу ее благосклонности!
Маргарита закатывает глаза и хлопает меня ладонями по плечам. Я вваливаюсь в комнату.
Грис, конечно, здесь. Послушный питомец матери. Он наблюдает за мной из-за стойки, разглядывает мои спутанные волосы и забрызганное рвотой платье. Его взгляд ощущается как ногти матери, впивающиеся в мою плоть. Я хочу бросить его в один из огромных котлов и посмотреть, как с его костей отваливается кожа.
«Слабый эгоистичный трус!».
Грис произносит мое имя без звука, умоляет посмотреть на него, но я не собираюсь больше на него смотреть.
— Пока ты устраивала проблемы, — начинает мать, присоединяясь к Грису за столом, — мы трудились, меняя формулу Яда Змеи. Он не только более жестокий, но и твое противоядие не работает против него.
— Я сделаю другое, — выдавливаю я.
— Когда? — ее сахарная улыбка вызывает у меня желание кричать. — Теперь говори, где королевские дети, или мне придется показать тебе, как эффективна новая версия яда.
— И убить невинных жителей? Мы должны спасать Париж, быть голосом народа, но ты убиваешь их без разбора! — я не понимаю, как дико машу руками, или как громко кричу, пока мама не сжимает мой подбородок холодными пальцами и заставляет взглядом меня замолчать.
— Виновата только ты. Город был бы в мире под Теневым Обществом, если бы не твои махинации, — она отпускает меня толчком, и мой живот врезается в угол стола. Грис пытается поддержать меня, но я уклоняюсь от его предательского прикосновения.
Мать бьет кулаком по столу и предостерегает Гриса:
— Демонстрация, алхимик, будь так любезны. Покажи Мирабель, что именно она навлекла на свою маленькую банду повстанцев.
— Моя маленькая группа повстанцев? — я знаю, что должна держать язык за зубами, но мне невыносимо слышать, как она так жестоко отзывается о Дегре, Этьене и наших союзниках, которые погибли. — Мы были больше, чем просто мышами, ожидающими истребления. Мы были революцией. Мы были готовы уничтожить тебя.
— Тихо! — тыльной стороной ладони мать бьет по моей щеке, и ее кольца оставляют длинные, жалящие порезы. Она поворачивается к Грису. — Сейчас.
— К-как вы хотите, чтобы я продемонстрировал? — он заикается. — Тут никого… эм…
Взгляд матери скользит по комнате и останавливается на охраннике у двери. Он ненамного старше меня, со светлыми волосами и крючковатым носом. Он не сделал ничего плохого, ничем не привлекал внимания. Он просто был там, в ее поле зрения.
— Ты подойдешь, — мать толкает его вперед.
Он бледнеет.
— Я, миледи? Но я…
— Я вижу, что выбрала правильно. Я не терплю тупых работников. Иди. Быстрее.
Охранник не двигается. Его взгляд скользит с матери на яд. Затем он бросается к двери лаборатории. Мать кричит, и другие стражники пытаются ответить. Он на полпути к двери, и я уже собираюсь поднять радость, когда Фернанд мчится через комнату, как пикирующий сокол. Он хватает охранника за руку, безжалостно тянет за нее и бьет охранника лбом о стену. Охранник воет и плюется. Кровь течет из пореза над бровью, когда Фернанд тащит его обратно к матери.
— П-прошу! — он смотрит на нее с мольбой, словно она может передумать.
— Пей, — приказывает она, указывая на Гриса, тот подносит пузырек ко рту стража.