— Умница, — с улыбкой сказал Баринтус. — Но в одном Мэдлин права: времени у нас маловато.
Он подозвал другого стража. Высокого, худощавого и на вид загорелого до красивого бронзового оттенка, только это был не загар. Кэрроу всегда походил на обожженного солнцем егеря, даже каштановые волосы у него казались выгоревшими на солнце до рыжины, как у человека, постоянно бывающего на свежем воздухе. Стрижка у него была простая и короткая, и он совсем по-человечески выглядел, если не смотреть в глаза. А глаза были зелено-карие — нет, не зеленовато-карие, никаких блеклых цветов. Зелень в них была как лес под ласковым ветром — то вспыхнет сияющими изумрудами, то потемнеет почти до черноты.
Мне нередко приходилось спрашивать у сидхе, какого рода божествами они являются, но, как и Баринтус, Кэрроу был виден сразу. Передо мной стоял один из великих охотников.
Я с радостью ответила на его улыбку. Когда-то мой отец доверил ему обучить меня повадкам зверей и птиц. А когда я поступила в колледж на биологический факультет, Кэрроу посещал со мной кое-какие занятия. Ему было интересно, не продвинулась ли наука дальше со времени, когда он проверял свои знания в последний раз. В большинстве случаев все осталось на прежнем уровне, но микробиология, паразитология и введение в генетику его зачаровали. Только он один из сидхе спрашивал меня, стала бы я работать по специальности, если б не была принцессой. Всех остальных это не занимало — точнее, они не могли представить вещи занимательней, чем политика двора. Если ты можешь быть принцессой, неужто тебе захочется чего-то другого?
Кэрроу попытался встать на колено, но я поймала его за руку и притянула к себе.
Он рассмеялся легко и свободно и крепко меня обнял.
— Мне странно было услышать, что ты стала сыщиком в большом городе. — Он чуточку отодвинулся, чтобы взглянуть мне в лицо. — Я думал, ты заберешься куда-нибудь в глушь изучать животных, ну или в зоопарк устроишься работать, на худой конец.
— Чтобы заниматься такими исследованиями, надо получить хотя бы степень магистра, да и в зоопарках ее обычно требуют.
— Но почему сыщиком-то?
Я пожала плечами.
— Я подумала, что королева первым делом проверит места, где пригодится мой диплом. В агентстве я даже не сказала никому, что у меня он есть.
— Простите, что прерываю встречу старых друзей, — проговорил новый голос, — но кольцо на Кэрроу среагировало или нет?
Я повернулась на голос и обнаружила лицо, которому была не слишком рада.
— Здравствуй, Аматеон, — сказала я, не сумев скрыть неудовольствия даже в такой короткой фразе.
— О, принцесса, не трудись — я точно так же тебе не рад, как и ты мне. — Он качнул головой, и зимнее солнце блеснуло золотом и медью на его рыжих волосах. Короткие локоны запрыгали по плечам, когда он пошел ко мне.
— Тогда зачем ты приехал?
— Королева мне приказала, — сказал он так, словно это все объясняло.
— Почему? — спросила я, так как это не объясняло ничего.
Он грациозно вышагивал в кожаном, сшитом на заказ пальто. Торс оно обтягивало как перчатка, но развевалось вокруг ног, словно мантия. Черная кожа делала ярче цвет его волос, они горели медью. И, как всегда, я почувствовала головокружение, увидев вблизи его глаза. Радужки у него были похожи на цветок с разноцветными лепестками — красный, синий, желтый, зеленый.
— На тебя приятно глянуть, Аматеон. Сказать обратное — значит соврать.
Красивое лицо расплылось в надменной усмешке.
— Но не по хорошу мил, а по милу хорош… И насколько я знаю, ты ходишь в друзьях у Кела. Не думаю, что он обрадуется, узнав, что ты меня охраняешь, не говоря уж о чем другом.
Дойл шагнул вперед — ровно настолько, чтобы не дать Аматеону подойти вплотную. Холод подвинулся вперед с другой стороны, на маловероятный случай, если Аматеону удастся обойти Дойла. Но Аматеон их двоих будто не замечал, все его внимание было направлено на меня.
— Принц Кел пока не правит Неблагим Двором. Королева объяснила мне это очень доступно.
