В покои моей тетушки вели черные двери — единственные черные двери во всем ситхене. Сделанные из блестящего, невероятно черного камня, выше самого высокого из стражей и шире того танка, что мог бы проехать по входному коридору.
Двери выглядели как обычно — весьма зловеще, а вот двое мужчин на страже у дверей обычными не казались. Во-первых, стражи редко оставались по эту сторону дверей. Королеве нравились зрители, особенно когда зрители не могли превратиться в участников, как бы им того ни хотелось. Иногда стражи ждали снаружи окончания аудиенции, чтобы потом проводить визитеров, — но я почему-то была уверена, что сейчас дело в другом. Считайте это догадкой, но я поклялась бы, что стражи здесь по мою душу. Что дало мне повод так думать? Да то, что они были голые, если не считать сапог до колен и кожаных перевязей для мечей и кинжалов.
— Мотив прослеживается, — заметил Рис.
Я согласилась. Они не только были еще менее одеты, чем Готорн и Иви, но оба были к тому же божествами растительности. Адайр по-прежнему носил свое истинное имя: "адайр" означает "дубовая роща". Кожа у него была золотистая, как пробивающийся сквозь листья солнечный свет, — такая кожа у нас называется "поцелованная солнцем" и у благих встречается чаще, чем у неблагих. Каштановые волосы, раньше доходившие до пят, оказались коротко острижены, короче, чем у Аматеона, почти на полфута. Кто-то так его обкорнал, что и не догадаться было, какая красота еще недавно обрамляла золотистое тело.
Аматеон сказал, будто отвечая на мой вопрос:
— Не я один отказался, принцесса. Она начала свой… урок с Адайра.
Глаза у Адайра были тремя кольцами желтого и золотого, словно на солнце глядишь. Эти глаза смотрели на нас без всякого выражения. Когда-то Адайра изгнали из Благого Двора за слишком нелицеприятные высказывания о короле, и он предпочел Неблагой Двор изгнанию из волшебной страны. Но обычаи темного двора он душой так и не принял. Он жил среди нас, стараясь оставаться невидимкой.
Я проговорила тихонько:
— Я знаю, почему ты не хотел оказаться в моей постели, но с Адайром мы не ссорились.
— Он хочет оставаться в стороне, принцесса. Не ввязываться в этот спор.
— Нейтральна в этом мире только Швейцария.
— Он это уяснил.
Второго стража одевал плащ светло-золотистых волос. Завеса волос открывала серовато-белую кожу, не лунно-белую, как у меня, а мягкого пепельного оттенка. Глубоко посаженные глаза мерцали с узкого лица — глаза цвета темной зелени со светло-зеленой звездочкой у зрачка, как в звездчатом самоцвете. Губы у него были самые яркие, самые сочные, самые красивые, какие можно найти при обоих дворах — на мой вкус. Форме и цвету его губ позавидовала бы любая женщина, только самая яркая и алая помада могла дать похожий оттенок. Его звали Бриак, хотя сам он предпочитал зваться Бри. Бриак — всего лишь вариант имени Брайан, никаких указаний на растения или земледелие в нем нет. Я знала, что Бри — кто-то из богов растительности, хотя бы в прошлом, но имя никаких его тайн не выдавало.
Бри улыбнулся, когда мы подошли ближе, — невероятно красными губами, отвлекающими от самоцветов-глаз, от занавеса волос, даже от длинной его наготы. Его тело среагировало на мой взгляд, словно одного моего появления хватило, чтобы его возбудить.
Тело Адайра осталось так же немо, как и его глаза. Повезло ему, что я — не моя тетушка, потому что она нередко расценивала отсутствие невольной реакции как личное оскорбление. Я так не посчитала. Потеря волос как минимум глубоко ранила гордость Адайра; и не знаю, через что еще заставила его пройти моя тетушка, чтобы он пожелал встать здесь в таком виде, ожидая меня. Точно могу сказать, что он был зол. Злость и смущение — не такие уж хорошие афродизиаки. Тетушка никогда этого толком не осознавала.
Бри по-птичьи склонил голову к плечу, улыбка померкла.
— Вы не выполнили свою обязанность при принцессе?
— Принцессу пытались убить, — сказал Дойл.
Улыбка пропала совсем.
