Ушли мы не дальше источника. Он струился и лепетал среди камней. Королева упала перед ним на колени.
— Здесь воды не было почти триста лет… — Она подняла к нам голову. — Как и откуда она взялась?
Стражи повернулись ко мне. Их взгляды сказали больше, чем любые слова.
— Твоя работа? — спросила она с недобрым оттенком в голосе. Похоже, мы уже не подружки.
Эймон, после чудесного исцеления державшийся поблизости от Андаис, положил руку ей на плечо. Я думала, она скинет руку, но ошиблась. Она ссутулилась под его прикосновением, даже голову склонила. Когда она выпрямилась, лицо у нее светилось самой нежной улыбкой, какую мне случалось видеть.
Она повторила вопрос тоном, соответствовавшим улыбке, и смотрела при этом на Эймона.
— Это ты вернула источник к жизни, племянница?
Вопрос был сложней, чем ей казалось. Если ответить просто "да", я припишу себе чужую заслугу.
— Мы с Адайром, тетя.
Ко мне она повернулась далеко не с таким умиленным видом.
— Ты и правда, видно, запоминающаяся штучка. Один быстрый трах — и он уже рискует за тебя жизнью.
Меня все ее высказывание удивило, но особенно последние слова.
— Если он меня и трахнул, то по твоему приказу, тетя. К нему неприменимо наказание за нарушение целибата. Стражам всегда разрешалось трахаться, если королева того желала.
Лицо ее слегка смягчилось, приняв непонятное мне выражение, как будто задумчивое. Мне припомнились слова Баринтуса — что голову ей труднее замутить, чем пах.
— Ты не видела его подвиг, что ли?
Я уставилась на нее, с трудом удерживая спокойствие:
— Я не знаю, что ты имеешь в виду, тетя.
— Когда ты меня ранила, часть моего ответного удара принял на себя Гален, а вторым на пути встал Адайр. — Сказано это было с недовольством. — Как я и говорю, ты, должно быть, трахаешься будто куртизанка. Чертовы божества плодородия всегда слишком много о себе мнят.
Я не могла высчитать, успокоит ее или разозлит еще больше, скажи я, что у нас с Адайром секса не было. Так что я промолчала. Адайр и прочие очевидцы, должно быть, подумали то же самое — никто не сказал ни слова.
Эймон нежно пожал ей плечо. Она потрепала его по руке, но велела:
— Иди сюда, Адайр.
Стражи расступились, Адайр вышел вперед и встал рядом со мной. Он отважился коротко на меня взглянуть, потом упал перед королевой на одно колено и склонил голову, пряча от Андаис лицо. Правильно сделал — я успела заметить злость у него в глазах. Ему надо научиться управлять лицом получше, или он ни при одном дворе долго не протянет.
Я смотрела на него у своих ног — золотистое совершенство, не считая остриженных волос. Он бессмертен, а когда-то и вовсе был богом и всем этим рискнул ради меня. Королева обещала, что все Вороны, которые побывают в моей постели, перейдут ко мне. Будут моими стражами, а не ее. Так что формально она ничего не могла с ним сделать, раз уж она считала, что у нас с ним был секс. Разумеется, то же относилось к Дойлу, Галену, Рису, Холоду, Никке и, хоть она того и не знала, к Баринтусу. Но ее обещание не сохранило моих стражей в безопасности. На самом деле, безумие там, чары или еще что — но то, что она причинила им вред, означало, что она преступила клятву. Я обещала не дать моих стражей в обиду и выполнила обещание, едва не умерев при этом. Она обещание нарушила. Она стала клятвопреступницей. За такое сидхе изгоняли из волшебной страны. Вот только единственной особой, способной потребовать от королевы такой честности, была она сама.
— Гален с Адайром приняли удары, направленные на принцессу. Стражи принцессы встали на защиту Эймона и Тайлера. — На лице ее отразилось страдание, она потянулась к руке Эймона у себя на плече. — Я благодарна людям Мерри за то, что они спасли дорогих моему сердцу. Но ни один из Воронов не встал на пути у Мерри. Ни один мой страж не попытался мне помочь, когда она вступила в битву со мной, а ведь она не объявляла дуэли. Только формальная дуэль освободила бы моих стражей от обязанности меня защищать.
