Он замирает, смотрит на мою руку и медленно возвращает жест. Ни один из нас не отшатывается. Я смотрю на его вспотевшее, залитое кровью лицо, и в моей груди возникает ощущение жжения. Чувство сродни гордости. Или уважению.
— Спасибо, брат, — я сжимаю его ладонь.
— Сейчас не время унижаться, Йоссе, — крошечная улыбка изгибает его губы, и прежде чем я могу придумать ответ, он издает боевой клич и ныряет в хаос.
Мы с Мирабель наблюдаем, как он исчезает в искрящейся дымке. Затем я беру ее за руку, и мы вместе поворачиваемся к ее матери.
27
МИРАБЕЛЬ
Дым монстров такой густой, что укутывает собор, скрывает все, кроме верхушек башен-близнецов. Мои глаза слезятся, легкие пылают, но мама словно радуется огню и жару. Она бросается сквозь дымку, крича мое имя. Не меньше десяти стражей из Общества окружают ее плотной стеной, еще десять поднимаются на эшафот. Я инстинктивно отступаю, но мои пятки свешиваются с края платформы.
«Мерде».
Йоссе сжимает мои пальцы.
— У тебя в платье не спрятан меч?
Я издаю смешок. Он должен звучать потрясенно, но звучит громко и с дрожью.
— Жаль. Ты всегда так подготовлена к использованию противоядий и лечебных средств, и Бог знает, что еще ты хранишь там, — он указывает на мое яркое пурпурное платье и улыбается. Я хочу поцеловать его за эту улыбку, за попытку снять напряжение с его черным юмором. — Ничего. Мы что-нибудь придумаем.
К сожалению, время для размышлений прошло.
Стражи матери устремляются к нам со всей свирепостью дымовых тварей Лесажа: их маски тянутся в стороны от лиц, как рога, их зубы скрежещут. Йоссе смотрит мне в глаза, и мы поворачиваемся, чтобы спрыгнуть с платформы, но внизу ждет еще одна группа стражников. Кончики их мечей торчат из дыма, как ростки из серой зимней земли.
Нам некуда идти. Нечем защищаться, кроме одного кинжала.
Страх сжимает мою грудь, когда мы разворачиваемся. Стражи приближаются. Йоссе подвигает меня за себя, и мое сердце переполняется нежностью, а затем разрывается на миллион зазубренных осколков. Он слаб от пыток Лесажа, его дыхание прерывается, и он с трудом стоит на ногах, но все же бросается вперед и рубит своим крошечным клинком.
— Назад!
Стражники со зловещим смехом бросаются в атаку. Один выбивает кинжал из руки Йоссе, а другой сбивает его с ног. Как только он падает на платформу, остальные стражники спускаются, как стая шакалов, терзающих, рвущихся и голодных.
Они собираются убить его.
Во мне загорается ярость. Меня толкает ужас. Я бросаюсь на полчища стражников, но кто-то другой настигает их первым. С другой стороны платформы Гаврил и его небольшая группа сирот бросают кинжалы и размахивают мечами, которые, должно быть, украли у мертвых. Я торжествующе кричу, но прежде чем я успеваю присоединиться к ним, яростные пальцы впиваются мне в бока и тянут. Я кричу и пинаюсь, пока меня тащат по платформе и бросают к ногам матери.
— Разберитесь с этим, — говорит она своим охранникам, показывая на Йоссе и сирот. — Я хочу поговорить наедине со своей дочерью, — меня охватывает дрожь, потому что я почти уверена, что ее слова закончатся тем, что я останусь мертвой на этих досках. — Ты довольна? — рявкает она на меня. — Лесаж мертв, город горит, а люди, которым мы поклялись служить, страдают.
Я поднимаюсь на локтях и смотрю в ее холодные темные глаза.
— Я рада, что все могут увидеть, какой ты монстр.
— Я — не монстр. Это делаешь ты, Мирабель!