— Кровь…
— А ты думал, откуда она взялась? — холодно спросила я.
Он пожал плечами и улыбнулся, извиняясь.
— Чужая кровь на лице королевы обычно значит, что она прекрасно провела время. Виноват, я то же подумал о тебе.
Он поклонился — волосы плащом свесились вперед — и снова выпрямился, улыбаясь, с совершенно мужским огоньком в глазах. Огонек этот ясно говорил, что по крайней мере Бри выполнение обязанностей доставит удовольствие, несмотря на все побочные неприятности.
Адайр стоял столбом, лицо как у истукана. Он даже не взглянул в мою сторону.
— Нам нужно сообщить королеве о покушении. — Дойл потянулся к ручке двери.
Адайр первым преградил ему путь, но Бри тут же последовал его примеру, их руки скрестились перед дверями.
— У нас очень точный приказ, — сказал Адайр, пытаясь придать голосу ту же невыразительность, что и лицу. Ему не удалось, в короткой фразе слышна была бритвенно-острая ярость. Настолько острая, что по коридору лучом метнулась магия, обжигая нам кожу. Он очень, очень старался справиться с собой.
Я потерла руку в месте, где меня обожгла его магия, и прокляла в душе свою тетушку. Она добилась, что Адайр подчинится ее приказу и ляжет ко мне в постель, — но добилась и того, что ни один из нас не получит от этого удовольствия.
— И каков этот приказ? — спросил Дойл голосом ниже обычного — его звук будто полз по позвоночнику, нацеливаясь на жизненно важные органы.
Ему ответил Бри — умиротворяющим, спокойно-разумным тоном. Я его понимала — совсем не хотела бы оказаться между Дойлом и Адайром, когда опускаются забрала.
— Если кольцо признает и Готорна, и Иви, они должны безотлагательно предложить свои услуги принцессе. Если кольцо кого-то из них не признает, то один из нас должен заступить место отвергнутого. — Бри улыбнулся Дойлу, стремясь понизить уровень напряжения. Впустую.
— Уйди с дороги, Бри. Нам много нужно рассказать королеве, и сведения наши не только опасны, но и не предназначены для чужих ушей. Не стоит обсуждать их в коридоре.
Бри и правда отступил, но Адайр — нет. Я почему-то была уверена, что он не отступит.
— Королева страстно желала убедиться, что я выполню ее приказания. Я сделаю, как она велела, и выполню ее… распоряжения до последней буквы. Я не дам ей нового повода меня наказать. — Его злость вроде поутихла, нас не жалило огнем, но Дойл передернулся, как конь от укуса слепня. Может, весь жалящий гнев достался на этот раз ему одному.
— Капитан стражи я, а не ты, Адайр.
— Рад твоему возвращению, капитан, — почетное звание прозвучало у него насмешкой, — но королева стоит чуточку повыше тебя. Она наша госпожа, а не ты. Она очень, очень хорошо мне это объяснила.
Мужчины едва не нос к носу теперь стояли, слишком близко, чертовски близко — близко к драке.
— Ты отказываешься выполнить мой прямой приказ?
— Я отказываюсь не выполнить приказ королевы.
— Последний раз спрашиваю, ты уйдешь с нашего пути?
— Нет, Мрак, не уйду.
По коридору дохнула магия. Первый жаркий вздох, как напряжение мышц перед ударом. Я была уверена в Дойле. Он Мрак королевы, он победит. Но казалось страшно глупо тратить время и силы на ссоры между собой, когда есть настоящий враг. Я еще не знала, кто этот враг, но меня уже попытались убить. Нам стоило приберечь силы на него, а не тратить в бесцельных сварах.
— Успокойся, Дойл, — сказала я тихо, но отчетливо.
Магия сгустилась, словно сам воздух задержал дыхание.
— Я сказала, успокойся, Мрак! — это было уже совсем не тихо.
Нарастающая энергия затрепетала, помедлила. Но Дойл не отвел взгляд от своего противника, только прорычал:
— Он стоит у нас на пути, а нам нужно видеть королеву.
— Мы и увидим, — сказала я, проталкиваясь вперед мимо стражей. Посмотрев на Усну и Аблойка, я спросила: — Вы не отказываетесь от своих слов, вы доложите королеве все, что ей нужно доложить?