Мистраль упал на колено перед королевой, хотя чуть дальше, чем она могла бы достать рукой или ногой. Не то чтобы ему это помогло, если дела обернутся худо.
— Ты приказала нам встать на колени и не сходить с места под страхом присоединиться на стене к твоему человеку. — Он взглянул на нее со смесью злости и вызова. — Никто из нас не рискнет вызвать твой гнев.
— Это еще не все, Мистраль. Это я бы простила. Но я слышала, как вы сговаривались меня убить. Взять мой собственный меч Мортал Дред и убить меня, пока я слаба. Я слышала разговоры изменников!
Я припомнила долетевшие до меня обрывки того разговора. Эта нить могла завести нас в нежелательную сторону. Но как ее отвлечь? В тревожное молчание упал бас Дойла:
— Не стоит ли нам разобраться с настоящей изменницей Нулин, прежде чем наказывать кого-то за пустые разговоры?
— Я решаю, с кем и когда разбираться! — отрезала она.
Эймон опустился на колено, и даже в такой позе он казался больше нее. Я раньше не замечала, как он широк в плечах, как внушителен физически. Он прошептал ей что-то на ухо. Андаис качнула головой:
— Нет, Эймон. Если они не хотят меня защищать, если предпочитают видеть меня мертвой — значит они могут встать на сторону врага. Нам придется сражаться на двух фронтах. Нельзя оставлять врага у себя в тылу.
— Но ведь лучше сражаться на одном фронте? — спросила я.
Она озадаченно на меня посмотрела. Не знаю, то ли чары так на нее подействовали, то ли еще что, но она была сама на себя не похожа.
— Конечно, лучше на одном, — сказала она наконец. — Потому-то и надо сперва уничтожить измену у себя за спиной.
— Чары были рассчитаны на то, чтобы ты убила собственных телохранителей, — объяснила я, как непонятливому ребенку. — Если ты их теперь казнишь, ты сделаешь как раз то, чего добивались твои враги.
Она нахмурилась.
— В твоих словах есть резон. Но нельзя спускать с рук разговоры об убийстве королевы.
— А какое наказание полагается у нас клятвопреступникам? — спросила я.
— Клятвопреступникам?
— Да.
— Смерть или изгнание, — сказала она твердым тоном, но в глазах появилась неуверенность. То ли она заметила ловушку, то ли у нее на уме еще что-то было.
— Ты поклялась мне, что все, получившие доступ к моему телу, станут моими стражами, телохранителями принцессы. Они не будут больше Воронами королевы.
— Я помню, — нахмурилась она.
— И еще ты пообещала мне, что им не смогут причинить вред без моего согласия, как нельзя причинить без твоего позволения вред твоим стражам.
Она сильнее нахмурилась:
— Я тебе это пообещала?
— Да, тетя Андаис.
Она посмотрела на журчащий ручей.
— Эймон, ты помнишь, чтобы я это обещала?
Эймон посмотрел на меня, и по глазам я поняла, что он готов солгать.
— Да, моя королева.
Эймон не слышал, как Андаис дала мне обещание, его тогда с нами не было. Он солгал ради меня. Нет, не ради меня, ради нас всех.
Андаис вздохнула.
— Обещание королевы нерушимо. — Она выпрямилась и посмотрела на меня. — Я преступила клятву, принцесса Мередит. Но я еще королева, и мы столкнулись с дилеммой.
— Поскольку обещание дано было мне, то и преступление совершено против меня.
— А значит, ты можешь его простить. Но я догадываюсь, что не бесплатно. — Она смотрела на меня настороженно и предостерегающе. Предостережение мне не удавалось разгадать. Она боялась, что я попрошу что-то такое, чего ей очень не хотелось делать.
