Однако сходить не удалось: под окнами затормозил милицейский «бобик». Баянов пошел встречать приехавших.
Владимир Антонович тоже хотел пойти, но тут же передумал: не они ему нужны, а он им, теперь они работники, а он так, свидетель. Но то, что он не пошел, ставило его в положение заранее подозреваемого, и это было нехорошо.
Первым в контору вкатился лысый человек в мокрой под мышками рубахе, поздоровался и кинулся к бачку с водой. Следом за ним, сильно наклонившись в дверях, вошел здоровенный мужчина в джинсовых брюках, с закатанными рукавами рубашки и в очках. Он чем-то походил на известного когда-то штангиста Власова, и Владимир Антонович так и окрестил его для себя — Штангист. То, что он был такой спортивный, модный и, главное, вызывающе молодящийся, говорило, что следователем он быть не может. Наверное, шофер, подумал Владимир Антонович. Шоферы у власть предержащих всегда наглы и представительны. А у этого и лицо еще какое-то не то равнодушное, не то брезгливое.
— Размыкин,— представился Штангист, — следователь. А это наш эксперт Леонид Федорович Галайда.
Владимир Антонович назвал себя. Следователь дольше, чем можно, задержал на нем взгляд и кивнул.
— Ну и жарища! — сказал, оторвавшись от кружки, эксперт. — Труп-то хоть в тенечке там где-нибудь? В такую жару... — Он стал говорить о неприятных сторонах своей работы, но Владимир Антонович не слушал его, вернее, слушал, но не слышал, не думал, что все, о чем говорит эксперт, имеет какое-либо отношение к Григорию, он все посматривал на ходившего по конторе богатыря, трясшего рубаху на груди, и убеждался, что ничего хорошего ждать от него не приходится. Он считал, что со спортсменами надлежит вести себя осторожно, потому что они из-за отсутствия чувства юмора всегда истолковывают все однозначно, а гипертрофированное самолюбие — без этого спортсменов не бывает — чуть что — приводит в действие механизм натренированных мышц, причем без злости, лениво эдак... Он никогда не испытывал на себе их умения, но знал достоверно, что это бывает, и всегда чувствовал себя с ними скверно. Этот, конечно, мышцы в ход не пустит, но и на ум его, видно, рассчитывать не надо. Слишком спокоен он, не по-живому спокоен. Ему все известно наперед. До скончания века.
Баянов коротко и толково изложил суть дела, причем выходило, что дело это выеденного яйца не стоит. Следователь выслушал его и согласился:
— Умер так умер. Мы тут при чем? Зачем вы дезинформировали нас? — обратился он к Владимиру Антоновичу.
— Потому что они решили, что, возможно, Чарусова кто-то убил. Мне кажется, они поступили правильно. Надо посмотреть, чтобы после не пожалеть, а то оно как бывает! — сказал Баянов. — Лучше посмотреть.
— Труп-то все равно нам поднимать, — сказал эксперт, —-не в постели человек умер. Служба у нас такая, Анатолий Васильевич. Надо ехать!
— Понятых надо захватить, — сказал следователь Баянову.
— А зачем их везти? — возразил участковый. — Демид Матвеевич Макаров — конюх, я его с телегой послал туда, это раз, а там Алексея Перевалова возьмем. Вот и все.
Следователь все больше не нравился Владимиру Антоновичу: банковский доклад выслушал молча, рассеянно глядя в окно, ни одним вопросом не перебил; на него, Владимира Антоновича, ноль внимания, будто он и вовсе ни при чем; ехать ему не хотелось, дело не заинтересовало... Каким хотел бы видеть следователя Владимир Антонович, он и сам не знал, но только не таким. Этот Размыкин слишком уж самозначительный, никаких тайн для таких не существует, адреса бога и черта у него в кармане, и вина того и другого у него уже доказана...
— Мы ничего не упустили, Леонид Федорович? — спросил следователь эксперта, будто не он, а эксперт был главный здесь. — Нет? Ну, тогда поехали. Вы с нами или на своем вороном? — поинтересовался он у Баянова.
— Зачем мотоцикл зря гонять, — ответил Баянов и засмущался, что выразилось только в том, что он отвернулся от следователя — на детском лице его не отразилось ничего. — С бензином туго.
