Грациозным, почти изысканным движением пальцы Усны легли поверх моих — но тут он помедлил в нерешительности, глянув мне в глаза своими — ни темными, ни светлыми, просто совершенно серыми глазами. Глазами, которые не должны были привлекать внимание, но в них сияла его личность — и не форма и не цвет останавливали взгляд, а сила, сущность Усны. Будь глаза еще и красивыми соответственно, это было бы просто нечестно. У него и так обаяния хоть отбавляй.
— Давай покороче с заигрываниями, — бросил Онилвин. — Мы тоже ждем.
Усна глянул в его сторону, и чувственный жар в серых глазах мгновенно преобразился в ярость. Перемена произошла так легко, словно вожделение и бешенство помещались в голове Усны совсем рядышком. Мне бы стоило при виде этого опомниться, а у меня наоборот — все внизу напряглось, я даже застонала чуть слышно.
Усна повернулся на звук, и в глазах засверкало чувство, объединяющее ярость и секс, — голод. Не знаю, чего он хотел в этот момент: убить и слопать Онилвина или трахнуть меня. Вины Усны в том нет, но временами он думал скорее как зверь, чем как более или менее человеческое существо. Вот и сейчас так же.
И именно в этот миг он дотронулся до кольца.
Оно рванулось к жизни перехватывающей дыхание, тянущей кожу вспышкой энергии, исторгшей крик наслаждения у Усны и едва не бросившей меня на колени. Я покачнулась, и он меня машинально подхватил, разорвав контакт с кольцом. Мы держали друг друга в объятиях, заново учась дышать. Он рассмеялся низким радостным смешком, как будто был очень доволен и мной, и собой.
— Реакция не была такой сильной, когда кольцо впервые оказалось на твоей руке, — отметил Баринтус. — Тогда оно просто окатывало теплом.
— Оно становится сильней, — сказал Дойл.
— Моя очередь, — произнес Аблойк почти трезвым голосом, хотя при этом едва заметно покачнулся.
Усна развернул меня, как в танце, и изящное па поставило меня дальше от Аблойка. Только получив подтверждающий кивок от Баринтуса, Усна повернул меня в сторону нового претендента.
Аблойк протянул ко мне руку — достаточно твердую, как и голос, но вмешался Рис:
— Отойди сперва, Усна. А то еще примем твою фертильность за фертильность Аблойка.
Усна кивнул и закружил меня под неслышную музыку, подводя к Аблойку, словно и впрямь в танце. Аблойк попытался поймать мою руку и промахнулся — для танцев он был слишком пьян. Как и для многого другого.
Я остановилась на расстоянии вытянутой руки. Подходить ближе мне не хотелось по нескольким причинам: во-первых, от него разило, как из бочки с виски, а во-вторых, мало ли что с ним произойдет, когда он коснется кольца. Не хочу повалиться вместе с ним на пол, если он меня утянет.
Он неуклюже сграбастал мою руку, словно у него в глазах двоилось, и трудно было разобрать, которая из двух моя. Но проблемы со зрением ничему не помешали — стоило ему коснуться кольца, и оно мгновенно ожило. Волна жара промчалась по мне и бросила Аблойка на колени. Я удержалась на ногах только потому, что ждала чего-то такого.
Я без труда высвободила руку, потому что магия довершила то, что начало виски. Подняться он не смог — так и остался стоять на коленях в своей невозможно полосатой норковой шубе.
— Королева не злилась, когда он явился пьяным? — спросил Дойл.
— Злилась, — сказал Баринтус.
— В драке он только мешать будет.
— Верно.
Они оба уставились на коленопреклоненного стража, и на лицах было написано, что они хотят с ним сделать. Если бы не приказ королевы, он отправился бы домой с позором, а не пошел на пресс-конференцию. Но увы, это было не в нашей воле.