— Я кровь от твоей крови, тетя Андаис. Разве может быть иначе?
— Так какую же плату ты просишь, племянница?
— Плату за каждого из моих людей, кому ты нанесла раны.
— То есть цену крови, — уточнила она.
— Я вправе ее просить.
Лицо у нее стало таким настороженным и непроницаемым, как мне еще не случалось видеть.
— И чьей крови ты требуешь?
— Цену крови можно заплатить другой монетой, — сказала я.
В глазах у нее мелькнуло облегчение, и она кивнула:
— Проси.
— Прощения всем стражам, говорившим о твоем мече. Позволить всем нам вооружиться, прежде чем пойти в тронный зал. И выступить перед всем двором единой командой, пока не найдем и не казним виновных.
Она кивнула.
— Согласна.
Стражи облачились снова в свои доспехи: у некоторых броня была похожа на звериные шкуры или хитиновые панцири насекомых, а у других — более привычного вида металлические доспехи имели цвет, какого не бывает у стали, вышедшей из людских горнов. Королева подошла к стене и дотронулась до камня. Часть стены исчезла, открыв застланное мраком отверстие. Королева сунула руку в этот мрак и вытащила короткий меч с рукояткой из трех резных воронов, которые клювами сжимали рубин размером с мой кулак. Распростертые серебряные крылья образовывали гарду. Имя мечу было Мортал Дред — Смертный Ужас, и это была одна из последних великих реликвий Неблагого Двора. Этот великий меч мог принести сидхе истинную смерть. Смертельная рана, нанесенная этим клинком, для всех была смертельна. И еще он мог проткнуть кожу любого фейри, из какой бы субстанции ни состояла его плоть и какие бы защитные чары он ни применял.
Андаис повернулась ко мне с этим мечом, а я не испугалась — чтобы убить меня, в такой магии не было нужды. Она полюбовалась клинком, ловя им свет.
— Я все еще не в себе, Мередит. Мой разум полуодурманен действием чар. Я веками не позволяла себе так отдаться бою. Только с врагами можно позволить себе такое.
Она подняла голову: в глазах у нее была печаль. Тяжкое знание. Она знала, что ни одна из стражниц Кела не сделала бы такой шаг без его ведома, без его согласия. Конечно, он не передал из своей темницы: "Убейте мою мать", нет, скорее что-то вроде: "Неужели никто не избавит меня от этой жуткой женщины?" Чтобы он с чистой совестью мог отпереться, если дойдет до разбирательств. Чтобы сказать, что подчиненные всерьез приняли сказанное в сердцах. Но это была бы только игра словами, полуправда, ложь умолчанием. Взгляд королевы говорил, что полуправду она терпеть уже не в силах.
— Я опасалась за рассудок моего сына, Мередит, — сказала она едва ли не виновато. — Я разрешила одной из его стражниц посетить его и утолить вызванную Слезами Бранвэйн жажду, пока он не сошел с ума.
Я просто смотрела на нее, и на лице у меня ничего не отражалось — потому что я не могла понять, что же я чувствую от такого известия.
— Ты пустила к нему стражницу утолить его жажду и спасти его рассудок, и в тот же самый день другая его стражница подсунула тебе заклинание, заставлявшее тебя перебить самых надежных твоих защитников…
В глазах у нее застыл испуг.
— Он мой сын.
— Знаю, — сказала я.
— Мой единственный ребенок.
— Понимаю, — кивнула я.
— Нет, не понимаешь. И не поймешь, пока у тебя не будет своих детей. А до того тебе лишь кажется, что ты сочувствуешь, мерещится, что понимаешь, мнится, что веришь.
— Ты права. У меня нет детей, и я не понимаю.
Она подняла Мортал Дред к свету: казалось, она видит на гладкой поверхности что-то недоступное мне.
— Я еще не в здравом уме. Я чувствую в себе безумие, чувствую, какой могу стать. Чувство это мне знакомо, но теперь я засомневалась, насколько моей была моя жажда крови. Уж не помогали ли ей проявиться… И может быть, годами.