Усмешка при этих словах пропала вместе со значительной долей надменности. Мне стало любопытно, как именно Андаис сделала для него свою точку зрения столь ослепительно ясной. Я не сомневалась, что она выбрала весьма болезненный способ, но на этот раз мне не было жаль пострадавшего. Мелко с моей стороны, но Аматеон был одним из тех, кто испортил мне детство.
— Хорошо, что ты это помнишь, — заметил Дойл.
Аматеон бросил на него взгляд, но тут же опять повернулся ко мне.
— Поверь, принцесса, будь на то моя воля, меня бы здесь не было.
— Ну так уходи, — сказала я.
Он качнул головой, разметав кудри по обтянутым кожей плечам. В последнюю нашу встречу волосы доходили ему до колен. Сидхе частенько гордятся, что их волосы никогда не знали ножниц, а всем другим расам фейри просто запрещается отращивать волосы до пят.
Я смерила его взглядом:
— А ты недавно постригся.
— Как и ты, — парировал он, но помрачнел.
— Я пожертвовала прической, чтобы во мне не узнали сидхе. А почему постригся ты?
— Ты прекрасно знаешь, — сказал он, стараясь сохранить на лице надменное спокойствие.
— Нет, не знаю.
Злость пробилась сквозь надменную маску, сорвала ее прочь, и в лепестковых глазах вспыхнуло что-то очень похожее на бешенство. Руки вцепились в короткие кудри.
— Я отказался сюда ехать. Я отказался перейти к тебе. Королева напомнила мне, что отказывать ей в чем угодно — не слишком умно.
С видимым и болезненным усилием он заставил себя успокоиться.
— Почему ей так важно дать тебе шанс оказаться у меня в постели?
Он покачал головой. Ощущение слишком коротких волос его, видимо, раздражало — он провел руками по густым кудрям и снова встряхнул головой.
— Не знаю. Это правда. Я задал ей вопрос и получил ответ, что знать мне не обязательно. А нужно просто делать, что велят.
Злость перешла в мрачность, и под ней проступил давно сдерживаемый страх.
Он посмотрел на меня — без злости, он казался просто усталым и смирившимся с поражением.
— И вот я здесь и должен коснуться кольца, как велела королева. Если оно не ответит на мое прикосновение, то я волен оставить службу у тебя, как только мы благополучно доставим тебя ко двору. Если же оно отзовется… — Он потупился, и кудри закрыли лицо. Он тут же вскинул голову, руками отбросил волосы назад. — Мне нужно коснуться кольца. Я должен узнать. Выбора у меня нет, и у тебя его нет тоже.
Голос у него был такой несчастный, что мне показалось, что не так уж он плох. Не то чтобы я захотела пустить его в свою постель, но мне всегда было сложно ненавидеть кого-то, в ком я замечала что-то человеческое. Андаис считала это моей слабостью, отец — достоинством. А я сама еще не решила, что это.
Не сводя глаз с Аматеона, Дойл спросил:
— Ты позволишь ему прикоснуться к кольцу?
Холод опять придвинулся ко мне, шуба облачком окутала меня.
— Это ничего не значит и ничего нам не стоит, — ответила я. — Я хочу поговорить об Аматеоне с королевой, а до того лучше бы выполнять все, что она велит.
— Она не позволит нам этим ограничиться, принцесса. — Рука Аматеона потянулась к волосам, и он прервал жест с видимым усилием. — Если кольцо меня узнает, она заставит нас переспать.
Мне ужасно хотелось опять спросить почему, но вряд ли он знал о соображениях Андаис больше, чем я.
— Об этом подумаем после. — Я шагнула вперед и тронула Дойла за руку: — Пропусти его.
Дойл глянул на меня так, словно хотел возразить, но промолчал и отступил в сторону. Зато Холод не отступил. Так и остался стоять, всем телом прижимаясь ко мне.
— Холод, — позвала я. — Нам нужно побольше места.
Страж покосился на меня, глянул на Аматеона, потом сделал шажок в сторону с самым надменным видом, на какой был способен. Ни ему, ни Дойлу Аматеон не нравился. Может, у них были личные счеты, а может, как и мне, им не нравилось, что рядом со мной будет находиться кто-то из людей Кела.
— Холод, — повторила я, — так кольцо может среагировать на тебя, а не на Аматеона. Отодвинься подальше, сомнений не должно оставаться.
— Я отступлю на шаг, не больше. Слишком долго он был псом Кела.