— Я совсем забыл, как мерзко быть трезвым, скорей бы от этого состояния избавиться. Я скажу королеве, что видел, от своих слов я не отказываюсь. — Он попытался даже поклониться, но не сумел — похоже, из-за приступа головной боли.
— Усна?
Он улыбнулся в любимой манере — с видом слопавшего канарейку кота — и сказал:
— Разумеется, принцесса, мое слово верное.
— Я никого не пропущу, пока мы не выполним все указания королевы, — отрезал Адайр.
— Ты вправду думаешь, что сможешь сопротивляться мощи стольких Воронов? — спросил Баринтус, не приближаясь, впрочем, к дверям. Наверное, он опасался последствий, если применит свою магию. Я опасалась точно.
Я шагнула из-за спины Холода и успела разглядеть упрямое лицо Адайра, прежде чем Холод снова загородил мне обзор.
— Ты слишком близко подошла, Мередит, — сказал он.
— Нет еще, Холод.
Он нахмурился.
— Не для того я спасал тебя от убийцы-человека, чтобы сейчас тебя ранили собственные стражи.
— Ничего со мной не случится. Сейчас по крайней мере.
Серые глаза посмотрели удивленно, Холод нахмурился сильнее:
— Не понимаю.
Времени объяснять не было. Воздух опять пропитался магией. Я бросила взгляд на Адайра — кожа у него начала светиться.
— Меня не человек пытался убить, Холод. — Я повысила голос, чтобы все услышали. — Человек был под воздействием магии сидхе. Магии сидхе, наложившего заклятие на Дойла, чтобы помешать ему меня защитить. Только сидхе сумел бы заколдовать самого Мрака.
Бри подал как раз ту реплику, которой я ждала:
— Кто же смог зачаровать Мрака, кроме разве самой королевы?
— Есть такие, кто смог бы, но никто из тех, кто стоял тогда со мной рядом. — Дойл рычал, глядя на неярко светящегося Адайра: — Это был кто-то достаточно могущественный, чтобы наслать чары издали и так, что никто из нас не заметил их вовремя.
— Я тебе не верю, — сказал Адайр.
— Да сгложут мои кости слуа, если я лгу! — ответил Дойл все с тем же угрожающим рычанием. Словно настоящее собачье рычание, слишком низкий звук для человеческого горла.
Сияние Адайра слегка померкло по краям, лицо теперь светилось изнутри, будто подсвеченное свечой.
— Пусть даже я вам поверю и соглашусь, что принцесса должна немедленно повидать королеву, все равно я окажусь на милости королевы, если позволю вам пройти невозбранно. — Он потянулся потрогать волосы, но отдернул руку — словно сопротивлялся желанию снова и снова трогать почти обритую голову. — Я уже испытал милость королевы и не хочу повторения.
— Пусти меня, Холод.
Холод подчинился, пусть и нехотя. Я тронула Дойла за руку:
— В третий и последний раз повторяю, Дойл, — успокойся.
Он глянул на меня черными глазами, потом вздохнул так глубоко, что содрогнулся всем телом, как только что проснувшийся пес, и сделал маленький шажок в сторону:
— Как велит принцесса.
Голос у него все еще звучал ниже обычного, и наверное, только я расслышала в его рычании вопросительную нотку.
Но он достаточно доверял мне, чтобы сделать, как я сказала. Достаточно доверял, чтобы уступить мне место возле Адайра.
Я посмотрела на Адайра, не сумев скрыть мгновенное сожаление, когда разглядела вблизи обкромсанные волосы.
Адайр от меня отвернулся — наверное, принял мое сожаление за жалость к себе.
— Я разрешу тебе коснуться кольца, Адайр, как того хочет королева.
Желто-золотой взгляд метнулся ко мне, но голову Адайр так и не повернул.
— Кольцо не узнало Готорна и Иви?
Я не ответила на вопрос, а значит, не соврала. Я смотрела в глаза Адайра, думая об их красоте. Внутреннее кольцо радужки золотое, как расплавленный металл; следующее бледно-желтое, как солнечный свет, а наружное, самое широкое, — почти оранжево-желтое, как лепестки ноготков. Все свое восхищение этим чудом я вложила во взгляд, и Адайр повернулся ко мне, и глаза у него потеплели, только гнев тут же вспыхнул в них опять.