Я не знала, что на это сказать, так что молчала. Молчание лучше всего, когда все сказанное может прийтись слишком некстати.
— Я уничтожу Нулин и того, кто организовал покушение на тебя, племянница, тоже.
— А если это один и тот же преступник?
Она бросила на меня косой взгляд:
— А что это меняет?
— Ты объявила, что, если хоть один из людей Кела попытается убить меня, пока он в заключении, его жизнь кончена.
Она закрыла глаза и приложила ко лбу холодный клинок.
— Не проси у меня жизнь моего единственного ребенка, Мередит.
— Я не просила.
Она сверкнула на меня знаменитым гневным взглядом.
— Не просила?
— Я лишь напомнила королеве ее слова.
— Никогда я тебя не любила, племянница, но и не ненавидела. Я тебя возненавижу, если ты вынудишь меня убить Кела.
— Не я подталкиваю твою руку, королева Андаис, только он сам.
— Они могли действовать без его ведома.
По глазам было видно, что она сама этому не верит. Она уже не так была безумна, чтобы верить.
Андаис взглянула мне в глаза, и что-то мелькнуло в трехцветных радужках, где каждое серое кольцо обведено было черным, словно она нарочно их подрисовала, подчеркивая и оттеняя цвета.
— Я очень далек от мысли защищать Кела, — сказал Гален, — но всем отлично известно, что любая попытка убить Мерри, пока Кел в темнице, подписывает ему смертный приговор.
— Если будет доказано, что виновны его люди, — уточнил Мистраль.
— Но разве вы не понимаете: Нулин — его стражница. Если Нулин навела чары, значит, Кел ей это поручил… Но что, если он не поручал?
— Продолжай, — сказала Андаис.
— Нулин вроде меня, с политикой у нее сложности. Коварство не по ней. Что она сказала, когда принесла вино?
— Что она знает, это одно из моих любимых, и надеется, что его нежный вкус напомнит мне, каким нежным бывает мой сын. — Андаис нахмурилась. — Слова и впрямь звучат так, словно были ей подсказаны.
Она покачала головой:
— Я Королева Воздуха и Тьмы, я не боюсь покушений. Может быть, высокомерие сделало меня беспечной. — Говорила она медленно и неуверенно.
— Королеве часто приносят дары, — заметил Мистраль. — В надежде заслужить милость.
— В потоке даров легко не заметить один особый, — сказал Дойл.
— Надо узнать, где Нулин взяла вино, — предложил Гален.
Андаис кивнула:
— Да, да, узнаем. — Что-то мне не понравилось в ее тоне. Нотка ненависти. Ненависть слепа к правде, особенно если правда не слишком устраивает. — Моего Мрака сюда! — скомандовала королева.
Дойл выступил вперед, но остался рядом со мной.
— По твоим словам, я теперь Мрак принцессы.
Она отмахнулась от его слов.
— Зови хозяином кого хочешь, Мрак. Мне только нужно знать, сможешь ли ты проследить эти чары до их создателя.
— От тебя не смогу, но бутылка ведь осталась? Чары слишком мощные, чтобы растаять без следа, не оставить отпечаток, практически подпись их создателя. Если я получу возможность обнюхать подозреваемых, попробовать их пот — да, я смогу назвать имя.
— Тогда действуй, — сказала Андаис и поглядела на меня со словами: — Куда бы ни повел след, мы пойдем по нему, и кара будет неотвратима.
Я просто боялась поверить, что она имеет в виду именно то, на что я надеялась.
— Услышано и засвидетельствовано, — провозгласил Баринтус.
Королева на него и не взглянула, она смотрела только на меня:
— Ну вот, Мередит, еще одна клятва мне на голову.
— Что мне сказать на это, тетя?
Она тяжело вздохнула. Взгляд ушел в сторону от моего лица, она уставилась на голую стену — видно, никому не хотела показывать выражение своих глаз.
— Что бы ты сделала на моем месте, племянница?