Онилвин обошел Аблойка, как обходят кучу мусора на улице. Он молча протянул ко мне руку, и я не сделала попытки уклониться. Ничего не поделаешь, его прислала королева. Кроме того, потрогать кольцо еще не значит залезть ко мне в постель. Я надеялась переубедить королеву насчет Аблойка и Онилвина. Хотя бы одного из троих ею присланных мне придется принять, и как ни странно, лучшим из них оказался Аматеон. От чего я задумалась о критериях, по которым она подбирала мне стражей. Если я найду слова, чтобы вопрос звучал не слишком оскорбительно, я ее спрошу. Я подала руку Онилвину, и когда его пальцы задели кольцо, меня пронзила вспышка энергии — наслаждением острым до настоящей боли. Онилвин буквально отпрыгнул.
— Больно. На самом деле больно, — выговорил он.
Я потерла рукой живот, хотя потереть хотелось ниже, не живот у меня болел словно открытая рана.
— Никогда так больно не было. Ни при первом прикосновении, ни вообще.
Глаза у Онилвина выпучились как у испуганной лошади, сплошные белки.
— Почему оно так?..
— Видимо, оно на каждого реагирует по-своему. — Баринтус повернулся к Дойлу. — Это тоже новое свойство?
Дойл кивнул.
Онилвин попятился от меня, сжимая руку другой рукой. Я подумала, только ли пальцы у него болят, или он тоже подавляет желание зажать другое место?
— Кэрроу, — позвал Баринтус и махнул ему вперед.
Кэрроу не медлил и подошел ко мне все с той же улыбкой, знакомой чуть не с рождения. Как и Гален, он не держал камень за пазухой, вот только в отличие от Галена на лице у него отражалась только добродушная ирония. Улыбка у него была заменой надменности Холода или непроницаемости Дойла.
— Можно? — спросил он.
— Конечно. — Я протянула ему руку, и он ее взял.
Рука Кэрроу скользнула по кольцу — и ничего не произошло. Только ощущение его теплой руки — и все. Кольцо между нашими пальцами осталось холодным и мертвым.
Всего на миг разочарование проглянуло сквозь улыбку, разочарование такое острое, что глаза Кэрроу потемнели почти до черноты, словно в них сгустилась ночь. Но он собрался, прикрыл глаза длинными ресницами и, поклонившись, поцелован мне руку. Он шагнул назад как ни в чем не бывало, но я могла представить, чего стоила ему эта видимая легкость.
Все головы повернулись к Аматеону — оставался только он. Смотреть на него было больно, настолько внутренний раздрай исказил красивые черты. Ясно было одно: он не хотел трогать кольцо. Не хотел знать. У него были желания, как у всякого мужчины, и единственный путь из ловушки, в которую загнала своих стражей королева, лежал перед ним. Но Онилвин отлично все выразил: для Аматеона утолить свой голод со мной, воплощавшей, по его представлениям, всю глубину падения сидхе, было едва ли не хуже, чем насильственное воздержание.
— Что ж, по своей воле мы бы такого не сделали, Аматеон. Но будем играть по правилам. — Я пошла к нему, и лицо у него заострилось от ужаса. Как будто ему хотелось сбежать, а бежать было некуда. Королева везде бы его нашла. Королева Воздуха и Тьмы, она нашла бы его везде, где хоть на минуту сгущается ночь. В конце концов она находит всех.
Я остановилась на расстоянии вытянутой руки, боясь сделать еще шаг. Меня саму пугал страх на лице Аматеона, в его сгорбленных плечах. Словно само мое присутствие оказалось для него пыткой.
— Я не стала бы тебя заставлять, но не мы решаем.
— Решаем не мы, — выдавил он сквозь стиснутые зубы.
Я покачала головой:
— Да, не ты и не я.
Он собирался у меня на глазах. Страх и внутренний разлад он запрятал куда-то вглубь — и вот его лицо снова стало спокойным и надменно красивым. Последнее, с чем он справился, — это со сжатыми в кулаки руками. Он распрямил пальцы один за другим, по одному суставу, как будто для этого требовалось жуткое усилие. Может, и требовалось. Я думаю иногда, что справиться с собой — самое трудное дело во вселенной.