Всю дорогу Баянов что-то объяснял лысому эксперту, тот вытирал несвежим носовиком голову и соглашался с ним, но о чем они говорили, до Владимира Антоновича доходило плохо. В машине было душно, откуда-то снизу пробивалась пыль, лезла в ноздри, скрипела на зубах, и Владимир Антонович старался дышать реже, подолгу задерживая воздух в груди, и только когда в дверцу косо врывался ветерок, он жадно и торопливо хватал его, и казалось, что только тем и был занят. На самом же деле он ни на минуту не прерывал мысленного спора с Размыкиным и даже побеждал в этом споре, то есть доказывал свою непричастность к гибели Григория, но достаточно было ему взглянуть на крутые плечи и модно подстриженный затылок следователя, как всякая уверенность исчезала. Он знал, что тот тоже проделывает нелегкую мысленную работу и проделывает ее профессионально, без всякого душевного смятения, как шахматист анализирует дома отложенную партию, я поэтому шансов выиграть у Размыкина неизмеримо больше.
Конюха они догнали уже в лесу, но было ясно, что, пока он доберется до места, стемнеет.
— Ты чего спишь? — крикнул ему, приоткрыв дверку, Баянов. — Гони веселее, не к куме едешь! На Шебарге, у ключика, встретим!
Старик что-то крикнул в ответ, но его никто не услышал — машина резко рванулась и понеслась по еще широкой и гладкой дороге, оставляя за собой длинный шлейф пыли.
У Корабля навстречу им вышел из-за куста Алексей, будто все время и ждал тут, и не ушел с дороги, пока «газик» не остановился.
— Здорово! — весело приветствовал его Баянов. — Через ручей проедем?
— Сядете, — сказал Алексей, — там и на телеге сядешь. Конь-то идет?
Владимир Антонович успокоил его, сказав, что конюх скоро подъедет, и поспешил отвернуться от пытливых Лехиных глаз.
— Демид не поторопится, — с упреком сказал Алексей, — часа три протащится. Как же убийцу в тайге искать будете? — вдруг весело обратился он к следователю. — Тайга большая!
Размыкин смерил его взглядом и промолчал.
— Найдем, — ответил за него Баянов. — Как идти лучше — по зимнику или по тропе проберемся?
— По тропе ближе, да там свернуть вовремя надо. Помнишь сворот? — спросил Алексей. — Там лес спустили, от камня бери на болотину, на сухую листвень, под ней кладь.
А то купаться придется. Да че тебе говорить, сам знаешь.
— Вроде знаю, — согласился Баянов. Он был из местных и раньше хорошо знал эти места, а теперь бывал тут только по снегу, на загонных охотах, и мелкие приметы порядком подзабыл. — Не заблудим. Ты нас, Леша, поведешь. Понятым будешь. Понял? Скажи своим женщинам, чтобы не ждали тебя. Возможно, задержимся.
— А может, лучше по зимнику? — неуверенно сказал эксперт, когда Алексей ушел на голоса женщин. Эксперту предстояло тащить увесистый чемоданчик с инструментом, да и ходок из него неважный, а тут болото, кочки... — По зимнику хоть дорогу видно, — предположил он. Но ему не ответили.
Следователю очень не хотелось вылезать из машины, хоть и сидел он легко, как сидел всю дорогу — с печатью независимости на широком лице, и смотрел даже весело.
— Пойдемте, Анатолий Васильевич, — обреченно сказал эксперт, — день не стоит, солнце не пасется. — Он взял с сидения свой чемоданчик и поставил его у ноги на траву. Вздохнул.
Когда вернулся Алексей, Размыкин легко выскочил из машины, достал свой следовательский портфель, постоял, шумно выдохнул воздух через круглые ноздри, повел плечами и кивнул: пошли!
— Слушай, начальник! — остановил его Алексей. — Мы с тобой не встречались в Кержатуе лет пятнадцать назад?
— Встречались, Леха, встречались.
Идти было легко, даже приятно. После машинной духоты дышалось легко, свободно. Пахло смолкой и разогретым листом. Но вскоре дорога перешла в тропинку, которая тоже вдруг кончилась, потонув на десятка два метров в осочистых кочках безруслового ручья. Затем она снова объявилась, пошла гладкая, усыпанная коричневой хвоей, и эксперт, успевший почерпнуть в туфли мутной торфяной воды, весело жаловался на несправедливость судьбы, всегда умеющей между медом всучить человеку ложку дегтя.