— Думаешь победить соблазном там, где Дойл не справился магией?
— Я полагала, нам обоим предстоит соблазнить друг друга. Разве не этого хочет королева?
Адайр ошеломленно нахмурился. Не потому, что был тугодумом, — скорее просто не привык, чтобы с ним сразу соглашались.
— Я… да. Королева хочет, чтобы ты разделила постель с двумя из нас четверых до того, как придешь к ней.
— Так не нужно ли тогда, чтобы кольцо узнало хотя бы двоих из вас? — Я говорила нарочито спокойным тоном, но шагнула к Адайру — так близко, что любой ветерок качнул бы нас друг к другу. Я чувствовала близость его тела — не саму плоть, а пульсирующую его энергию, ощущение тепла в миллиметрах от кожи. Сквозь одежду, сквозь щиты — его и мои — я чувствовала трепет магии. У меня даже дыхание перехватило — чему я очень удивилась. Чтобы сидхе так на меня подействовал, ему надо было, как правило, намеренно применить свою власть. Но тут я вспомнила, что божества растительности очень часто являлись и богами плодородия. Я могла похвастаться — если здесь есть чем хвастаться — пятью разными богами плодородия в собственной родословной, но еще ни разу мне не довелось спать с сидхе, которому когда-то поклонялись как богу плодородия.
Тело Адайра среагировало на силу, что дрожала между нами, — хоть он закрыл глаза, сдерживаясь изо всех сил. Но сила была… ну, как стихия. Среди неблагих очень немного насчитывалось божеств плодородия — действующих или павших, все равно. Плодородие — это прерогатива Благого Двора. Мой отец, принц Эссус, составлял исключение, но даже он воплощал не столько плодородную силу любви и секса, сколько жатвы и урожая.
Я сумела набрать воздуха и заговорить, хоть и вышел у меня только шепот:
— Когда придет наш час, позаботься, чтобы мы не сровняли все вокруг с землей.
Голос Дойла прозвучал из-за спины, сладкий и тягучий как патока:
— Что ты намерена делать?
— Что захочет Адайр.
Адайр посмотрел на меня, и в глазах его была боль, но боль, рожденная желанием. Он хотел высвободить натянутую между нами силу, отпустить, дать ей пролиться между нами, на нас. Он тоже многие годы не чувствовал рядом чужой магии, так полно соответствовавшей его собственной.
Я не была такой дурой, чтобы думать, будто вожделение в его глазах вспыхнуло при виде моей красоты. Дело было в силе, что трепетала и пульсировала меж нами как третье сердце. Когда я оказывалась рядом с Адайром раньше, я ничего подобного не чувствовала — ну, может, один короткий спазм. Сейчас изменилось немногое — два, может, три обстоятельства. Первое — он стоял голый, а он был из тех стражей, что не любили ходить голыми и не заигрывали с дамами. Кажется, он, как прежде Дойл с Холодом, считал, что без перспективы разрядки затевать игру не стоит. Я страстно хотела преодолеть последний остававшийся между нами дюйм и почти боялась это сделать. Магия уже была так сильна! Что же будет, когда я притронусь к его коже, всем телом погружусь в эту силу и в ту силу, что таится в его мышцах?
Я уперлась руками в скользкий черный камень двери по обе стороны от его талии. Но даже касание холодного камня не могло охладить растущую магию. Тело Адайра не могло уже не реагировать на меня.
Я подняла глаза, пока не встретилась взглядом с Адайром. У любого другого с трехцветными глазами в такие моменты каждый цвет по отдельности загорался ярче, но у Адайра под действием льющейся изнутри магии все цвета слились воедино — в золотистый солнечный свет. Словно два маленьких безупречных солнышка вспыхнули на его лице.
Только со второй попытки он выговорил:
— Принцесса…
Магия дышала и переливалась между нами, словно две наши силы были струями воздуха — холодной и горячей, — грозящими бурей, если они встретятся. Я прочнее оперлась на каменную дверь и медленно-медленно склонилась к этому теплу.