Он перевел дыхание, и голос у него почти не дрожал:
— Я готов.
Я протянула ему руку словно для поцелуя. Он помедлил всего мгновение, взял мою руку, и как только пальцы коснулись металла, магия теплым ветром ударила в нас.
Аматеон отдернулся, словно его обожгло. Глаза испуганно раскрылись — но ведь ему не было больно. Ему было так же приятно, как и мне, что угодно поставлю.
— Кольцо удовлетворено, — подытожил Баринтус. — Пора позвать эту женщину, пусть она нами займется. Королева требует, чтобы мы выглядели безупречно.
— Что с ним будем делать? — Дойл кивнул в сторону Аблойка, так и стоявшего на коленях со счастливой, хоть и кривоватой ухмылкой.
— Поставим подальше от принцессы. А, мы же привезли плащи для крылатых. — Он поглядел, как Шалфей и Никка выпутываются из своих пледов, а Усна подает им плащи. — Очень хотелось бы услышать, как вы станете докладывать об этом королеве.
— А что, королева запретила тебе нас расспрашивать? — спросил Дойл.
— Нет, но объявила, что о подобных событиях следует сообщать ей первой. — Уголок губ у Баринтуса дернулся, словно он пытался сдержать улыбку. — Королева Андаис подозревает, что мы от нее что-то скрываем.
— Мы — это кто? — спросила я.
— Весь двор, по-видимому, — сказал он, и прозрачное веко опять мигнуло. При дворе что-то произошло — или происходило, — что здорово тревожило Баринтуса.
Мне хотелось узнать, в чем дело, но спросить я не решалась. Спрашивать при Онилвине и Аматеоне — все равно что при Келе. Что бы мы ни сказали, все станет известно приверженцам Кела. Черт побери, Онилвин и Аматеон и были его приверженцами. С какой стати королева шлет их в мою постель? Есть у нее разумные основания или просто ее специфическое безумие вышло на новый уровень? Я не знала и не могла спросить при ее собственных и Келовых шпионах. Ни тем, ни другим нельзя было слышать, как я обвиняю королеву в безумии. Все это и так знают, но вслух говорить нельзя. Никто и не говорил. Разве что в узком, очень узком кругу.
Я обвела взглядом новых и прежних своих людей. Шалфей завернулся в золотистый шерстяной плащ и казался теперь словно выплавленным из густого меда. Крылья за спиной горели цветным витражом. Шалфей моим не был. Сидхе он теперь или нет, все равно он привязан к королеве Нисевин, а Нисевин мне не друг. Союзник, пока я ей угождаю, но не друг.
Аматеон прятал от меня глаза. Онилвин взглянул на миг, но тут же испуганно отвел взгляд в сторону. Укус кольца ему не доставил удовольствия, и мне тоже, если начистоту. Усна помогал Никке надеть роскошный красно-фиолетовый плащ, закалывая серебряной застежкой с опалом. Он не видел, что я на него смотрю, — слишком увлеченно острил на тему Никкиных крыльев. Кэрроу словно отделился от прочих, он с нами не останется. Королева не даст бесполезному стражу околачиваться возле меня.
Если бы загвоздка была только в Шалфее, мы бы велели ему выйти из комнаты — но Андаис присылала мне все новых и новых людей, не вызывающих у меня доверия, и рано или поздно мы наткнемся на такого, кто не станет покорно выходить за дверь, когда нам захочется строить заговоры. Может, в том и была ее задумка. Она уже пробовала приставить ко мне шпиона, открыто объявив о его функции. Но он попробовал меня убить вместо того, чтобы шпионить, и Андаис никого не подобрала на освободившееся в результате место. Может, дело в этом. Я посмотрела на трех стражей, которых Баринтусу не хотелось ко мне вести, и подумала — да, дело в этом. Они ее шпионы. Один из них или все трое. Она послала троих, чтобы хоть один прошел испытание кольцом. Вот ее рассмешит, что тест прошли все.