Аматеон поглядел ему в глаза:
— Принцесса под магической защитой королевы. Стоит мне поднять на нее руку, и мне конец — королева заставит меня молить о смерти много раньше, чем смилостивится и позволит мне умереть. — Взгляд у него стал затравленным. — Нет, Холод, к нежным ласкам королевы я не вернусь, даже если такой ценой мог бы не дать получеловеческому ублюдку сесть на трон.
— Как мило, — сказала я.
Аматеон вздохнул.
— Тебе известны мои чувства на этот счет, принцесса Мередит. На твой счет и насчет твоих притязаний на трон. Разве ты поверила бы, заяви я сейчас, что ты будешь идеальной королевой и я тебя обожаю?
Я только головой покачала.
— Королева… показала мне, что убеждения не так мне дороги, как собственные плоть и кровь.
На миг он скривился, словно вот-вот расплачется. Он справился с собой, но в глазах бушевали эмоции. Что же с ним сделала Андаис?!
— Тебе надо было подчиниться сразу, как сделал я.
Ага, еще один страж, без лицезрения которого я вполне могла обойтись. Онилвин. Он был симпатичен, но лицо грубоватое, как будто неотполированное — по людским меркам красавец, по меркам сидхе — всего лишь не урод. В плечах он был широк, мускулист; с первого же взгляда на одетую в длинную шубу фигуру можно было понять, насколько он физически силен. Плечи и грудь такие мощные, что он казался ниже остальных стражей, хотя был с ними вровень. Густые волнистые волосы он связывал в хвост. Волосы такого темно-зеленого цвета, что в рассеянном свете отливали черным. А глаза травянисто-зеленые с золотыми искорками, пляшущими вокруг зрачка. Кожа — бледно-зеленая, но не почти белая, как у Галена, нет — она была вполне зеленая, хоть и светлого оттенка. У Кэрроу — коричневая, а у Онилвина — зеленая. Бывает.
— Ты согласишься на что угодно, только в спасти свою шкуру, — буркнул Аматеон.
— Конечно, соглашусь, — сказал Онилвин, плывя к нам. Никогда не понимала, как такому шкафу удается так плавно скользить, но он всегда так ходил. — Как и любой, у кого есть мозги.
Аматеон повернулся к нему:
— Почему ты встал на сторону Кела? Ты решил, что он станет королем? А какая тебе разница?
Онилвин пожал мощными плечами.
— Я выбрал Кела, потому что ему симпатизирую, а он симпатизирует мне. Он пообещал мне немало в случае своей победы.
— Обещает он много, — сказал Аматеон, — но я не ради обещаний его поддерживаю.
— А ради чего? — поинтересовался Дойл.
— Кел — последний истинный принц, оставшийся у сидхе. Единственный наследник династии, что правит нами почти три тысячи лет. В день, когда на трон сядет помесь брау-ни, людей и благих, мы кончимся как народ. Станем не лучше вырожденцев, оставшихся в Европе, — ответил Аматеон, не отводя взгляда от Онилвина.
Онилвин улыбнулся так язвительно, что смотреть было трудно.
— Но ты стоишь здесь, приверженец чистой неблагой крови. Здесь! — Он шагнул к Аматеону, не сводя с него полного жестокого удовлетворения взгляда. — И должен переспать с полукровкой. Зная, что если она забеременеет от тебя, то ты сам, лично, подсадишь ее на трон. Какая замечательная, тонкая, всеобъемлющая ирония!
— А тебе это нравится… — хрипло проговорил Аматеон.
Онилвин кивнул:
— Если кольцо оживет под нашими руками, с воздержанием будет покончено.
— Только лишь с ней, — поправил Аматеон.
— Что с того? Она женщина, и женщина-сидхе. Это дар, а не проклятие.
— Она не сидхе!
— Ох, Аматеон, пора тебе взрослеть. Такое простодушие добром не кончится. — Онилвин впервые взглянул на меня. — Позволь мне коснуться кольца, принцесса.
— А если не позволю?
Онилвин улыбнулся лишь чуточку менее приятно, чем он улыбался Аматеону.
— Королева знала, что тебе это не понравится… Что я не понравлюсь. Позволь мне припомнить точные слова…
— Я их помню, — мрачно сказал Аматеон. — Она меня заставила повторять их вслух, пока она… — Он резко оборвал фразу, словно едва не проговорился.
— Ну так передай же поскорее принцессе послание королевы, — попросил Онилвин.