Я открыла рот, закрыла его и подумала. А что бы я сделала?
— Послала бы за слуа.
Она повернулась ко мне, взгляд был очень жесткий, она словно пыталась увидеть меня насквозь.
— Зачем?
— Слуа — самые жуткие из неблагих. Их боятся даже сидхе, а сидхе мало кого боятся. Если слуа вместе с Воронами встанут у тебя за спиной, никто не решится напасть открыто.
— Ты думаешь, кто-то осмелится напасть на меня, на нас… — она обвела рукой стоящих рядом стражей, — в открытую?!
— Если бы чары сделали свое дело, тетя, если бы ты убила всех своих стражей и больше некого было бы убивать, то куда бы ты пошла? Что бы ты сделала?
— Нашла бы других жертв, все равно кого.
— И в конце концов оказалась бы в пиршественном зале среди сидхе, не все из которых стали бы молча ждать, пока ты их зарежешь, — сказала я.
— Они попытались бы понять, что со мной произошло, — возразила она.
— Не думаю. Ты слишком давно терроризируешь весь двор. Твое сегодняшнее поведение не слишком отличается от того, что мне приходилось видеть.
— Как правило, резню я устраивала намеренно. Враги должны меня бояться.
— Хладнокровное убийство и убийство в горячке безумия выглядят очень похоже, если смотреть со стороны жертвы.
— Я что, настолько тиран, что весь двор поверил бы, будто я на такое способна?
Тишина повисла такая густая, что все могли бы в нее завернуться. И задохнуться в ней, потому что никто не смог бы ответить на вопрос так, чтобы не соврать или чтобы не разозлить Андаис.
Она горько рассмеялась.
— Ваше молчание — уже ответ. — Она потерла лоб, словно голова разболелась. — Хорошо, когда враги тебя боятся.
— Но не когда боятся друзья, — тихо сказала я.
Она посмотрела на меня.
— Ох, племянница, разве ты не знаешь еще, что у правителя друзей не бывает? Есть враги и союзники, а друзей нет.
— У моего отца друзья были.
— Да, и скорее всего потому-то он и был убит.
Я подавила мгновенную вспышку гнева. Гнев для меня — непозволительная роскошь.
— Если бы сегодня здесь не оказалось меня с моей рукой крови — яд бы не вытек из тебя с кровью и ты бы тоже умерла.
— Осторожней, Мередит!
— Я всю жизнь была осторожна, но если сегодня мы не будем дерзки — враги убьют нас обеих. Может, и Кела планируют убить этой ночью. Казнить за твое убийство или за мое. И открыть путь к трону для новой династии.
— На такое ни у кого глупости не хватит.
— При дворе не знают, что я обладаю рукой крови. Если бы не прихоть магии, все получилось бы точно так, как они рассчитывали.
— Ладно, позовешь слуа, что дальше?
— Если я буду на твоем месте или на своем?
— Не важно, в любом случае? — Она опять пристально, изучающе на меня смотрела.
— Стоит связаться с царем гоблинов Курагом и предупредить его, пусть возьмет с собой больше гоблинов, чем ему обычно разрешают приводить в наш ситхен.
— Думаешь, он встанет на твою сторону против всех неблагих сидхе?
— Если б у него был выбор — не встал бы, наверное. Но выбора у него нет. Он поклялся мне в союзе и не сможет преступить клятву. Или гоблины его убьют.
Она кивнула.
— Да, но через три месяца он уже не будет тебе союзником.
— Через четыре вообще-то.
— Союз у вас на полгода, и три месяца уже прошло, — напомнила она.
— Да, но Китто стал сидхе, а за каждого превращенного в сидхе полукровку-гоблина я получаю месяц союза с Курагом.
— Ты с ними со всеми будешь трахаться? — Вопрос был задан чисто деловым тоном, она просто не догадывалась, что сформулировать можно бы иначе.
— Есть и другие способы инициации.
— Ты не выстоишь в рукопашной с гоблином, Мередит.