Я словно купалась в силе и страшно жалела, что на мне слишком много надето, что я не могу ощутить его всей кожей. Но остановиться я не могла — даже на то, чтобы сбросить одежду. Не могла пожертвовать даже дюймом близости к этому трепещущему жару. За долю секунды до того, как мы соприкоснулись бы, Адайр прошептал:
— Кольцо…
Наши тела соединились, и магия ударила в нас обоих, вырвав из нас вопль, разметав наши щиты и почти лишив способности думать. По всему коридору побежали тени. Кожа у меня сияла как луна в самую яркую ночь; Адайр светился, словно солнце, горевшее в его глазах, полилось сквозь кожу. Не то чтобы он казался сгустком света — нет, как будто свет струился прямо у него под кожей, пламя, покрытое пленкой воды.
Но пламя это не жгло, только согревало. Тем теплом, что спасает зимней ночью. Теплом, что возвращает к жизни поля после долгих морозов. Теплом, что наполняет тело желанием и прогоняет все прочие мысли.
Только это оправдание и было у меня, когда я забыла, что еще не дотрагивалась до него кольцом. Все, что уже случилось, произошло без участия кольца.
Я погладила его по бокам, и кольцо коснулось кожи — только едва коснулось, — и тут же мир покачнулся вокруг нас, словно сам воздух задержал дыхание. Адайр стал заваливаться назад. Он успел схватиться рукой за мою талию, а в другой, когда он упал спиной на стену, уже был обнаженный меч.
Мы полустояли-полупривалились к стене каменного алькова. Адайр передвинул меня за спину, загородив меня от входа в альков высоким телом. Я споткнулась о какую-то выбоину и упала на ветки сухого деревца, занимавшего внутренность алькова. Сияние нашей кожи не потускнело и отбрасывало тени на крошащийся камень стен и забитое каменным мусором углубление, в котором я стояла. Я узнала альков — он находился несколькими этажами ниже, очень далеко от покоев тетушки.
— Не пугайтесь, — прозвучал голос Дойла. — Это не покушение.
— А что тогда? — спросил Адайр.
Дойлу не слишком удалось развеять его опасения.
— Двери в королевские покои перетекли по камню, будто по воде, — объяснил Баринтус, — и за вашими спинами появился альков.
— Вы же помните, что ситхен иногда перестраивается, — сказал Дойл.
— Но не так быстро, — возразил Адайр.
Теперь, когда я знала, что непосредственной опасности нет, я решилась осторожненько выбраться из высохшего бассейна. Когда-то здесь бил источник. По рассказам, над источником росла яблоня. Со стороны она казалась маленькой и как будто привязанной к каменной стене, как к шпалере, — но когда ты склонялся к источнику напиться или совершить жертвоприношение, яблоня словно вырастала у тебя над головой, а за ней угадывались сочные луга. Когда-то под землей располагались целые миры, населенные фейри. В полых холмах скрывались от смертных глаз иные солнца, и луны, и луга, и озера, и пруды. Но все это исчезло задолго до моего рождения. Я видела немало залов с засохшими деревьями и мертвой травой, и все это покрывала вековая пыль.
Я потрогала дерево — его крона распласталась по стене, отстоявшей от меня не больше чем на полметра. Деревце казалось совершенно мертвым на ощупь, но ломкие листья еще сохранились кое-где на ветках, а ствол был слишком мощным для яблони чуть выше моего роста.
Я едва помещалась в нише, обеими ногами стоя на кромке засыпанного галькой бассейна. Адайр спиной перекрыл почти весь проем, только над головой оставался небольшой просвет. Баринтус в эту арку не прошел бы.
Свет Адайра начал меркнуть, постепенно сменяясь красным, словно где-то в районе его ягодиц садилось солнце. Мое белое сияние тоже тускнело, но у меня свет просто слабел и гас. У Адайра же тело окрасилось багрянцем, точно как закатное небо.
Адайр шагнул наружу — всего только шаг сделал. Я все еще могла потрогать его пониже спины. И стоило мне это сделать, как под кожей у него полыхнул ярко-красный свет, Адайр сдавленно вскрикнул. Едва ощутимое прикосновение будто сбило его с ног, он схватился за стену.
Когда он обернулся ко мне, глаза у него снова были трехцветными, ярче, чем поначалу, но уже не похожими на маленькие солнышки. Он с трудом выдавил:
— Что ты сейчас со мной сделала?