— Но самое обидное, — философствовал он, обращаясь к шагавшему за ним Владимиру Антоновичу, — что иной, хлебнув эту ложку дегтя, потом уже вкуса меда не понимает, у него везде — деготь. Встречал я таких, и немало, сами понимаете — не с ангелами дело имеем. Надо всегда помнить, что мед существует, что он не призрак, а реальность. Нет, я не бодрячок, которому все нипочем. Разница между оптимистом и бодрячком в том, что оптимист принимает мир, как он есть, с медом и с дегтем, а бодрячок не знает вкуса ни того, ни другого. Живи себе трезво, без загибов, не сотвори себе кумира ни из радости, ни из беды... Вот вам сейчас все в черном свете представляется, а это не так. Жизнь есть жизнь.
Владимир Антонович слушал эксперта, но не верил ему. Этот уже не молодой и слабый человек рассказывал о себе таком, каким хотел бы быть, а в жизни он скорей неудачник, и жена заставляет его трясти половики, а мед у него — только вот такие редкие минуты освобождения от работы, от семьи, от властных распоряжений начальства, и впереди ведь это, и больше ничего. И Владимир Антонович
разом не поверил в его профессиональное уменье, будь он мастером своего дела, мастерство само подняло бы его над всеми неурядицами, заставило бы уважать его. А так придумывай сам себя, доказывай, что дважды два — сколько начальству нужно, и все — мед.
Тропинка спустилась на закраек болота, и идти стало труднее, ноги запутывались в густой траве-метлице, тонкой и крепкой, как шелк, комары налетали тучами, и маренговый форменный китель Баянова стал от них похожим на джинсовую куртку следователя — выгоревшим, серым. Размыкин не обращал на комарье внимания, только изредка делал перед носом дамское движение пальцами. От предложенной «дэты» отказался — видно, чтоб не быть ничем обязанным подследственному. А эксперт лил лосьон на лицо часто и помногу, но все равно чесался и раздраженно ругал тайгу со всеми ее обитателями. То, что следователя и Леху комарье не трогало, особенно возмущало его.
Они шли вместе, плечо к плечу — здоровенный Размыкин и небольшой, щеголеватый в своем рабочем наряде тракторист, что-то вспоминали давнее, но важное для обоих и сейчас, наболевшее, потому что время от времени у них вырывались из речи звучные словечки, и Владимиру Антоновичу вдруг подумалось, что именно эти словечки отпугивали кровопийц, по крайней мере, ни следователь, ни Алексей ни разу не шлепнули себя но лицу, и он сказал об этом эксперту.
— Заговоренные они, что ли? — ответил эксперт. И повторил вопрос криком: — Почему вас комары не жрут, Анатолий Васильевич? Откройте секрет!
— Мы с Лехой заговор знаем, — отозвался Размыкин. — Вам он не поможет.
Когда свернули в болото, эксперту пришлось совсем худо. Леха и Владимир Антонович с Баяновым пошли как бы еще легче. Перепрыгивая с кочки на кочку, умело пользуясь извивами, они далеко отрывались от спутников и подолгу поджидали их. Размыкина подводила спортивность. Сделает три-четыре ловких прыжка с кочки на кочку, потом промахнется, взмахнет руками и всей тяжестью своего тела вштопорится меж кочек, полежит, встанет и прыгает дальше, придерживая очки и делая вид, что ничего не случилось. Эксперт же падал и увязал так часто, что больше полз на четвереньках. И когда добрались до речки, он зашел прямо в воду, благо терять было нечего, долго пил из пригоршней, плескал в лицо, устало, шумно фукал.
— Какой черт вас занес на эти кулички? — наконец крикнул он Просекину. — Чего понадобилось? Хрен ли вы здесь делали?
— Дом строили, — ответил Просекин.
— Чего? — изумился тот, застыв на секунду в позе мокрой курицы. — Дом? Ну это идиотизм! Хе, дом! — и он засмеялся, роняя с подбородка частые капли.
И то, что эксперт почти слово в слово повторил Баянова, рассмешило Владимира Антоновича.
— Экие вы стандартные! — сказал он, — Чуть что, сразу — «идиотизм»! Впрочем, все непонятное почему-то всегда кажется «идиотизмом».