Она делает знак своим охранникам, и они падают на меня, их пальцы тянут меня за волосы, их грубые руки оставляют синяки на моей коже. Меня вытаскивают из лаборатории и бросают в темницу.
Судя по диким животным крикам, Йоссе не отстает.
24
ЙОССЕ
Смерть была бы лучше этого.
Я заперт в забытом богом подземелье вместе с ней, пока Фернанд и армия солдат Теневого Общества штурмуют туннели и захватывают моих сестер. Мои глаза горят при мысли об Анне, Франсуазе и Мари, которые спотыкаются и плачут, выкрикивая мое имя, пока их тащат на казнь. Думают, где я, почему я не пришел их спасти.
Магия Лесажа все еще бьет меня по черепу, как кувалда. Мои конечности такие тяжелые, что кажется, будто кости сделаны из железа. Но я собираюсь с силами, чтобы встать и броситься к решетке.
Зубчатые выступы пронзают мои ладони, но я сжимаю их сильнее — и кровь течет по моим запястьям. Я хочу почувствовать боль. Я заслуживаю страданий.
Мои сестры были моим единственным приоритетом. Не город. Не Мирабель. Ничего больше. И я их подвел.
Я всех подвел.
Ужасный образ шляпы Дегре, летящей по дымному небу, остался в моей памяти. Я вижу хищное зеленое пламя, пожирающее его лицо. Я слышу, как торговцы и фермеры задыхаются и кричат, горят заживо. И я чувствую разочарование отца, нависшее надо мной, как клинок палача.
Сколько призраков может преследовать одного человека?
Я бросаюсь к решетке сильнее — вою, плачу и выкрикиваю ругательства. Я знаю, что это бесполезно, но я должен что-то делать. Нужно бороться, пока я не узнаю, что мои девочки мертвы. Тогда я умру по своей воле.
— Стой! Ты вредишь себе, — умоляет Мирабель из камеры рядом со мной. Она сидела там и смотрела на меня своими влажными черными глазами. Будто ей есть дело. Как будто она не приговорила всю мою семью к смерти.
— Думаешь, меня это волнует? — говорю я с рычанием. — Смотри. Я уже ступил ногой в могилу.
— Я могу помочь. Большинство твоих ран поверхностные. Немного ромашки, чайного дерева и тысячелистника сотворит чудеса с ожогами и синяками. И если мы сбежим, я могу приготовить противоядие от дезинтегратора.
Я отмахиваюсь.
— Мы не сбежим, и я не хочу твое гадкое противоядие. Мне плевать, что будет со мной, если я не могу спасти сестер.
— А если мы можем их спасти?
— Как? — я хмуро смотрю на нее. Я ненавижу себя за то, что доверился ей. За то, что позволил себе переживать за нее.
Она теребит грязную солому.
— Не знаю, — признается она. — Но мы что-нибудь придумаем. И от тебя будет мало толку, если ты превратишь себя в мясной фарш. Я не могу смотреть на тебя…
— Не веди себя так, как будто тебе не все равно.
— Мне не все равно!
— Нет! Если бы ты обо мне переживала, ты бы уберегла их. Если бы ты знала меня, ты бы знала, что я с радостью умру, чтобы защитить их.
— Дело было не только в них, — голос Мирабель затихает, и она закрывает лицо руками. — Откуда мне было знать, что мама блефует? Она совершала такие ужасные вещи. Я просто пыталась…
— Ты приговорила моих сестер к смерти, — слова звучат тяжело. Горькая правда. Я ухожу в дальний конец камеры и падаю на грязную солому. Пахнет навозом и рвотой, и я задыхаюсь, поворачиваясь на бок.
Мирабель подползает ближе, прижимается лицом к решетке.
— Возможно, мы не сможем их спасти, но кто скажет, что Людовик этого не сделал? Он не сгорел. Возможно, он предусмотрительно спрятал их в другом месте.
Мой смех горький и резкий.
— Возможно, твоя мать попросит у меня прощения, освободит меня и назовет королем Франции.
Мирабель хмурится.
— Я серьезно.
— И я тоже! На самом деле, я бы сказал, что мой сценарий более вероятен.
— Почему ты так недооцениваешь Людовика?
— Потому что я его знаю.
— Да? — спрашивает она с нажимом. — Или ты придумал удобную личность для него? У тебя всегда есть козел отпущения?
Я поднимаюсь на локтях.
— Он придумал личность для меня!
— Ты не учитывал, что вы оба могли несправедливо относиться друг к другу? Как долго вы будете держаться за глупую детскую обиду? Если вы двое просто…
— Хватит! — я ударяю кулаком по прутьям, и удар сотрясает меня. Волоски на шее встают дыбом. — Тебе мало, что ты отправила моих сестер на плаху? Тебе нужно еще и быть заодно с Людовиком? Добивать меня на полу? Плюнуть на мой гниющий труп?
— Йоссе, я…
— Нет! Не бросайся извинениями и банальностями и не делай вид, что понимаешь мои детские обиды. Ты не видишь. Тебе плевать. Ты не верная. Спасение тебя из канализации было худшим решением, которое я когда-либо принимал. Если бы я позволил Дегре прикончить тебя, он был бы жив. Мои сестры были бы живы.
Мирабель съеживается. Она обнимает себя и моргает, глядя на меня сквозь слезы.
— Ты искренне веришь в это?
Я не обращаю внимания на крохотную боль в груди, отказываюсь поддаваться ее скорбному лицу и ядовитой логике. Я смотрю на нее с ледяным выражением лица.
— Я не верю в это, я это знаю.
Она сжимает губы, но ее плечи дрожат.
— Тогда я полагаю, что мне больше нечего сказать.