Я ощущала его магию на кончиках пальцев, там, где они коснулись его кожи. Чувствовала ее, тяжелую и густую, словно яблоневый сок — но на вид на руке не осталось ничего, только ощущение густой жидкости. Я не знала, что я ему сделала, так что мне было ответить?
Я потянулась уже к Адайру вернуть ему магию, но что-то меня остановило — вдруг стало ясно, что надо делать. Я подошла к высохшему источнику и встала перед ним на колени. Рядом в ворохе сухой листвы лежал треснувший деревянный кубок. Растрескался от старости и от того, что им перестали пользоваться.
— Мередит, нам пора к королеве, — позвал Баринтус.
— Подожди немного, Баринтус, — сказал Дойл.
— Ты открыла дверь, когда я отвлекся, — заявил Адайр. — Ты меня нарочно обманула!
Я взяла треснувший кубок — обеими руками, потому что ручек у него не было, а держать его одной рукой мне было неловко, руки слишком маленькие, — и поднесла его к камню, откуда когда-то била вода. Почему-то я точно знала, где был источник, знала, хоть никогда и не видела. Я дотронулась кубком до камня чуть-чуть ниже отверстия.
— Отсюда не набрать воды, принцесса, — сказал Адайр.
Не обращая на него внимания, я прижала кубок к камню и послала скопившуюся в пальцах силу в темную щель, размазала по трещине, будто невидимое масло — густое, жирное. Тут же я сообразила, что размазывать полагалось иную жидкость, менее метафизическую, но годилась и эта — она тоже была частью существа Адайра. Частью его силы, его мужества. Мужской энергии, которая должна коснуться отверстия в скале, как отверстия женщины. Мужское и женское, чтобы зародилась жизнь.
Я призвала свою силу, кожа у меня заблистала серебряным и белым сиянием, и как только моя магия коснулась магии Адайра там, где она легла на камень, из щели брызнула вода, полилась в треснутый кубок.
Кто-то сказал:
— Королева идет!
Адайр схватил меня за руку:
— Ты меня обманула!
Он вздернул меня на ноги, повернул лицом к себе — и вода выплеснулась из кубка ему в удивленное лицо, на голую грудь, потекла по телу чистыми светящимися струйками. Он отпустил меня, глаза широко распахнулись.
Кубок у меня в руках оказался вырезан из светлого дерева и отполирован до блеска. Дерево покрывали изображения плодов и цветов, и из дивного переплетения лоз и листьев выглядывали мужские лица. Там был не один зеленый бог, а множество — как в детской картинке-загадке. Другую сторону кубка украшало изображение женщины, волосы плащом струились у нее по телу. Рядом с ней бежала собака, а по другую сторону стояло дерево, все в плодах. Она улыбалась мне с резного кубка — мудрой, понимающей улыбкой, как будто она знала все, что только хотела я знать.
Дойл проговорил неуверенно:
— Королева ждет нас в своих покоях, Мередит. Ты готова?
Я снова опустилась на колени и увидела, что вода, чистая и свежая, льется уже в бассейн. Ворох листвы, годами скопившийся мусор делись куда-то. Бассейн оказался круглым углублением, выложенным гладкой речной галькой. Я погрузила кубок в воду, и она забулькала веселее, словно стремясь поскорее наполнить сосуд. Только когда вода потекла через край, прохладными пальчиками пробежала по рукам — только тогда я встала.
Я стояла, держа наполненный под самый край кубок, вода выплескивалась мне на руки, затекала под рукава жакета. Вода была полна силы, тихой, гудящей силы. Внутренним зрением я видела сияние силы в воде, и деревянный кубок светился у меня в голове белой звездой.
— Кому назначен этот кубок? — спросил Дойл.
— Той, кто нуждается в исцелении, хоть сама о том не ведает. — В голосе моем отдавалось сияние, исходившее от кубка.
— Я спрашиваю еще раз, для кого этот кубок?
Я ему не ответила, потому что он сам знал ответ. Все вокруг знали. Кубок предназначался Королеве Воздуха и Тьмы. Он ее очистит, исцелит, изменит. Я знала, что кубок — для нее, но станет ли она из него пить — не знала.