— Не я убила королевский двор в Версале и уничтожила полицию Парижа. Не я отравила своих бывших союзников и всех аристократов, которые посмели выступить против Теневого Общества. Я не пыталась истребить торговцев рыбой или стереть поля, чтобы заставить людей слушаться.
Мама шагает ближе.
— Мне не нужно было бы идти на такие меры, если бы ты не обратила людей против меня. Порядок был почти восстановлен.
Я отклоняю голову и смеюсь.
— Восстания не прекратятся. Ты не можешь бросить половину королевства ради остальных. Это была глупость Короля-Солнце, но это и твоя ошибка. Ты презирала его, но совершила ту же ошибку.
Мама бьет меня по лицу. Отпечаток ее ладони болит на моей щеке, но я радуюсь боли. Я упиваюсь ею, смеюсь, и мама уже готова лопнуть.
— Хватит!
— Восстановить порядок можно, только объединив людей.
Теперь смеется мама.
— Аристократы никогда не объединятся с обычными людьми.
— Разве? — я указываю на толпу, где Людовик, Амелина и маркиз де Сессак вместе с аристократами, торговцами рыбой и прочими бьются с ее Теневым Обществом, приближаясь к эшафоту. — Мне они кажутся едиными.
С яростным рычанием мать лезет в плащ с золотым орлом и извлекает кинжал длиной с предплечье. Сталь блестит, когда она поправляет хватку, отражая огонь в толпе. Огонь в ее глазах. Быстрее, чем я когда-либо видела от нее, она бьет меня по лицу. Лезвие со свистом летит ко мне. Я отклоняюсь влево, но в щеке вспыхивает жгучая боль. Когда я подношу пальцы к уху, они становятся горячими и влажными.
— Ты разрушаешь все, над чем я работала, — скалится она, когда я отползаю подальше. — Все хорошее, что сделало Теневое Общество. Ты такая же, как твой отец. Мешаешь и всегда недовольна. Безрассудная и лживая.
— Это лучший комплимент, который ты мне когда-либо делала, — выдыхаю я.
Со злобным криком она бросает кинжал мне в грудь. Он крутится, летит быстрее, чем молния Лесажа. Я сжимаю кулаки. Закрываю глаза. Готовлюсь к приступу боли. Но грубые руки бьют меня по плечу, и мир наклоняется. Моя голова ударяется о доски, и в ушах раздается пронзительный звон. Но все же я слышу это — мокрый стук металла, пронзающего плоть. Резкий вдох.
Я вскакиваю, Грис падает на колени, одна рука падает на мое платье, а другая поднята в сторону матери. Кинжал, предназначенный для меня, торчит из его груди. Он смотрит на нее, потом на меня, его глаза широко распахнутые и онемевшие.
— Грис! — кричу я, когда он падает, дрожа. Кровь течет из раны, пропитывая его тунику и смачивая мое платье. Я сжимаю его руку, как будто могу втиснуть в него свои силы. — Все будет хорошо, — яростно говорю я. Но румянец уже сходит с его щек.
«Нет, нет, нет».
Несмотря на то, что он сделал, он все еще мой брат. Мой лучший друг. Он спас нас в конце.
Я безумно пытаюсь зажать поток крови юбкой, пытаюсь вернуть кровь в его грудь. Он не может умереть. Не так. Когда мои последние слова ему были такими уродливыми. Я прижимаю ладони вокруг кинжала в груди, но алое пятно растет быстрее. Кровь густая, почти черная.
— Хватит, — хрипит он. — Ничего не сделать.
— Не говори так. Я верну тебя в лабораторию и…
Он слабо сжимает мои пальцы.
— Прости, Мира, — его лицо белое, резкий контраст с красным пятном, стекающим с его губ. Его глаза цвета корицы блуждают, ища меня сквозь боль. — Мне очень жаль.
— Тише, — я убираю волосы с его глаз. Слезы текут по моему подбородку и падают на его лицо, но он, кажется, этого не замечает. Он тянется вверх, и его пальцы скользят по моей щеке. Уже холодные. Я кладу свою руку на его и наклоняюсь к его ладони — большой и сильной, покрытой множеством знакомых мозолей.