— Кураг разрешил нам помогать принцессе в инициации его людей, — сказал Дойл. Он тронул меня за руку, и у любого другого я сочла бы этот жест нервным. Но это был Мрак королевы. Дойл не нервничает.
— Вряд ли кто-то согласится драться с тобой или с Холодом. Выбирать станут тех стражей Мередит, кого будут надеяться победить. Гоблины попытаются убить твоих людей. — Андаис повернулась ко мне: — Как ты надеешься этого избежать?
— Рыцарей стану выбирать я. У гоблинов права выбора поединщика не будет, — ответила я.
— И ты выберешь Мрака или Холода?
— Наверное.
— С ними большинство откажется драться. Так что повторяю вопрос: ты намерена переспать со всеми гоблинами, кто выстроится в очередь в надежде попробовать твое сияющее мясцо?
— Я сделаю, как пообещала.
Королева расхохоталась.
— Даже я не падала так низко, чтобы спать с гоблинами. Не думала, что у тебя хватит на это духу.
— Тебе понравился бы секс с гоблинами. Они любят играть жестко.
Она посмотрела мне за спину. Я поняла, что она глядит на Китто, который старался одновременно и держаться ко мне поближе, и не быть незаметным, насколько это возможно.
— Для моего представления о жесткой игре он больно уж хрупок.
Китто передвинулся подальше мне за спину, отгородившись еще Дойлом и Галеном. Я чуть шагнула вперед — только чтобы привлечь ее внимание к себе.
— Когда приходится заранее обговаривать, что любовник не должен откусывать у тебя кусочки мяса, — думаю, это достаточно жестко.
Она опять посмотрела мне за спину на краешек лица, который Китто оставил на виду. И вдруг прыгнула вперед и крикнула: "Бу-у!" Китто забился за меня, а потом попятился в толпу прочих стражей, только бы оказаться подальше от королевы.
Андаис расхохоталась:
— Сама свирепость!
— Не стоит его недооценивать, — сказала я.
— Я позову слуа. А ты — гоблинов. — Она склонила голову набок, как углядевшая червяка птица. — Слуа я призову с любого расстояния, я их королева, но вот как ты будешь звать гоблинов?
— Сперва попробую зеркало.
— А если не выйдет?
— Воспользуюсь магией клинка и крови.
— Древний способ.
— Но действенный.
Она кивнула и на миг прикрыла глаза.
— Слуа придут на мой зов. Я дозволяю тебе воспользоваться моим зеркалом, чтобы привлечь внимание Курага.
— Ты, кажется, сомневаешься, что мне это удастся.
— Он не прост… для гоблина. Не факт, что он захочет встревать в дрязги знати Неблагого Двора.
— Гоблины — пехота наших войск. Кураг может изображать безразличие к спорам сидхе между собой, но пока он принадлежит к Неблагому Двору, никуда ему от наших дрязг не деться.
— Он так не думает, — заметила Андаис.
— Оставь Курага мне, — попросила я.
— Ты кажешься весьма уверенной. Помнишь, что спать тебе с ним нельзя? У него жена есть.
— Иногда обещание ценится сильней, чем его исполнение.
— Ты не имеешь права предлагать ему то, что запрещается нашими законами.
— Курагу наши законы отлично известны, не сомневайся. Он забывает их, только когда ему это выгодно. Он знает, что я ему предлагаю не секс.
— А что же?
— Пусть поможет мне отмыться.
Королева нахмурилась:
— Не понимаю.
И она правда не понимала. Потому что если Кураг законы сидхе знал, то о нашей королеве и законах гоблинов нельзя было сказать того же. Это я знала, что гоблины превыше всего на свете ценят телесные соки. Плоть, кровь, секс — в совмещении этого для гоблинов скрывался идеал. Я намеревалась предложить гоблинам два компонента из трех, а главное — ощущение, хоть и не вкус, плоти сидхе. Я бы сказала, что предложу гоблинам все три компонента, но я была не так глупа. Гоблинское представление о плоти — это кусок мяса в желудке или в банке на полочке.