Аматеон закрыл глаза, словно читал врезанное в память:
— "Я отобрала этих двоих со всем тщанием. Если кольцо не отзовется им, пусть так, но если отзовется — споров я не потерплю. Трахни их". — Он открыл глаза. Лицо побледнело, словно цитата дорого ему стоила. — Я не хочу прикасаться к этому кольцу, но против приказа королевы я не пойду.
— Больше не пойдешь, хочешь ты сказать, — поправил Онилвин и взглянул на меня: — Позволишь мне прикоснуться?
Я глянула на Дойла, он кивнул:
— Полагаю, придется, Мередит.
Холод подался вперед.
— Холод, — сказал Дойл с ясно различимым предостережением.
Холод ответил ему полным отчаяния взглядом.
— И мы не сможем ее оградить?
— Нет, — ответил Дойл. — Против приказа королевы мы бессильны.
Я тронула Холода за руку:
— Ничего страшного.
Он покачал головой:
— Ох, нет.
— Не виню тебя, Холод, — сказал Онилвин. — Мне тоже не хотелось бы делиться. — Он обвел взглядом других моих стражей. — Но вам-то приходится?
Он надул губы, но в глазах читалась издевка.
— И так слишком маленький кусочек, а тут еще мы являемся с претензиями.
— Ох, Онилвин, ради Богини, брось это представление. — Последний из новых стражей так тихо стоял в углу, что я его и не заметила. Но с Усной это было делом обычным. В толпе его не замечали, и только когда он заговаривал, вдруг становилось ясно, что он все время был на виду. Глаза его видели, вот только мозг забывал вам об этом сказать. Такая у него была разновидность гламора, причем она действовала и на сидхе — на меня по крайней мере.
Ни Дойл, ни Холод, ни Рис не проявили удивления, но Гален заметил:
— Лучше в ты так не делал. Чертовски нервирует.
— Прости, зеленый человечек. Буду охотиться на тебя — постараюсь шуметь погромче.
Сказано это было с улыбкой. Гален широко ухмыльнулся:
— Всем кошкам надо привязать колокольчики.
Усна оттолкнулся от стены и от кресла, на краешке которого примостился. Он редко сидел в кресле. Присаживался, сворачивался, разваливался, но не сидел. Усна скользнул к нам как ветерок, как тень, как создание скорее из эфира, чем из плоти. Среди мужчин, знаменитых своей грацией, Усна посрамлял всех. Смотреть, как он танцует на собраниях сидхе, можно было часами — все равно что смотреть на цветы или весеннюю листву под легким ветерком. Цветы всегда безыскусно прекрасны, дерево в полном цвету не знает о своей красоте — и все же красиво. Вот таким же был Усна. Да, были и красивее его — Холод, к примеру. У Риса и Галена изящнее были губы; рот Усны был широковат, а губы тонковаты, на мой вкус. И нос у него был коротковат. Глаза большие и блестящие, но трудноопределимого оттенка серого, ни темные, как у Аблойка, ни светлые, как у Холода. Просто… серые. Тело тонкое почти до женственности, а волосы упорно не хотели отрастать ниже бедер, что бы он ни делал.
Правда, цвет у волос был самый необычный. Пятна медно-рыжего, блестяще-черного и снежно-белого — не волосы, а лоскутное одеяло. Нет, конечно, на лоскутное одеяло волосы не походили, скорее на шерсть кошек-калико. Мать Усны забеременела от сидхе, женатого на другой. Обманутая жена заявила, что внешность должна отражать душу, и превратила ее в кошку. Волшебная кошка родила ребенка, Усну. Когда он вырос в мужчину, что было уже очень давно, он вернул матери ее истинный облик, отомстил проклявшей ее сидхе за них обоих и зажил счастливо. Точнее, зажил бы, если бы за убийство той женщины его не выгнали из Благого Двора. На его несчастье, злополучная колдунья оказалась на тот момент любовницей короля. Так-то.
Но Усна вроде бы не особо расстраивался. Мать его по-прежнему принадлежала к сияющему двору, но никто не мешал им встречаться, беседовать и устраивать пикники в лесу. От встреч внутри холмов неблагих мать отказалась, а при Благом Дворе косо смотрели на визиты неблагих — но поля и леса всегда были к их услугам, и им хватало.
Усна влился в образовавшийся возле меня кружок и спросил:
— Можно, я потрогаю колечко?
Мне оставалось только сказать:
— Да.